Один из толстомясых милиционеров открыл дверцу кабины, и прямо на него вывалился тяжко, мертвецки, невероятно пьяный малый. Непослушными губешками шоферюга повторял одну лишь фразу: — Хрена ли? Хрена ли? Хрена ли? К грандиозному самосвалу сбежался жадный до скандалов народец. Шоссе тотчас же запрудили несметные полчища машин. Из автобуса бежали все равно как сбесившиеся пассажиры. От придорожного поля неслись восторженные пацаны, голося: “Авария! Авария!” Работавшие в поле колхозники вооружились биноклями. Клавдия Ивановна с трудом пробиралась к брюхатым милиционерам. — Товарищ сержант, или как вас там, — схватила она за рукав наиболее толстомордого из милиционеров. — Там же человек валяется в кювете, как говорится, без задних ног. Дайте мне кого-нибудь, я его осмотрю. Я врач, да будет вам известно. И Клавдия Ивановна не без гордости посмотрела на сального милиционера. — А что вы ему — задние ноги хотите приделать? — заржал на это милиционер. Клавдия Ивановна нахмурилась, но тут заметила вылезавшего из кабины и страшно пьяного убийцу. Увидев его омерзительную мордуленцию, она вся как-то подбоченилась и в гневе своем стала еще более отталкивающей каргой. — Пьяная скотина! — прошептала она одними только старческими губищами. — Нет, а ты меня, старая, поила? Да? Поила? — бормотал каким-то чудом услышавший ее “скотина”. Тем временем Шавлов оттащил труп любителя пива в тень. Там толпились люди, и какая-то бабенция уже истошно кричала подбежавшим молокососам: — Васька, сукин ты кот! Чеши скорее в правление, скажи — Акакия Израилевича переехало!» Герман закончил читать и шумно выдохнул. — Там действительно все так написано? — усомнилась Галина. — Конечно, — сдерживая смех, отвечал Герман. — Сама посмотри, — он показал ей книгу. — Ладно, не надо, — уклонилась Галина. — Я поняла твой самоновейший замысел. — Я всегда говорил и буду говорить, что ты умница! — провозгласил Герман, отшвырнул книжку в угол и заключил любимую женщину в горячие объятия. 31 К этому разговору они вернулись уже после ужина. Допив чай, Галина задумалась о чем-то и вдруг спросила, посмотрев на Германа: — Так, значит, ты хочешь переехать Мумунина самосвалом? — Не обязательно самосвалом, — отвечал Герман. — И не обязательно переехать. Можно и просто сбить… Я из сценария, кстати, так и не понял, сбили его или переехали. А как в фильме было, не помнишь? Галина покачала головой: — Смутно. Там это как-то мельком показано. Не запомнилось. — Как и все остальное, — добавил Герман. — Но способ тем не менее найден. — Сбить его машиной насмерть? — Так точно. — А где взять машину? — Ну, это не проблема, — протянул Герман. — Взял же я воронок. И никто ничего не заметил. — А грузовики в мосфильмовском гараже тоже есть? — спросила Галина. — Я ведь говорю: грузовик не обязателен, — повторил Герман. — Но на легковом автомобиле, наверно, не так-то легко сбить человека насмерть… — А я все тот же воронок позаимствую, — нашелся Герман. — Таким, пожалуй, можно и насмерть. Как думаешь? — Ты прямо машину-убийцу хочешь сделать из этой модели… как ее там? — «ГАЗ М-1», — напомнил Герман. — Хороший, кстати, сюжет для фильма — машина-убийца. Такую картину можно было бы назвать… например, «Берегись автомобиля»… Только начальство все равно не позволит подобное снять, — вздохнул он. — А ты не боишься повторяться? — хмыкнула Галина. — Я все про этот воронок. Сначала ты на нем — к Хучраю, теперь вот — к Мумунину… — Так Хучрая-то я не переезжал, — веско сказал Герман. — Так что это совсем другое дело… А что касается повторений — так художнику не пристало размышлять, повторяется он или нет. Надо просто делать то, что велит вдохновение. — Убийство как произведение искусства, — медленно проговорила Галина, после чего покачала головой. — Нет, у нас это тоже не оценят… Может, где-нибудь на Западе… А у нас, я думаю, никогда не станут искать эстетику в убийстве. — Пусть тогда оценят на Западе, — бодро отозвался Герман. — Тоже ничего. — Но даже если там это так воспримут, они не узнают, что это именно ты… — Галочка, не сбивай меня, — со смехом отозвался Герман. — Я не стремлюсь прославиться на почве убийств. Убийства лишь расчищают мне дорогу к славе… — При чем здесь тогда разговоры про художника? — перебила его Галина. — При том, милая, что художник не перестает быть таковым во всех своих деяниях! Ты ведь и за собой наверняка это замечала… — Да нет, я себя такой уж художницей не считаю, — пожала плечами Галина. — Это ты из скромности, — заверил Герман. — На самом деле ты великая актриса. — Ой, перестань, — отмахнулась Галина. — Вот увидишь! — воскликнул Герман. — Я тебя еще обязательно прославлю… — И сколько для этого тебе еще нужно убить режиссеров? — вздохнула Галина. — Не так уж много, — сказал Герман. — Основные конкуренты уже ликвидированы. — Ты прямо как гангстер какой-то выражаешься, — поежилась Галина. — Не гангстер, а «галоман», — поправил Герман. — Что это значит? — не поняла женщина. — Влюбленный в Галю. — Спасибо, милый, — прошептала она. — Только, если честно, мое мнение такое, что ради меня все же не нужно убивать… — Это Мумунина-то не нужно? — усмехнулся Герман. — Да, даже его, — серьезно сказала Галина. — Ну, знаешь… — удивился Герман. — Этак можно договориться до того, что и Гитлера не нужно было убивать… — Гитлер, к счастью, давно мертв, — молвила Галина. — И не равняй, пожалуйста, режиссера, пусть и плохого, с военным преступником. Мумунин ведь никого не убил… — Да он морально убивает наших сограждан своими фильмами, — возразил Герман. Галина помолчала, а потом усмехнулась: — Знаешь, я все время забываю, что убедить тебя в чем-либо невозможно. Но при этом снова и снова пытаюсь это сделать. — Галочка, — возразил Герман, — уж тебе-то легче легкого убедить меня в чем угодно. Но только если ты сама будешь убеждена в своей правоте. А пока я прекрасно вижу, что в глубине души ты разделяешь все, что я говорю, предлагаю и планирую… — Может быть, ты и прав… — задумчиво произнесла Галина.