Хмара устала. До его прихода она почти уснула и сейчас слушала его, как из-за закрытой двери: немного приглушённо. Девушка медленно поднялась и, подойдя к Клену близко-близко, так, что её ноги оказались между его коленями, взяла его лицо в ладони и заглянула в глаза. В его взгляде было летнее небо, озарённое первыми рассветными лучами, нежные лепестки льна и бескрайние озёрные пейзажи. Он смотрел, не дыша, в её душу, а его любовь, восторженная и звенящая, плескалась через край, струилась в её ладони. Наклонившись, Хмара с удовольствием коснулась его губ и долго-долго не отрывалась. Затем она дотронулась губами до его щёк, лба и еле заметной морщинки между бровями. — Я не пойду с тобой, — чуть слышно прошептала она. На утро она поднялась рано, зажгла огонь, растопила печь. Ей хотелось двигаться, не останавливаясь. Странное чувство жгло сердце. Ночью, пока Клен спал на лаве крепким сном здорового уставшего человека, Хмара смотрела на него, ворочалась и представляла себе их жизнь. Вечером он ещё долго расписывал ей, как сытно она б жила в городе. Клен рассказывал о том, что никто не посмел бы отвернуться от неё или засомневаться в чистоте её мыслей. Жёны княжьих воинов живут в почёте. — А если иная из них не достойна уважения? — озаботилась Хмара. — Как это? — недопонял Клен, и тут же до него дошло. — А! Всё у нас просто, по делу. Если человек стоящий, то и жену он выберет толковую. «Жена», — вертелось в голове у Хмары. Она так не любила это слово, что от него ей было кисло во рту. Она знала, что никогда не станет долго, а тем более всегда жить с мужчиной. Стоило хотя бы вспомнить, какими нервными и уставшими делались её возлюбленные. Один только Сеймур легко переносил их связь. Сеймур… Под ложечкой ныло от мысли о нём. «Люди добрые к завтраку, не позже, донесут ему новость, что Клен ночевал у меня, — подумалось Хмаре. — Жаль, никто не расскажет, что он спал на лавке в дальнем углу, а не на моей постели». От таких мыслей Хмара повеселела. Её всегда забавляло то, с какой скоростью по деревне носились новости, обычно не минуя ни одного дома. Всё же Клену удалось разбередить ей душу. Свой дом, теплый и уютный. Своя печь, на которой можно будет разложить травы и коренья. Свой сад, она обязательно посадила б там миллион цветов. Мужчина — защитник, опора, ласка. Жизнь, которой у неё никогда не будет, о которой она даже помыслить не могла. А сейчас Клен предлагает, протягивает на широко раскрытой ладони: на, бери, подправь, что не нравится. Хмара не сомневалась: ей не быть никому женой. Но оказалось, даже такое может случиться: «Пойдём в мой дом». После завтрака Клен от правился к Горовею. Тот был не рад тому, что в деревню, откуда не возьмись, заявился княжеский служка. Только выпроводили их отряд, думали, никто пришлый не станет больше шататься по селу, а тут на тебе. Ясное дело, он явился сюда из-за чужой девки. Но что уж поделать, не гнать же дурачка в лес погибать. Клена определили на постой к вдовому Егоде. Горовей долго ворчал, сердитый на Клена, но в последнее время он иногда и без причины часто кручинился и был всем недоволен. Как и многие в деревне. Хмара торопилась из лесу. Она несла большую суму, набитую прошлогодним мхом, который выкопала из-под снега. Глубокие сугробы — не препятствие для неё. Она чуяла, где именно надо раскидывать снег, чтобы добраться до мха. Хмара почему-то была уверена, что скоро мох пригодится. Он хорошо останавливает кровь, его можно выварить и отвар дать выпить человеку, у которого жар. А промороженный под снегом мох ничуть не хуже добытого летом. Девушка уже несколько часов ходила по лесу. Она совсем не устала, только разрумянилась от быстрой ходьбы. От сильного мороза потрескивали сосны, ноздри слипались при дыхании. Но Хмаре было ни по чём, всё — таки холод она переносила куда лучше, чем остальные люди. Начало смеркаться. Что такое зимний вечер? Раз, и вместо пыльных сумерек вокруг непроглядная темнота. Задержишься в лесу — и придётся пробираться сквозь деревья домой, а они ночью все одинаковые. Поэтому Хмара скорее шла к деревне, ведь с собой у неё не было ни огонька, ни тёплой шубы. Путь к людям она без труда находила по запаху дыма даже в темноте, однако лучше оказаться дома пораньше. Всё-таки она уже три месяца жила среди людей, а значит, начала перенимать их привычки и уклад. На околице она встретила Сеймура. Точнее он шёл за ней, не прячась, скрипел снегом и шумно дышал. Хмара приготовилась к неприятным словам: точно начнёт выговаривать ей, почему Клен ночевал в её доме. Но Сеймур ни слова не сказал про юношу. Он схватил Хмару за локоть и, с силой удерживая её, возбуждённо проговорил: — Надо уходить. Сегодня ночью. Я уведу тебя. Возьми с собой всё, что нужно. О еде и крове не беспокойся — всё сделаю. Здесь очень опасно. Хмара не понимала, о чём он. Да, лес не такой, каким она желала его видеть. Редкая птица перелетит с ветки на ветку, зверь не шмыгнет за куст. Несмотря на холода, не всё зверьё прячется в норы и ложится в спячку. Обычно лесные жители зимними сумерками шуршат, а теперь — тишина, тревожная, подозрительная. Но уходить… Так быстро. Надо ли? — Что произойдёт, Сеймур? Я больше не могу ожидать неизвестно чего. В деревне все, как живые мертвецы, смирились со своей участью. Но какая она? Почему мне нужно бежать? Вы ждёте оборотня, но и оборотни смертны. Нужно уничтожить его и жить дальше! Становилось всё темнее. Глаза Сеймура, широко открытые, сверкали, как два угля, и во всей его фигуре почудилось нечто кошачье. Но Хмара знала, он человек, очень непростой, но совершенно земной мужчина. И её сердце, несмотря на те запреты, которые она всю жизнь сама себе внушала, возликовало. Ведь Сеймур пытается спасти её, уберечь, не подозревая, что она не станет спасаться. Хмара не понимала апатии и безмолвия, охвативших деревенских жителей. Как ни сложна была её судьба, она никогда не сдавалась. И бежала лишь однажды — девчонкой из родного села. Сеймур вздохнул и уже спокойнее сказал: — Не торопись с решением. Пойдём к Устиньи, поговорим там, и ты скажешь, что надумала. Хмара послушно пошла за ним. — Устинья тоже уходит из деревни? — Нет, — мотнул головой Сеймур. — Она ни за что не уйдёт. Моя бабка привыкла принимать свою судьбу: не печалиться зря, не веселиться без повода. Она готова умирать здесь, но не желает уйти из деревни. Что ж, — Сеймур выпрямил плечи. — Я принимаю её выбор. — А мой примешь? — Она знает, что её ждёт. А ты нет. К тому же ты случайно оказалась здесь. Ты не житель нашей деревни. Значит, можешь спастись. — А ты? — А я не глупый телёнок, которого можно зарезать, когда вздумается. Я хочу попробовать сохранить свою жизнь. Только нужно уходить сегодня ночью. Това спала, когда они зашли в дом. Устинья похаживала по дому, будто ждала их. Когда Хмара присела на лавку, пожилая женщина приподняла её голову за подбородок и заглянула в глаза. Она недовольно цокнула и, уперев руки в бока, сказала: — Не понимаааешь! — Устинья словно издевалась над Хмарой. — Я же сказала тебе раньше: придёт оборотень и всех пожрёт! Она присела за стол напротив Хмары и заговорила: — Он является, когда вздумает. Не часто. Как он выбирает, куда идти? Кто же его знает? Зверь не щадит никого, от него не спрятаться, не откупиться. Скот он не трогает, а человека найдёт, куда б тот не забрался. Видно, пришла очередь нашей деревни. Он нагоняет сильную тоску, чтоб не обидно было умирать. — Устинья помолчала, затем продолжила. — Только, видно, мало он морока на нас наслал: погибать всё равно не охота. Мне-то не так важно, сколько прожить: день, год или несколько. А вам, молодым… Сеймур не выдержал. Он присел рядом с Хмарой и, заглянув ей в глаза, зашептал: — Собирай вещи. Нас с тобой в лесу ни одна тварь не догонит. Он заметил, как ошарашено на него глазеет Хмара, и сказал: — Нам бы выбраться. А дальше делай, что хочешь. Я знаю, ты птица вольная. Хмара поёжилась: Устинья привалилась к печи и смотрела на неё будто бы с усмешкой, испытывая. Она ждала, что Хмара ответит. Только вот девушка не могла сообразить, какой именно ответ она должна дать, как правильно. Она взяла Сеймура за руку и, всматриваясь в его лицо, спросила: — А как же остальные? Он помрачнел, а Устинья довольно хмыкнула. — Остальные…Всем не уйти, — совсем тихо проговорил Сеймур. Он сжимал ладонь Хмары в своей руке, и не поднимал на неё глаз. Звёзды во всю сияли в продрогшем небе. От мороза щёлкало в брёвнах стен. Хмара с ногами залезла на лавку, завернула колени в тёплое одеяло и внимательно слушала Устинью, которая наклонилась к её плечу так низко, что почти положила на него щёку. Полночи Устинья рассказывала всё, что когда-либо слышала про зверя. Това спала, лишь её ровное спокойное дыхание слышалось с печи. Сеймур тоже дремал, облокотившись на стол. Он не снял валенок и шапки, только расстегнул тулуп и положил под щёку рукавицы. До рассвета было далеко. Хмара устала, её веки отяжелели, она слышала Устинью словно издалека. Проснувшись, Хмара увидела в окошке мертвенно-серый рассвет. Солнце было скрыто тяжёлыми снеговыми тучами. Сеймура в доме не было. Не нашлось его и на улице, да и вообще в деревне. Он ушёл в ледяной предрассветный час, взяв с собой только самое необходимое: немного еды, тёплую одежду и оружие. Сеймур не дождался её, но Хмара не обиделась. Ночью она шептала Устинье в ухо: нельзя слепо положиться на судьбу, но и бежать не верно. Надо пробовать сражаться, отбить деревню. Но Устинья хмыкала и сокрушённо качала головой: не сможем. Тогда Хмара снова с надеждой заглядывала в её глаза: хоть попробуете? Конечно, попробуем — теперь кивала Устинья. «А ты уходи, — говорила женщина. — Умереть с нами — это не твоя судьба». «Не уйду, — улыбалась Хмара в ответ. — До весны я не уйду». Хмара стояла перед Горовеем и раздражённо притопывала ногой. «Подумать надо», — ответил староста, когда она объяснила ему, что может попытаться отвадить от деревни зверя. И теперь Горовей думал: вздыхал, морщился и смотрел на Хмару с упрёком, будто она не спасение предлагает, а тревожит его из-за мелочи. Горовей не зря был старостой: он слышал легенду об оборотне, но словно и верил в неё, и немного не верил. — Говоришь, значит, что прогонишь его? — Я не знаю, но хочу попробовать. Хмара злилась на мужчину. Решение предложить своё колдовство далось ей непросто. Она никогда не выпячивала своих умений, да и, если честно, не до конца понимала, какие они. Но Горовей вместо того, чтобы ухватиться за её шанс, мялся и сомневался. Наконец, девушка мотнула волосами и сказала: — Я пойду. Вижу, вы и сами справитесь со зверем. Она хотела уйти, но мужчина остановил её. — Навестим Устинью. Надо посоветоваться с ней. Когда Устинья услышала, зачем к ней пришли гости, удивилась: — Почему ты сомневаешься, Горовей? — Ты уверена, что нас ждёт встреча со зверем? Что, если она призовёт магию, да без причины? Не люблю я этого… Твоя дочь была последней ведьмой в нашей деревне. И, ты прости, Устинья, но по ней никто не скучает. — Боишься, что ли, что её колдовство повлияет на жизнь в деревне, испортит кого-нибудь? — Не знаю, — проворчал Горовей. — Да и откуда мне знать? Устинья покачала головой. — Ты слышал легенду. Вот и решай теперь сам, детские ли это сказки или что посерьёзнее. Мужчина подумал ещё немного и сказал, обращаясь к Хмаре: — Сделай, что умеешь, только так, чтобы об этом знало как можно меньше народу. Но как он просил, не получилось. Хмара выбрала для обряда следующую ночь. На небе висела огромная рыжая луна, и её свет успокаивал девушку. Казалось, под такой луной ни одна нечисть не осмелится чудить. Когда Хмара вышла на поляну в центре селения, где раньше праздновали день Карачуна, она замерла и прислушалась. Деревня спала. А духи, почуяв грядущее колдовство, затаились. Пока девушка шла мимо подворий к поляне, она пыталась различить их присутствие. Обычно она слышала звуки тайной жизни, когда желала. Стоило только навострить уши и вот: то старательный возила постукивает скребницей о стены конюшни, то парочка злыдней, обруганные домовым, топочут по тропинке прочь от крыльца. Ночь — это время духов, они живут, когда на землю опускается темнота, но нынешняя ночь была особенной. Нечисть притаилась и ждала, что будет. Они чуяли в Хмаре много колдовских сил, как и она всегда знала, где таятся существа и что у них на уме. Не совсем человек, но и демонам не подруга. Но сейчас было не время гадать, отчего спрятались духи. Хмара встала в середину поляны и, потерев одну ладонь о другую, зажгла на кончиках пальцев правой руки голубой огонёк. Она провела рукою вокруг себя, и тонкие струйки пламени стекли с её пальцев на землю, очерчивая ровный круг. Снег внутри круга растаял, земля моментально подсохла, и Хмара опустилась на колени. Она наклонялась над сухой травой, гладила её и припадала щекой. Девушка без остановки твердила себе под нос какие-то слова, которые складывались в неясный шёпот. Звуки её голоса будто стелились по земле и сплетались с дыханием лёгкого ветра, который был так осторожен, так страшился помешать колдовству, что почти не трогал ни волосы, ни одежду молодой ведьмы. Постепенно в том месте, где до этого Хмара касалась травы щекой, земля окрасилась в красный. Она становилась всё ярче и ярче, пока не стала напоминать жар костра. Это место мерцало бордовым, красным, и сквозь разноцветные всполохи нечёткими пятнами проступала чёрная обожённая земля. Глаза Хмары были закрыты. Всё так же стоя на коленях, она раскинула руки, будто изломанные крылья чайки, и качалась, описывая телом круг. Её губы всё быстрее и быстрее шептали непонятные слова, и, казалось, она полностью захвачена ритмичным движением. Горовей и Устинья стояли в стороне от поляны. Они спрятались в темноте, за ближайшим забором, и во все глаза смотрели оттуда на чудное зрелище. Староста не задумываясь сжимал в руки деревянный медальон, на котором была вырезана пятиконечная звезда. — Тебе ничего не угрожает! — зашипела на него Устинья. — Что ты теребишь без конца свой оберег?