— Но если все же предположить, — с улыбкой продолжил и Виктор, — что я обращусь в милицию и выдам Германа… Как, скажи на милость, его гениальность поможет ему выкрутиться? Галина изменилась в лице. — Пожалуйста, никогда так не шути, — сурово сказала она. — Это не тема для насмешек. — Да я ведь только сделал предположение… — Нет! — резко перебила его Галина. — Ни к чему делать такие предположения, когда речь идет о судьбе Германа! — проникновенно провозгласила она. «Вот это страсть! — подумал Виктор. — Да она просто великая актриса… А нашим горе-режиссерам это и невдомек». — Хорошо, больше не буду, — покорно сказал он и, пораздумав немного, решил зайти с другого конца: — Галя, ведь, несмотря на твою преданность Герману, ты все же осуждаешь его за то, что он сделал, так? — Да, я осуждаю, — вздохнула Галина. — Не могу не осуждать. — Но ты при этом сознаешь, что фактически оказываешься его соучастницей? — В каком смысле? — нахмурилась девушка. — Ты знаешь о совершении убийства и собираешься хранить это в тайне, — пояснил Виктор. — То есть ты покрываешь преступника и, следовательно, являешься его соучастницей. — Но тогда и ты — соучастник, — возразила Галина. Виктор хмыкнул: — Да, пожалуй, выходит, что так… Значит, и такое бывает — можно стать соучастником преступника, с которым ты и не знаком даже… — Вот и не надо больше на эту тему, — потребовала Галина. — Как скажешь, — вяло отозвался Виктор. Он с досадой подумал, что ему так и не удалось расколоть Галину. Она не поддалась ни на какие уловки и до самого конца выдержала серьез в этом безумном разговоре. Но, к удивлению Виктора, Галина и не подумала признаться в розыгрыше, даже когда они стали прощаться. «Это просто издевательство, — недовольно размышлял Виктор, когда Галина удалилась. — Она меня вообще ни во что не ставит. Считает полным дураком и, видно, просто отрабатывает на мне свою актерскую технику…» Однако на следующий день, когда Виктор пришел на «Мосфильм», он столкнулся в коридоре с режиссером Тефиным. И тот громко зашептал ему, размахивая руками: — Ты уже слышал? Жнейцер покончил с собой! Виктор вздрогнул: — Как — Жнейцер? Наш Жнейцер?! — Ну да, который снял «Воскресение», — подтвердил Тефин. — И как же он… покончил? — Отравился, — отчеканил Тефин, сделав большие глаза. — Но… почему?! — Кто его знает, — пожал Тефин плечами. — Может, картиной своей остался недоволен? — усмехнулся он, но тут же принял серьезный вид: — Впрочем, это, разумеется, не повод для шуток. — Нет, а если серьезно? — допытывался Виктор. — У него была какая-то причина умереть? Тефин поморщился: — Старик, да я с ним особо не того… Ты, кажется, и то его лучше знал. Так что тебе и должно быть виднее. — У меня нет ни одного предположения, — покачал головой Виктор. Тогда Тефин выдвинул свое: — Может, он в историю захотел попасть. Талантливый режиссер, который умер сравнительно молодым! Он отравился, когда на экранах страны с успехом шла его картина… Глядишь, через несколько десятков лет Жнейцера еще и великим назовут, «вторым Эйзенштейном» там каким-нибудь… — Все может быть, — рассеянно пробормотал Виктор и, не простившись с Тефиным, пошел дальше по коридору, хотя уже и не помнил, куда направлялся. 7 В этот день Виктор записал в дневнике: «Галина продолжает меня удивлять — на сей раз с неприятной стороны. Теперь я знаю, что за ее ангельской внешностью скрывается немалая жестокость и редкий цинизм… Розыгрыш Галины, который она мне устроила, был жестоким сам по себе — безотносительно к обстоятельствам. Эта иезуитка вздумала уверять меня, что ее ненаглядный Графов убил человека. Да и не кого-нибудь, а своего коллегу — прекрасно известного и мне Жнейцера. Я долго выслушивал это ее бредовое признание и одновременно, не скрою, любовался Галининой актерской игрой. Она очень убедительно сыграла этот абсурд. Там был весь набор эмоций — от гордости (!) за псевдоубийцу-любовничка до минимального всего лишь сочувствия. Притом опять-таки не к Жнейцеру, а к Графову, который-де “зря, конечно это сделал”. Но следом тут же шла дичайшая апология “убийцы”: мол, зря-то зря, но, с другой стороны, его ведь довели, что ему еще оставалось… И я даже признал этот розыгрыш удачным. С таким чувством и едва ли не пламенем рассказать подобную абракадабру — это можно считать каким-то особым искусством, решил я. Однако сегодня мне рассказали, что Жнейцер действительно умер. Покончил с собой путем отравления. Об этих фактах рассказала мне и Галина, уверяя, что это ее Графов подсыпал коллеге яд в рюмку коньяка… И вот что я, спрашивается, должен чувствовать после такого? Женщина, которая казалась мне гением чистой красоты, отвратительно глумится над смертью нашего общего знакомого, уважаемого режиссера! Как это понимать? А понимать приходится так, что она не только ни в грош не ставит никого, кроме себя любимой и своего идиота Графова, но и смеет смеяться мне фактически в лицо. Она как будто заявила мне этим гнусным розыгрышем: “Плевать мне, Виктор, на тебя и на то, что ты обо мне подумаешь. Я могу плести тебе небылицы самого омерзительного толка, нисколько не заботясь о последствиях… Допустим, ты за это пошлешь меня к чертовой матери. Что ж, прекрасно, я только расхохочусь тебе в лицо! Или ты полагал, что хоть что-то для меня значишь, лопух-простофиля?” Соблазн послать ее (и не к чертовой матери, а гораздо дальше) во мне действительно сейчас велик, но я сдержусь и не стану этого делать. Не стану по двум причинам. Первая понятна — все та же вожделенная моя “Аспидка”. Я не собираюсь поддаваться эмоциям и отрезать себе пути к этой марочке, как бы меня к этому ни провоцировали… А вторая причина — хочется отплатить Галине той же монетой. Она решила увидеть во мне дурака — хорошо, этого дурака я перед ней и сыграю. Пускай продолжает считать, что я верю каждому ее слову. Она, по-видимому, захотела поставить на мне иезуитский эксперимент. (Кстати, я почти уверен, что надоумил ее на это не кто иной, как столь же порочный Графов.) Галина понимала, что вскоре мне станет известно истинное положение дел со Жнейцером, и сейчас ждет моей реакции. Что я скажу ей при следующей встрече? Выкажу ли возмущение, гнев, начну ли ее укорять, пенять ей, выговаривать?.. Я же поведу себя так, как она наверняка не ожидает. Притворюсь, что по-прежнему свято верю ее циничным вракам. И тогда уже не Галина будет наслаждаться моим изумлением, а я — ее. Кем они себя возомнили — этот Граф с его Гортензией? Ведь они считаются самыми ничтожными существами на всем “Мосфильме”, а смотри-ка — позволяют себе издеваться над людьми, глумиться над покойниками, потешаться над живыми… Кто-нибудь другой, может быть, и спустил бы им все это с рук. Да только не я! Не на того они в моем лице напали… Виктор Виконтов сам обведет вокруг пальца кого угодно, и рано или поздно они этот факт обязательно уразумеют». 8 Однако при следующей встрече Галине все-таки вновь удалось удивить Виктора. Он не успел еще и рта раскрыть, чтобы сказать что-то вроде: «Надеюсь, милиция пока не беспокоила Германа?», как Галина с места в карьер ему выпалила: — Герман замышляет новое убийство! — Быть не может… — с искренним изумлением пробормотал Виктор. — И тем не менее это факт, — вздохнула Галина. — И… кого же он на этот раз?.. — растерянно улыбнувшись, поинтересовался Виктор. — Тефина, — отвечала Галина. — Почему же именно Тефина? — машинально спросил Виктор, думая в это время о том, что Галина опять взяла над ним верх. — Потому что он снял «Полосатый рейс», — пояснила девушка. — А что, нельзя было снимать «Полосатый рейс»? — Виктор недоуменно пожал плечами. — Дело не в самом фильме, а в его успехе, — разъяснила Галина. — Герману не понравилось, что эта картина стала такой популярной. Он находит ее безвкусной и пошлой.