— Ты? Только если умеешь разговаривать на его языке. Если есть, конечно, такой язык. Нет, Хмара не умела. Но она действительно могла многое. Когда её выгнали из дома, она скиталась, почти отчаявшись, по лесам. Ей казалось, что её участь — быть съеденной хищником. Но звери не желали рвать её, а если вдруг находился злой, как чёрт, старый медведь или глупый бессовестный кабан, Хмара умела ощерить зубы так, что звери убегали от неё. Она искусно дралась, была сильна и изворотлива. Силы в ней было столько, что простой девке и не снилось. Хмара могла преодолевать длинные дороги, хорошо ви дела в темноте и легче остальных людей переносила холод. В её руках играли токи, которыми она согревала холодные воды, сращивала сломанные кости или разбивала завалы деревьев. И это было не всё. Но она никогда не позволяла себе на полную мощь испробовать свои возможности. Ей казалось, что перейди она некую невидимую черту, и возврата не будет. Сегодня она скорее девушка, пусть чудная, пусть одинокая и молчаливая, но живая девушка. Вот румянец на щеках, вот густые каштановые волосы, вот мягкий живот и ямочки под коленями. Всё, как у всех. А если Хмара на полную катушку испробует свои силы и не сможет вернуться, то никогда не станет собой. Хотя кто она такая? Сегодня она настоящая? Прочь глупые мысли из головы. Хмара умела рассуждать и чаще поступала, как ей велел разум. Но и предчувствия её ни разу не подводили. Хмара шла домой. Сегодня особенно долго хотелось смотреть в тёмное небо, расцвеченное тысячами звёзд. Они казались холодными и мёртвыми. Мороз стоял такой, что достал даже до них. Они висели, как ледяшки, и казалось, что остановись, замри — услышишь, как они звенят, тоненько и глухо. Теперь ей стало понятно, что иногда она принимала за первые признаки далёкой ещё болезни, сосущей под лопаткой. Это был гадкий шёпоток зверя, мысленное обращение к ней. Эти леденящие душу позывные слышала не только она, но вся нежить, что селилась около людей и за деревней. Хмара всегда была немного на стороне людей и столько же на стороне духов, потому и слышала вкрадчивые предупреждения, напоминания о себе. Какой он, этот оборотень, и есть ли от него спасение? Не может быть, чтобы нельзя было найти верное средство от его зубов. Это неправильно — жить в ожидании скорой смерти. Хмара знала точно: надо сражаться, надо надеяться, даже если нет на это сил. «Надо поговорить с Сеймуром. Не в его характере покориться судьбе. Да и судьба ли это? Или дурной жребий». Точно, только где Сеймур? Его нет уже второй день. Ночь была удушлива. Хмара не могла найти места на постели, она крутилась, путалась в одеяле и время от времени прохватывалась из тяжёлого мрачного сна. Сперва она видела лес, она шла по нему, и стройные ряды толстостволых елей сменились низкими кривыми сосёнками и берёзками. Хмара оказалась на болоте, перед ней там и тут белели полупрозрачные зонтики багульника, а пространство, сколько мог охватить глаз, было расцвечено всеми оттенками зелёного: от свежего салатового до почти коричневого. Потом болото сменилось пещерой. Хмаре стало не хватать воздуха, ей казалось, что своды пещеры вот-вот опустятся и раздавят её. И она пошла вперёд, в темноту, а затем, когда каменный потолок стал ниже, а стены придвинулись к её плечам, опустилась на колени и поползла. От страха она старалась двигаться быстрее, но обдирала ладони об камни и почти плакала, до того ей было больно. Ужас морозом пробегал по спине, заставляя втягивать голову в плечи. Проход становился всё уже и уже, в тоннеле было так темно, что можно было не открывать глаза: Хмара всё равно не смогла бы разглядеть даже собственной руки. «Кого я боюсь? От кого бегу?» — она не знала ответа на этот вопрос, но тут откуда-то сзади, а, может, даже в её собственной голове послышался тяжёлый хрип, клокочущий и протяжный. Хмара бежала от неизвестного существа, а оно тяжело дышало уже над её ухом. Она почувствовала запах грязной мокрой шерсти и запекшейся крови. Существо дышало так шумно, будто в его боку была дыра, через которую выходил воздух. «Бежать, спастись!» — эти слова бились в голове, но как бы она не старалась, как бы не ускорялась, сдирая кожу на руках и ладонях, выход из пещеры не появлялся. Потолок перестал опускаться, Хмара всё так же ползла по узкому и тёмному проходу, цепляла головой камень и не ощущала движения воздуха, так душно было в пещере. «Всё! — внезапно решила она и перевернулась на спину. — Пусть он настигнет меня тут.» Хмара лежала на спине, как перевёрнутый жук. Она подтянула к груди колени, чтобы защититься, если существо бросится на неё, и выставила вперёд руки. Её ладони полыхали, в темноте от них исходило пульсирующее красное сияние, и Хмара разглядела, что находится в каменном мешке. Ни впереди, ни за ней не было ровным счётом ничего, только пустота и темнота. Но и зверя не было. Хмара была готова сражаться. Её зубы заострились, тело напряглось, готовясь совершить рывок. Скорее всего она умрёт, но нет сил больше бежать, она больше не желала спасаться бегством, ведь она не труслива и никогда не пряталась от трудностей. Хмара подозревала, что умрёт не на тёплой перине у себя дома, окружённая роднёй и друзьями. Нет, вероятно, её смерть можно будет посчитать слишком ранней и, может, трагической, но пусть будет, как будет. А трусить и бежать — нет, надо приходить в себя и дать отпор этому нечто из темноты. Но никого не было. Стало очень тихо, даже невыносимо тихо. Хмара осторожно приподнялась, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Наваждение какое-то. Ей было очень душно и жарко, пот полил со лба, побежал по спине в ложбинку под юбку. Она стала пробираться обратно, туда, откуда прибежала. По ощущениям, она проделала полпути, как внезапно услышала голос: «Уходи!». И всё, больше ни звука. Хмара проснулась. До рассвета было ещё далеко. Под утро воздух в доме остыл, неуютное предрассветное время. Хмара протянула руку, взяла с подоконника кружку с водой, сделала несколько глотков и отёрла лицо. Она подняла с пола упавшее покрывало и, укутавшись до носа, попыталась снова уснуть. Что такое страх? Хмара это хорошо знала. Ей казалось, что в своё время, когда её выгоняли из деревни, она набоялась на всю свою жизнь вперёд. Тогда ей не дало сойти с ума то, что другие чувства были сильнее страха: обида, недоумение, в конце концов, злость. Тогда она поняла, что страх — это последнее, что надо брать во внимание. Если ей придётся наяву оказаться в той пещере, страх отступит перед желанием жить. Правда, сейчас ей бы не помешал Сеймур, он хотя бы согрел её. Сеймур три дня не был дома. Конечно, ему не впервой было подолгу бродить по заснеженным буреломам. После снегопада, который шёл целые сутки и закончился три дня назад, погода стала морозной. Сеймур знал, что неделя в лесу при такой погоде — это его предел. Княжьи люди обратились к нему и пригласили проводить их до тракта. Они боялись ехать без проводника. Сеймур отнекивался и предлагал указать им направление к городу. Но было ясно: они заблудятся в лесу и замёрзнут насмерть. «Значит, будем ждать, пока потеплеет», — сказал старшой. Услышав эти слова, Сеймур тяжко вздохнул и согласился вести их к большой дороге. Но перед тем, как отправляться в путь, он знатно поторговался. На память о неудачливом отряде у него дома остались два тяжёлых лука, высокие нарядные сапоги и горсть самоцветов, какими в городе украшали плащи. Сеймур с пренебрежением относился к княжьим людям. Они были сильны, здоровы и довольно ловки, но совершенно не приспособлены к жизни вне замковых стен. Сеймур часто говорил им: «Вам нужно закалять себя в лесу, в поле, в мороз и в жару». Они хорошо сражались, если были на открытой местности, сытые, отдохнувшие, на резвых лошадях. Но глубокие снега, отсутствие троп и хоженых дорог могли свести их с ума. Сеймур не считал себя воином. Он охотник, человек, который неслышно идёт по лесу, стреляет без промаха и легко переносит лишения. Но, не будучи воином, он насмехался над княжескими служками, особенно над румяным юнцом Кленом. Остальные говорили о нём с уважением. «Не смотри, что Клен почти самый младший из нас. Он многим даст фору. Ты не видел его с мечом. Он слышит металл, чувствует душу оружия. В бою Клен ничего вокруг себя не видит: крушит любого, кто сунется». Сеймур морщился, когда слышал такое. Он не был дураком и видел, как Клен протаптывал дорожки под окнами у Хмары. Он понимал, почему мальчишку влекло к ней. Сеймур сам себе поражался: не проходило и дня, чтобы он не думал о ней, не скучал по её сдержанной ласке. В своей небрежности, лохматая, она была самой красивой из встреченных им девушек. Он заглядывался на её рубленый профиль: точёный нос, дерзкий подбородок, высокий лоб. Она ласкала взглядом, успокаивала прикосновениями. Сеймур любил прийти в её дом, там всегда пахло летом, лучина горела не очень ярко. В её убежище он не страшился полумрака в углах, скорее наслаждался уютом и томным течением времени. Он нарочно путал её волосы. Хмара с ума сходила, когда он, погружённый в свои мысли, медленно гладил и почёсывал её спину. Они мало разговаривали, больше обменивались приятными знаками внимания. Хмаре было не сложно просушить его сапоги, собрать с собой на охоту еду или успокоить, поглаживая по вискам, головную боль. Всё это она проделывала, ничего не говоря. Её чуть медленные тихие движения, то, как она делала домашнюю работу, успокаивало Сеймура. Рядом с ней он крепко спал и не видел снов. Без неё плохие сны часто тревожили его. Они приходили к нему с малых лет. Картинки всегда были размытыми и покрыты тёмной патиной. Он привык спать мало, только когда сон подкашивает ноги. Но с Хмарой его ночные неосознанные приключения не случались. Когда этот ясноглазый выскочка, Клен, не сладив с собой, стал ходить за Хмарой, Сеймур разозлился. «Я ему покажу, — думал он. — Хмару в деревню привёл я. А значит, он не может крутить ей голову». Потом Сеймур остыл. Если он явится к Клену и начнёт, как глупый мальчишка, заявлять права на Хмару, его можно будет поднимать на смех. Это так глупо, воевать из-за девки! Вон их сколько, одна слаще другой. И весёлые не в пример Хмаре, гладкие, румяные, круглощёкие, смотрят ласково. Потом Сеймур начал рассуждать так: «Хмара умнее многих. Ей ни за что не понравится этот весёлый дурачок. Она выбрала меня, а значит, она ценит разум и спокойствие». Когда Хмара стала приветливо разговаривать с Кленом, Сеймур целый день злился: «Что ей надо?» Он свирепел от мысли, что она может с удовольствием болтать с Кленом. Под ложечкой у него неприятно подсасывало: «она не ценит тебя». Ревность была в новинку для Сеймура. Никогда раньше он не переживал, что девка может оставить его, променять на другого. Даже если это и случалось, он не унывал. Сеймур никогда не искал спутницу на всю свою жизни, ведь можно веселиться, любиться, встречать восходы солнца и многие — многие лета петлять между приятными встречами и тоскливой жизнью. Сеймур ни за что на свете не признался бы, что привязан к Хмаре. Мысль о том, что она приковала к себе, была для него мучительна. Он знал, что весной Хмара исчезнет, и ждал этой поры с нетерпением. Потому что, когда она уйдёт, он станет свободным. Да, ему уже хотелось кусать изнутри щёки от мысли, что Хмары скоро не будет в его жизни. Но пусть так. Сеймуру будет проще скукожиться, переболеть её уход. Так в детстве, когда он упал с гнилой изгороди и плечо пробило насквозь огромной щепой, Сеймур, морщась и хватая воздух ртом, вытянул деревяшку. Затем, почти теряя сознание, рассмотрел кровавое месиво на руке и отправился в сторону дома. Сеймур был проводником для вояк. Он, безлошадный, споро пробирался вперёд, возвращался обратно и указывал путь. Княжьи люди торопились домой. Их гнало воспоминание о съедавшей нутро тоске, что они оставили в деревне. Да и морозец поджимал. Пар валил изо ртов людей и лошадей. Мужчины часто делали остановки, жгли широкие костры в центре стоянки и по краям. Они спали с лошадями, чтобы хоть немного сохранить тепло. Ставили на ночь убежища: стелили на землю брёвна, сверху покрывали их наподобие шалаша огромной тканиной, внутрь заводили лошадей, а в центре постройки разводили костёр. С ними были их тёплые накидки, меховые сапоги и толстые покрывала. Но всё равно вояки были измотаны так, что Сеймур думал: «Вот-вот, и станут рыдать, как малые дети». На удивление, Клен лучше всех переносил холод. В походе он всё чаще молчал, стал сосредоточенным. Где тот парнишка, что хохотал колокольчиком около колодца, когда Хмара, не желая отдавать ему полное ведро, тянула его на себя? Клен первый спрыгивал с тёплой лошадиной спины, когда нужно было чистить от снега поляну для стоянки. Он не сетовал на мороз, не бросался к тёплому котелку за питьём и без разговоров отправлялся на охоту вместо того, чтобы греться у костра. Юноша был не глуп. Сеймур с недовольством подмечал его сильные стороны и, одолеваемый ревностью, гадал, насколько сильно Клен успел понравиться Хмаре. А парень тем временем терзался мыслями, правильно ли он поступил, покинув деревню. Он понял, что ему не видать Хмары рядом с собой, он не сможет уговорить её жить в городе. Ей ни к чему его большие и тёплые хоромы, да и сам он, видно, ни к чему. Но это не главное. Важным было то, что в деревне намечалось что-то неладное. Сам воздух там стал попахивать гнильцой, да и жители больше не веселились, не ходили друг к другу в гости и совсем не смотрели в глаза. Клен не обладал способностью предвидеть, он был обыкновенным земным парнем. Но на других смотреть научился, и то, что ему виделось в деревне, было непонятным и поганым. Вот и этот темноглазый охотник, молчун Сеймур, сбежал оттуда. А ведь должен был быть рядом с Хмарой и охранять её днём и ночью. Долг мужчины — стать стеной, когда потребуется. Но Сеймуру, кажись, не было дел до его родной деревни и любимой женщины. Была ли она для него любима? Клен не знал. Но задавать этот вопрос не стоило, коли он ушёл из деревни и решил никогда больше не видеться с Хмарой. Неприязнь между Кленом и Сеймуром была так очевидна, что остальные вояры стали подтрунивать над ними. Ещё бы, когда вокруг стоит такой мороз, что пар изо рта застывает, нужно хоть как-то подбадривать друг друга. В начале пути боялись смеяться над суровым деревенским проводником. Кто его знает, вдруг обидится на шутку и заведёт не в ту сторону. Но теперь оставалось всего ничего до большака, какой-нибудь день в пути, так сказал Сеймур. Поэтому княжьи люди осмелели. Главное, выехать на большак. А так дорога сама поведёт их домой. На очередном привале Кашмир, грея руки над огнём и устало позёвывая, спросил: — Расскажи нам, Сеймур, в каких дубравах ты отыскал свою ведьму? Сеймур нахмурился и ничего не ответил на такую наглость. Но несколько мужчин поддержали своего вожака и, посмеиваясь, спрашивали его всё о том же. Сеймур мысленно выругался и, наконец, ответил: — С чего вы взяли, что она ведьма? Неужели кто-то из отряда превратился в свинью и остался у неё в подполье? Княжьи люди расхохотались, но не прекратили глупых разговоров: — Точно ведьма. Приворожила тебя, присушила. Правда, красииивая. К такой не грех и присохнуть. Хоть и был Сеймур внешне спокойным, внутри него кипело раздражение. Он не умел отвечать на глупые смешки, с детства не научился. Но касаемо Хмары, они особенно раздражали его. Наверное, потому что она стала его слабым местом, а слабость Сеймур не признавал. — А ты, Клен, тоже думаешь, что она ведьма? — ехидно спросил Сеймур. Клен рассеянно посмотрел на сидящих у костра. Его мысли сейчас были тяжелы, он не следил за разговором. — Ведьма? — задумчиво переспросил он. — Не знаю. Клен ответил так, потому что знал: бессмысленно спорить ни о чём. Не имеет значения, кто, что думает про Хмару, потому что она осталась в том месте, куда возврата нет. Но Сеймур продолжил: — А, не знаешь? Крутился перед ней, старался понравиться, а теперь слова за неё не замолвишь? Вдруг Сеймуру стало по-настоящему жаль Хмару, ведь и он за неё не заступился. Поэтому он сказал: — Она целительница, добрая душа. Никому в селе не отказала в помощи, даже тебе. — Он кивнул Клену. — Не вашего ума дела, где я её нашёл. Только от нечего делать языками не чешите про неё. Кашмир повернулся к Клену: — Ты и вправду бегал к ней? И как? — его лицо сморщилось от рвущегося наружу дурного смеха. — Перепало что-нибудь? Вокруг захохотали. А Сеймур, которого раздирало желание передушить всю эту шайку, передёрнул плечами и, не думая, выпалил: — Ему? Да никогда такому не бывать! Воины загомонили. Они наперебой вспоминали свои победы по женской линии и так разгорячились, что перестали охать и ахать из-за холода. Сеймур удивился: Клен ничего не ответил ни на похабные слова своего вожака, ни на глупый крик Сеймура. Парень как-то по-стариковски покачал головой, будто все остальные дураки, один он умный. Сеймур и правда чувствовал себя дураком. А это чувство было ему не знакомо. Противно и липко стало на душе. И вместе с неизвестно откуда вылезшим стыдом появилась жгучая ненависть к Клену. Сеймур хотел было уйти с поляны, но его окликнул Клен. — Почему ты здесь, бродишь с нами, когда в деревне стало опасно? Почему ты оставил без защиты свою семью и её, Хмару? Ты должен быть сейчас с ней. Дыхание у Сеймура перехватило. «Вот же негодяй», — подумал он и поторопился ответить: — Она не нуждается в моей защите, сама может кого угодно спасти. Если ты так волнуешься, сидел бы сам в деревне и ждал. Только чего б ты ждал? Клен смотрел мимо всех, казалось, он рассматривает снег, вытоптанный лошадьми. Через мгновение он ответил: — Ты прав. Моё место сейчас — в деревне. И я вернусь туда. — Он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Сеймура. — Я вернусь, и она будет моей. Сеймур знал, что такое получить под дых. Сейчас по ощущениям было похоже. Что юлить? Хоть он и старался рисовать себе Клена недоумком, на самом деле он знал: тот совсем не недоумок. Парень смел, сообразителен, ловок, сосредоточен. В конце концов, красив и даже, вот же чёрт белобрысый, поёт хорошо. Сеймур привык, что ему нет равных, и оттого, встретив соперника не хуже, готов был плеваться ядом. А что если Хмара примет этого голубоглазого проныру? А что если даст нынешнему любовнику от ворот поворот? Под сердцем у Сеймура гадко застучало. Ведь что он для неё? Она никогда не говорила, да он и не спрашивал. Никогда не позаботился о ней, не помог по-настоящему. Вдруг она действительно в опасности? Клена Сеймур был готов уничтожить. Готов и уничтожит, чтобы тот даже не думал соваться к его Хмаре. К его Хмаре. В тот час Клен ушёл глубже в лес. Остальные сидели кружком на поляне. Они отдыхали, сделали привал подольше. Все мечтали, как окажутся, наконец, дома, отогреются в бане, наедятся жарких и жирных страв и отоспятся на мягких подушках. Мечты Клена были другими. Он снова представлял себя в полумраке избушки Хмары, как она кладёт ладони на его плечи и тихонько вздыхает. Парень шагал по глубокому снегу. За ним широкой полосой тянулся след. Он не таился, да и смог ли? Лес, тем более зимний, был не его вотчиной. Клен хотел побыть одному хотя бы час. Он уже принял решение: поможет своим добраться до большака, а потом вернётся в деревню по их же следам. Снегопада не было с тех пор, как они выдвинулись в путь, а тропу, проторенную двумя десятками вершников, сложно не заметить. Ему не понадобится проводник. В голове у Клена без конца что-то ухало по мозгам, на сердце лежала тревога. Она усиливалась с каждым часом, и постепенно он подумал, что у него нет времени провожать воинов до большака. Надо спешить в деревню. Там что-то должно случиться. Если пострадает томноглазая Хмара, Клен себе не простит. Он сам себе поражался, как можно так сильно, так нестерпимо полюбить всего за каких-то пару недель, что он знался с Хмарой. Он не сомневался: это любовь, горячая, душащая, рвущая душу. Почему он вздумал убегать от неё? Кому он хотел оставить Хмару? Холодному Сеймуру, вместо сердца у которого пустой жбан? Только бы успеть, только бы она была цела. Тогда он отвоюет её, закружит в заботе и ласке. Она отвыкнет от Сеймура и пойдёт с ним. Мыслей в голове у Клена было множество. Он будто бредил, иногда его заносило в несусветные бредни. Он мечтал, придумывая себе одну жизнь с Хмарой за другой. Его голова горела от тревоги. Но главное решение принято: назад, к ней. А там пусть будет, как будет. Клен не слышал шагов, ни своих, ни того другого, что устремился за ним. Он не оборачивался, потому не знал, что след в след за ним идёт его соперник. Лес скрипел и вздыхал, деревья тянули вверх подмороженные ветви-пальцы. Клен вяз в снегу, выбирался, загребал ладонями белоснежную рассыпчатую крупу и протирал ею лицо. От того его щёки горели ещё ярче, румянец полыхал на них яркими пятнами. Клен поставил ногу на очередной сугроб, и вдруг сугроб рассыпался под стопой. Твёрдого не было. Клен качнулся и, не в силах удержать своё тело, завалился вперёд. Он скользил и летел вниз, выставив перед собой руки. Казалось, он кричал, но снег набился в рот. Звука не вышло, зато стало очень больно и холодно. Клен катился и катился, пока не свалился на лёд. Падение прекратилось. Под ним был лёд, подо льдом — река, быстро несущая тёмные воды в проталине в середине русла. Он выплюнул снег, глубоко вдохнул. И улыбнулся. Над ним серело небо, и высоко на обрыве, с которого он по глупости свалился, маячил лес. Но вдруг он услышал треск, который до этого, видно от удара, не слышал. Лёд начал расходиться, и моментально под Кленом образовалась трещина. Она с каждой секундой увеличивалась. Раз-два, и спина промокла, а лицо погрузилось в мертвенно-чёрную воду. Сеймур стоял на краю обрыва. Он держался за широкие ветви ёлки, чтобы не сорваться вниз, как только что произошло с его недругом. Он смотрел на то, как там, на льду, Клен смешно взмахнул руками, будто жук, лежащий на спине, лапами. Как вдруг белая поверхность льда вокруг него потемнела и вода, коричневая и прозрачная, хлынула на лёд. Она мгновенно обхватила Клена, и его тело целиком ушло под воду. Сеймур не шевелился. Всё случилось так, как и должно было. Ненавистный мальчишка сейчас захлебнётся. Нужно уходить. Пусть Сеймур и не толкал его в спину, но никто не поверит в это. Скоро друзья Клена явятся сюда по следам. Как бы ни были они бесполезны в лесу, сразу поймут, что Сеймур шёл за ним. Тем более Сеймур не прятался, спокойно шагал по снегу и раздвигал ветви деревьев. Он не знал, что надо осторожничать. Сеймур уйдёт. Он повернёт в сторону дома. Хорошему охотнику известно: через несколько часов начнётся снегопад, и никто из воинов не найдёт путь в деревню. Пусть считают его убийцей, он-то знает, что не виноват. Пора уходить. Но Сеймур не двигался. Потом он тряхнул головой, снял с пояса маленький походный топорик и рубанул им по еловой ветке, за которую только что держался. Присел на корточки, затем лёг на спину и, держа ветку на вытянутой руке, съехал вниз по рыхлому снегу. При этом выбрал насколько можно пологую сторону холма, а не ту, отвесную, с которой сиганул Клен. Тот беспомощно барахтался в полынье. Его руки время от времени появлялись над водой, но голова уже не всплывала. Место было неглубокое, но парень успел испугаться и хлебнуть ледяной воды. Намокшая одежда отяжелела и тянула на дно. Сеймур был близко от полыньи, видел его широко раскрытые от ужаса и удушья глаза. Мужчина выбросил ветку: она была бесполезна: Клен уже не сообразит схватиться за неё. Сеймур сплюнул: рисковать своей жизнью он не любил и всегда старался избежать риска. Но сейчас рядом не было ни деревца, ни камушка, один белый снег — на него верёвку не повяжешь, чтобы другим концом обхватить себя. Ему пришлось лечь на живот и ползти к полынье. Сеймур был сосредоточен, он следил за своим дыханием: вдох-передышка, выдох — движение вперёд. Когда он преодолел небольшое расстояние до дыры во льду, Клен почти перестал сражаться. Сеймур схватил его за ворот и принялся тянуть. Тяжёлый юноша в набрякшем меховом плаще — нет, Сеймуру было это не под силу. А тут ещё лёд начал крошиться под тяжестью Сеймура — там, где его рука держала Клена. Тот был уже без сознания и не понимал, что его пытаются вытащить. Странно, что лёд до сих пор не треснул. Сеймур вспомнил, как однажды он наблюдал за лосем, провалившимся в озеро. Тот не мог выбраться на берег, но упрямо раз за разом ставил копыта на лёд. И лёд ломался, а животное продвигалось вперёд, пока не добралось до берега. Река здесь мелкая. И Сеймур потянул утопленника на себя. Он пятился и осторожно пробивал лёд. Когда оба оказались на твёрдом, Сеймур потряс Клена за плечи. Он был уже ледяным и не дышал.