Затем она заметила, что Сеймур пропадал в то же время, что и они. О его заботах Хмара тоже старалась не спрашивать. Он ей не муж, не друг и даже не возлюбленный. Сеймур, казалось, не мог нарадоваться на Хмару. Такой девушки раньше он не встречал: она не задавала вопросов, не капризничала, не хмурилась, не тосковала без причины. Хмара была рада его приходу и спокойна во время отлучек. В деревне мужчины и женщины жили по-разному: некоторые во всеуслышание называли себя сужеными и проходили обряд, после которого назывались семьёй. А некоторые не стесняясь были вместе и родили детей без всяких обрядов. Сеймур, обладающий особой притягательностью, был завидным спутником для девчонок, которые хотели жить семьёй. Только он совсем не торопился приводить в дом спутницу. Хмара случайно обнаружила, почему княжьи служки задержались в деревне и как им помогает Сеймур. Она зачастила в лес, ей было там спокойно и радостно, в то же время она чуяла, что нужна там, она будто несла дозор, обходя лощины и холмы, засыпанные снегом. Хмара лазила по сугробам, втягивала в ноздри воздух и прислушивалась. Вроде обыкновенная лесная жизнь зимой. Хмара убеждала себя, что лес, она сама и все деревенские в безопасности, но внутреннее чутьё зверя кричало «Тревога! Тревога!» Во время долгой прогулки по лесу, Хмара услышала вдалеке гомон. Кто-то двигался по снегу, их было несколько, около десяти. Все мужчины, скорее всего молодые. Хмара быстро определила, откуда и куда они движутся, и тихонько пошла к этим людям. А вдруг они разбойники? Чуть левее, из-за холма, послышалось лошадиное фырканье и бряцание стремян. Это была встреча нескольких незнакомых ей молодых мужчин и княжеских воинов. Среди ласковой тишины зимнего леса их разговор был слышен отчётливо. — Сколько вас? — Нас девять. — Мы проведём вас дальше и укажем путь к следующему кордону. Там вас встретят. — Сколько нам заплатят? — Это будет зависеть от того, как вы себя покажете. Если в городе вами будут довольны, заплатят много. — Что мы будем делать? — Сражаться. — С кем? — С людьми. Князь готовит поход на соседние земли. Боковым зрением Хмара увидела, как среди тёмных стволов деревьев к ней кто-то приближается. Она узнала Сеймура и, когда он подошёл к ней близко, встретила его глаза в глаза. — Пойдём, — прошептал Сеймур и взял её за запястье. Хмара послушно шла за ним, не убирая руку, и его тепло, уже привычное ей, сейчас казалось нестерпимым. Когда они выбрались на разъезженную санями дорогу к деревне, Хмара спросила: — Кто эти люди и почему ты был с ними? — Это лишь моё дело, — спокойно ответил Сеймур. Он перестал держать Хмару за руку и спокойно шагал с ней рядом, будто возвращался с прогулки. Внезапно злость поднялась волной в сердце Хмары. Она слишком хорошо чувствовала намерения и помыслы, у неё был нюх на кривых душой людей, и иногда рядом с Сеймуром она содрогалась от липкого ощущения неправильности. Она с силой дёрнула Сеймура на себя, и, когда он потерял равновесие, просунула руку в распахнутый ворот его тулупа и схватила его за шею. В приступе ярости Хмара могла и разорвать тонкую кожу, иногда её пальцы становились такими цепкими, а ногти — острыми, что оставляли незаживающие раны на теле глупых и злых людей, а такие встречались на её пути. Хмара ещё никогда не видела, как Сеймур терял самообладание, но сейчас в его глазах вслед за растерянностью и удивлением отразился страх. Одной рукой Хмара удерживала его за шею. По её бешеным глазам он понял, что лучше не пытаться освободиться, хотя первым желанием было — хорошенько пнуть эту бесноватую, чтобы она завалилась в сугроб. — Что за фокусы? — спросил Сеймур. — Что за люди пришли в лес? — Хмара, зачем тебе знать это? — Я любопытная. Сеймур осторожно дотронулся до её талии, будто успокаивал разбушевавшуюся лошадь. — Пойдём к тебе в дом. Нехорошо толкаться на улице. Нас кто-нибудь может увидеть, а ведь ни ты, ни я не любим выставлять себя на показ. Хмара сделала шаг назад и отпустила шею Сеймура. Они вернулись в деревню, как ни в чём не бывало, и вошли в её дом. Он не стал юлить, приукрашивать и оправдываться. Такие, как Сеймур, редко оправдываются, потому что отчитываются только себе, а с собой всегда можно договориться. Он рассказал, что дружинники обратились к нему за помощью. Им нужно набрать новых воинов, много — чем больше, тем лучше. Зачем князю воины? Чтобы подчинять своей воле свободные земли. Да, например, такие, как эта. Для чего? 'Знаешь, Хмара, князь есть власть. Он хочет сделать свою власть нерушимой. Видно, он сам не знает, что особенного в этой власти. Но бывает, ты идёшь по дороге и видишь… Пусть камень. Большой, плоский, не очень тяжёлый. И ты берёшь его. И несёшь. Твой путь долог. Ты, задумавшись, играешь этим камнем, он греет тебе руки, приятен на ощупь и на вид. Тебе не тяжело. Надо бы бросить камень, ведь глупо тащить его дальше. Но он тебе не мешает. Если нападёт собака или дурной человек, сможешь бросить в свою защиту. Камнем можно прижать к земле плащ, чтоб не унесло ветром, подпереть дверь. И ты приносишь его во двор. Хотя, может быть, тебе никогда не придётся бросать его в кого-то или подпирать двери. Но камень есть, есть на всякий случай. Так и власть, мне кажется, на всякий случай. А ещё власть даёт богатства. Те люди, которые попали под руку князя, раз в год дают ему всё то, что накопили. Для того, чтобы он оберегал их. Но скорее, согласись, чтоб не обижал'. Оказалось, что в городе не так-то много юношей, готовых служить у князя. Кому-то не хватает силы, кому-то ума, а кто-то хочет другой жизни. — Что ты делал с ними? Сеймур наморщил лоб: — Я всего лишь свёл парней с дружинниками. — Но почему ты помогаешь им? Я ведь помню… — Помнишь, что я рассказывал про княжеских людей. Слушай ещё: они случайно вышли на нашу деревню. Действительно, заблудили. И скорее всего не смогут повторить этот путь снова. Ты же сама чуешь, что здешний лес будто играет с путниками и укрывает деревню. Так что я хочу, чтобы они скорее убрались отсюда и никогда больше не возвращались. Но они попросили меня свести их с молодыми юношами, которые смогут служить князю. Из нашего села или из других — им разницы нет. Я подумал, лучше из чужих мест. Сеймур немного помолчал: — Мне подумалось, что лучше им не отказывать. Помнишь про семью старосты? — Ты решил, что так поможешь соседям? — Я решил, что так они быстрее уберутся восвояси и не будут мозолить мне глаза! — Неужели никто из них не признал тебя? — Нет, — усмехнулся Сеймур.- Видно, я здорово изменился, повзрослел что ли. Во время службы я встречал только одного из их отряда, старшого, тогда он ещё был обыкновенным воином. Но мы служили не вместе. Остальные новички. — Как-то вроде не страшно звучит твой рассказ, но всё равно не по себе, — печально отметила Хмара. В доме у Товы порядок. На чисто вымытых лавках уложены звериные шкуры. Как сладко спится под ними холодными зимними ночами! На полках выстроились в ряд толстобокие глиняные горшки. Огромная печь побелена. В сундуках сложены стопки полотна, а в клети съестных запасов — до тепла хватит. Това любит свой большой ладный дом и каждую вещь в нём. Вечерами, когда со всеми делами покончено, она присаживается на лавочку в углу и долго сидеть, мечтая, перебирает рукоделие. Вот уже много лет в этом доме живут трое: она, её мать и сын. Судьба не щадила их род: рано умерли бабки с дедами, отец, сёстра. Муж Товы тоже пожил недолго. Зато на память о нём остался сынок, ладный здоровый мальчуган, темноглазый Сеймур. Заводила всех деревенских ребят, шустрый выдумщик, постепенно он стал любимцем глупых растрёпанных девчонок, с которыми до поздних летних сумерек бегал за огородами. Но парень взрослел, умнел. С двенадцати лет он стал надолго уходить в лес. Выслеживал любое зверьё, у него оказались твёрдая рука и спокойное сердце. Даже в самый неудачный на охоту год, когда у деревенских мужчин неудача шла за неудачей, Сеймур приносил сполна дичи. Он менял птицу и зверя на молоко и яйца. Дома всегда имелась сытная еда и тёплые шкуры для тулупов. Сеймур был неласковым, иногда насмешливым даже с родной матерью. Но она не обижалась, она знала, что сын умён и разборчив. Когда-нибудь он приведёт в дом невесту, и в просторной комнате станет теснее. Но эта девушка будет самая лучшая. Самая красивая, самая смешливая, самая покладистая, самая умелая. Она будет без памяти любить Сеймура и слушать Тову, разинув рот. Сейчас она главная в жизни сына и не собирается уходить в тень его избранницы. Устинья частенько посмеивалась над мечтами Товы, но и успокаивала её. «Твой Сеймур кто угодно, только не дурак. Если он и приведёт кого в дом, то точно самую лучшую. Для него. Но не для тебя». Иногда Това рассуждала о какой-нибудь очередной девчонке, за сезон превратившейся в зрелую девушку: — Нет, она ему не пара. Такая не нужна. Устинья смеялась: — Конечно, она не хороша. Для тебя. Жалко только, Сеймур тебя и не спросит, когда надумает сойтись с кем-нибудь. Когда в их дом вошла Хмара, Това сразу почувствовала себя нехорошо. Вот ведь чучело заявилось: платок намотан на лохматую голову, в юбках застряло какое-то сено, глаза плутовские. Встреть её Това на лесной дорожке, точно убежала бы. Ведьма, и не гадай, ведьма. Това ждала, что Устинья, хоть и была в тот момент больна, прогонит бесовку и велит окропить после неё порог заговорённой водой, но нет. Устинья приняла её лечение, и после, когда ей полегчало, спорила с Товой: — Не ведьма она. Но, конечно, не проста, не проста… После этих слов Устинья замолкала и не желала объяснять Тове, чем непроста эта неприятная девка. А ведь видела в ней такое, что было сокрыто от глаз остальных людей. В этом — определить, что на душе у человека — бабка была мастерица. Иногда она гадала, правда, не любила этого дела. Ловко управлялась с травками, знала заговоры, но никогда не бралась за серьёзные болезни. Говорила, что ей не хватает силы. Да, Устинья помогала больным людям и чуяла, плохие или хорошие события собираются произойти. Сама Това тоже была не лыком шита. Когда она была девочкой, часто подглядывала за сестрой. Её сестра была на много лет старше. Она, сколько Това себя помнила, жила отдельно: в крохотном, не больше бани, кособоком домике, у крыльца которого рос большой чертополох. Если заглянуть в окошко, было видно, как в маленьком очаге посреди земляного пола постоянно сверкали угли. Часто над очагом болтался котелок, а от него поднимался редкий, как казалось Тове, зеленоватый парок. Этого домика давным-давно нет, но Това помнит, как она просилась в гости к сестре. И та сначала пускала несмышлёную девчонку к себе, а потом перестала. — Что тебе ко мне ходить? — ворчала ЛютичА. — Из тебя ничего толкового не выйдет. — Почему? — расстраивалась Това. — Потому что ты пустая. — Как пустая? — пугалась девчонка. — Нет, — спохватывалась сестра, — не пустая, я не так сказала. Мне тебя не научить. Ты просто девка. Эти слова, «просто девка», были непонятны и обидны Тове. Но после она поняла, что они значат. Долгими вечерами, спрятавшись в кустах в лесу, Това пыталась сделать отвары, которые варила сестра. Получалось плохо. Това повторяла слова, подслушанные за Лютичей. У неё холодела спина, и ладони становились мокрыми, она так уставала от этих попыток, будто весь день камни носила. Что-то у неё получалось, что-то не очень. Брошенный в сторону вредной подруги узелок с вымоченными в страшном компоте нитками принёс той головные боли, которые длились целую неделю. Но Тове было этого мало. «Убить тебя мало», — шептала она вслед пострадавшей девушке. Так, чтобы убить, у Товы не выходило. Устинья мало зналась со своею старшей дочерью. Она с самой своей юности помогала людям. С каждым годом ей всё лучше удавалась лечить. Но рукам Устиньи не хватало сноровки, она не чувствовала в себе большой колдовской силы. Чаще всего готовить мази и отвары ей помогали знания. Устинья была очень наблюдательной. Она знала, какую траву когда брать, и подкрепляла свою работу заговорами, которые услышала от своей прабабки. Зато в старшей дочери вовсю расцвели колдовские способности, да таким чертополохом, что Устинья рвала волосы на голове. Сперва она умоляла Лютичу прекратить «чернить», потом принялась угрожать. Но, видно, что-то надломилось когда-то в их роду. И старшенькая всё больше сторонилась людей, её спина сгибалась к земле. А голос переменился: вместо звонкого и чистого стал хриплым и приглушённым. Странная, нездешняя красота не оставляла её, лишь становилась всё ярче и мертвеннее. И вскоре её лицо стало похоже на маску: высокий узкий лоб, мраморные щёки, огромные тёмно-синие глаза… Но они всегда выражали злость, а уголки точёных губ были опущены вниз. До поры до времени мать, отец и дочь жили вместе, но постепенно это стало невыносимым. Устинья то пыталась отвлечь дочку, лаской и любовью повернуть её к жизни, то начинала ругать, стыдить и увещевать. Девушке не нужна была любовь, уговоры и угрозы оказались безразличны. Она часто уходила из дома, не являлась по несколько дней. Родители сходили с ума, думая, чем она занимается. Вскоре по округе разнеслась весть о страшной ведьме. «Где она побывает, там кто-нибудь или заболеет, или умрёт», — говорили сельчане. А девушка и не скрывала того, что это она та самая тёмная ведьма. — Мне по-другому не жить, — говорила. — Мама, не держи меня за руки. Ни ты, ни я не одолеют того, что внутри меня. — Ты мучаешься? — спрашивала Устинья. — Нет, — легко мотала чёрными косами молодая ведьма. Люди не осуждали Устинью: все видели, как она бьётся, стараясь обелить душу дочери. Но однажды произошло то, чего так она боялась: слегла, заболев, соседская девчонка. Зря, конечно, она фыркала, видя Лютичу, зря шептала за её спиной обидные слова. «Смотри мне», — как-то зашипела на неё ведьма. Но та не послушалась и, встретившись с ней снова, громко прошептала подружке в ухо: «Дура лохматая. Кто её такую полюбит?»