— Но мы ведь продолжим… видеться? — с усилием спросил он. — Если ты сказал правду и больше не позволишь себе подобного, то продолжим. — Я всегда говорю тебе правду! — почти выкрикнул он и даже ударил кулаком себя в грудь. «А вот мы это сейчас и проверим», — подумала я. Я нарочно заговорила с ним о всяких пустяках, а когда он расслабился и решил, что наши добрые отношения полностью восстановились, я вдруг сказала: — Да, кстати, ты совсем меня сбил сегодня… Я даже не успела рассказать, что Герман совершил новое убийство… Виктор вытаращился на меня: — Что ты говоришь! И кого на этот раз? — Оганисяна, — объявила я. На самом деле режиссер Оганисян, как мне вчера с прискорбием поведал Герман, скончался от рака. На «Мосфильме» об этом знал один Герман, поскольку только он дружил с Оганисяном. Словом, я нарочно снабдила Виктора дезинформацией. Если где-нибудь всплывет хотя бы слух о том, что Герман убил Оганисяна, я буду точно знать, что Виктор не собирается хранить мои тайны. И тогда Герману действительно придется его умертвить. 15 А пока мне удалось уговорить Германа не убивать Виктора. Мне уже было его не жалко, но теперь я опасалась за Германа. Поскольку я сама предупредила Виктора о Германовом намерении, тот теперь будет начеку, во всеоружии… «Какая же я дура!» — кляла я себя. Теперь меня уже тяготило то, что надо будет продолжать встречаться с Виктором — опять-таки ради безопасности Германа… И в то же время я еще не могла окончательно разобраться в своем нынешнем отношении к Виктору. Продолжать ему верить или нет?.. «Да, одно обещание он нарушил, — рассуждала я. — Но не такое уж важное обещание. Он давал слово не флиртовать со мной и не говорить о каких-то своих чувствах ко мне помимо дружеских… Но вот он все-таки заговорил о них. Почему? Потому что он бесхребетный пустомеля, на которого нельзя положиться? Или потому что и в самом деле так сильно полюбил меня, что не смог сегодня удержаться от соответствующих излияний?» В последнем варианте вроде как нет ничего такого, чего нельзя простить. Наоборот, мне даже льстит, что кто-то настолько сильно полюбил меня, прекрасно зная, что мое сердце безнадежно занято… Да ведь и не просто «кто-то» полюбил, а такой обаятельный и привлекательный человек, как Виктор, на которого засматриваются девушки со всего «Мосфильма». И который мне самой в общем-то нравится… Приятно общаться с хорошо выглядящим и хорошо говорящим человеком, даже если при этом тебе совсем не хочется его поцеловать, не говоря уже о большем… А может, я сегодня разозлилась не на Виктора, а на саму себя? Я как будто впервые за все эти недели встреч с ним посмотрела на себя со стороны — и ужаснулась тому, что не сумела сохранить тайны, связанные с моим любимым Германом! Выложила их фактически первому встречному — просто потому, что изначально вбила себе в голову, что этот первый встречный — глубоко порядочный человек и никогда никому ничего не расскажет… Я даже пришла к такой мысли, от которой вскрикнула вслух. Что, если Герман рано или поздно узнает о том, как я обошлась с его секретами? И я не могла отогнать от себя неутешительный ответ на этот вопрос: Герман вправе будет изменить свое отношение ко мне ровно так же, как сегодня изменилось мое отношение к Виктору… И, может быть, оттого что я хотела в первую очередь оправдать себя и то, как я поступила по отношению к Герману, я стала оправдывать Виктора и его сегодняшнее поведение… «Виктор не хотел ничего плохого, — убеждала себя я. — Он не сдержался. Это случилось только один раз. И он обещал, что этого больше не повторится…» И тут же я сама себе возражала: так он ведь и про Германа сможет кому-нибудь все рассказать по той же причине несдержанности. Разболтает, а потом, допустим, искренне будет об этом сожалеть, как сегодня о своей промашке… Но Германа-то он этим все равно уже погубит! Даже если не подвергать сомнению огромную любовь, которой Виктор будто бы ко мне воспылал… Если это чувство действительно такое сильное, оно будет искать себе выход. В этом случае Виктор либо покончит с собой, либо попытается устранить своего соперника, то есть Германа… Да и сколько может длиться такая обреченная любовь? В конце концов Виктору надоест пребывать в унизительном положении влюбленного, которому ничего не светит, и его любовь может обернуться ненавистью… С другой стороны, Виктор как умный человек не может не понимать, что самый верный способ убить всю мою симпатию к нему — это поступить плохо по отношению к Герману. А единственный, пусть и ничтожный шанс на то, что Виктор когда-либо окажется если не в моем сердце, то в моей постели, — это такая гипотетическая ситуация, при которой я навсегда потеряла бы Германа по абсолютно не зависящим от Виктора причинам. Конечно, в такой ужасающей ситуации я не то что не лягу ни в чью постель, а вообще не стану жить, но Виктор-то об этом не знает… Поэтому он и впрямь может придерживаться со мной стратегии терпеливого ожидания кардинальных и роковых перемен в моей личной жизни… Именно на этой мысли я и остановилась, когда вечером встретилась с Германом и уговорила его сосредоточиться на нашей картине и не забивать себе голову планами убийства Виктора… 16 Герман меня послушал. Он действительно самозабвенно отдался работе над «Кошкиным домом». Мы с ним трудились над этой картиной буквально всласть, пока однажды не случилось непредвиденное… В тот вечер Герман направился к директору Сурину. Хотел заранее договориться, чтобы «Кошкину дому» была обеспечена первая категория… Я осталась ждать его в павильоне. Мало-помалу разошлись все остальные актеры и съемочная группа. Я спокойно прохаживалась туда-сюда среди уже выключенных осветительных приборов и повторяла вслух текст, с которым назавтра мне предстояло сыграть последнюю сцену с моим участием. — Дом от пламени спасите, наши вещи выносите, — декламировала я. — Кресла, стулья, зеркала — все сгорит у нас дотла… И тут в глубине декораций послышался какой-то гулкий тяжелый удар. Я поспешила туда и увидела, что на полу лежит наш осветитель Семеныч. Я попыталась растолкать его, но Семеныч не реагировал. Я решила, что он снова мертвецки напился — такое с ним периодически случалось. Я пошла было за помощью, но тут в павильон влетел Герман. — Милиционер! Милиционер! — громким шепотом заговорил он. Сердце у меня сжалось. «Его уже преследует милиция!» — с отчаянием подумала я. У Германа не было времени объяснять мне, что случилось, но я все поняла без лишних слов. Он спрятался в декорациях, а я осталась в ожидании милиционера, который не замедлил явиться. — Товарищ Гортензи? — отдал он честь. Я была польщена, что оказалась узнана. — Так точно, — с улыбкой отвечала я. — Приятно, что моя милиция тоже смотрит кино… — Ваша милиция? — растерялся было гость. — Это из Маяковского, — любезно пояснила я. — А-а… — Он тоже расплылся в улыбке. Но тотчас напустил на себя строгость и представился: — Майор Жаверов. — Товарищ Гортензи, — повторила я его же обращение. Однако сбить майора с толку мне уже не удалось. Он завел разговор о Германе. Причем Жаверов проявлял поразительную осведомленность. Ему кто-то уже доложил, что мы с Германом «сожительствуем», — Жаверов именно так и выразился. — Как известно, вы сожительствуете с товарищем Графовым… — начал было майор, но я резко перебила его: — Известно — кому? Жаверов ничуть не смутился. — Всем, — коротко ответил он. — А поконкретнее? — настаивала я. — Всему «Мосфильму». — А вы уже опросили весь «Мосфильм»? — Много кого опросил… Позвольте все-таки мне задавать вопросы. — Да, пожалуйста, — равнодушно отозвалась я. — Итак, вы сожительствуете… Я, однако, опять его перебила: