— Конкурент, — поправил Герман. — А это еще хуже любого недруга. — Ну, а почему ты так отмахиваешься от тюрьмы? — все-таки не понимала я. — Конечно, если бы каждый чувствовал свою безнаказанность, наверно, очень много было бы убийств. Но боязнь попасть в тюрьму, получить смертный приговор удерживает людей от таких действий. — Обычных людей, — поправил меня Герман. — Но если убийство совершит человек выдающийся, это сойдет ему с рук. — Герман, я все-таки не пойму, ты шутишь или… — Не шучу, — сразу перебил он. — Напротив, я еще никогда не был так серьезен. — Ты хочешь убить Жнейцера? — Почему бы и нет… — Не «почему бы и нет», а — да или нет? — потребовала я. — Да, — сказал Герман. Я не могла поверить своим ушам. — И когда… тебе это пришло в голову? — выдавила я. — Да вот сегодня, когда кино смотрели, — ответил Герман таким тоном, словно речь шла о том, что приготовить на ужин. — Тебя так разозлил этот фильм? — спросила я. — Не больше, чем остальные советские фильмы последних лет пяти. — Тогда почему именно сейчас тебя посетила такая идея? — Ну, идеи ведь не спрашивают, когда им нас посещать, — усмехнулся Герман. — Конечно, уже давным-давно нужно было до этого додуматься, но получилось вот только сегодня. — Додуматься до того, чтобы убить Жнейцера? — прошептала я. — Да не в Жнейцере же дело! — протянул Герман. — То есть не в нем одном. Сегодня Жнейцер, завтра — какой-нибудь Мумунин… А там глядишь — и конкурентов у меня не останется. — Значит, ты хочешь убить нескольких человек?! — Не человек, а режиссеров, — поправил Герман. — Людьми этих паразитов назвать, по-моему, нельзя. Я чуть было не спросила: «И тебя тоже?» Но не стала. Подумала, что это прозвучит слишком уж грубо. 4 Герман тем временем возбужденно заходил по комнате. — Ты только представь себе, — все больше распалялся он. — Все любимчики начальства перемрут один за другим — с моей посильной помощью… А новые фильмы нужны! Вот тут-то я и попаду в обойму как перспективный, талантливый, а главное — живой кинорежиссер… — И сколько этих самых «любимчиков» на «Мосфильме»? — упавшим голосом спросила я. — Я еще не считал, — небрежно отозвался Герман. — Но ты не бойся — их не так уж много. — Я буду бояться, даже если ты решишься убить хоть одного, — возразила я. — Тогда можешь начинать бояться уже сейчас, — пожал плечами Герман. — Тебе меня совсем не жалко? — обиженно выкрикнула я. Герман тотчас подлетел ко мне: — Напротив, милая. Вот увидишь, все у нас получится. Я стану лучшим режиссером страны, а ты будешь нашей главной звездой… — В Советском Союзе нет звезд, — поморщилась я. — Вот ты и будешь первой, — не сдавался Герман. — Я не хочу славы такой ценой, — возразила я. Герман, казалось, не понимал. — Какой — такой? — Он во все глаза уставился на меня. — Ценой чьих-то человеческих жизней. — Да не чьих-то, не чьих-то, — изображая отчаяние, повысил голос Герман. — Жизней всяческих низких конъюнктурщиков — о них же идет речь! — По-твоему, за конъюнктуру надо карать смертью? — Зачем этот пафос? — усмехнулся Герман. — Не карать, а попросту выкорчевывать. — Но это неравноценное наказание — лишать кого-то жизни за приспособленчество. — А по-моему, очень равноценное, — упирался Герман. — Тем более что речь идет не только о нас с тобой, но и о спасении советского кино! Я еще надеялась, что все это несерьезно. Однако он тут же провозгласил: — Сегодня же расправлюсь со Жнейцером! — Почему именно с ним? — спросила я. — Надо же с кого-то начинать… — И что ты собираешься… с ним сделать? — Я ждал этого вопроса, — довольно произнес Герман. — Ответ на него был подсказан мне самим жнейцеровским фильмом. — То есть? — Помнишь, о чем там идет речь — на судебном заседании? Героиню обвиняют в отравлении, так? Вот тебе и ответ. — Ты отравишь Жнейцера, — догадалась я. — Именно! — обрадованно подтвердил Герман. — И чем же? — Крысиным ядом. Подмешаю ему в коньяк, как сделала та же Катюша Маслова, и дело в шляпе. — А вдруг тебе это не сойдет с рук? — сделала я последнюю попытку образумить его. — Еще как сойдет, — отвечал Герман, уже надевая шляпу. Я схватила его за рукав: — Нет, я тебя не пущу… Это безумие… Герман аккуратно освободил свой рукав из моих пальцев. — Дорогая, успокойся. Помяни мое слово, все будет хорошо. — Ты сумасшедший, — прошептала я. — Напротив, я так здоров, что даже сам удивляюсь, — невозмутимо парировал Герман. — Если кто-нибудь узнает, то… то… — Поскольку ни ты, ни я никому не скажем, никто и не узнает! — воскликнул Герман и быстро вышел за дверь, чтобы я не успела возразить ему снова.