Он был большим, выше самого рослого мужчины деревни на голову. Всё его тело было покрыто серой, словно седой шерстью. Он стоял на задних лапах, но если его опустить на четвереньки, был бы похож на волка. Но под мехом существа выделялись, на лапах, на плечах и спине, сильные мышцы. Морда была вытянута, а в разинутой пасти виднелся частокол острых зубов. Из его лап торчали огромные когти, которыми он взрезал снег. На секунду замерев на чистом месте, зверь бросился прямо в толпу мужчин и принялся раскидывать лапами их в стороны и лязгать зубами направо и налево. В его движениях было что-то от волка, но много от человека. Он махал лапами, как пьяный мужик, но его лапы сбивали с ног, а когти разрывали толстые полушубки. Чудовище не заметило на поляне Хмару. Он чуял людей, жар их тел и слышал ток крови. Хмара ещё секунду назад была женщиной, поэтому зверь не унюхал её. Олениха застучала ногами по снегу и громко фыркнула. Зверь, отпрыгнул от ощетинившихся вилами бойцов, и обернулся. Его глаза не были похожи на волчьи. Он смотрел осознанно, зло. Его взгляд был похож на взгляд умалишённого, опьянённого кровью преступника, сильного и беспощадного, который не видит, кто б мог его остановить. На олениху он смотрел с интересом и в то же время с презрением. Он сразу учуял, кто она. И страшная ненависть всколыхнулась в его сердце. «Убить, убить». Ещё бы, кто может стать на пути оборотня? Почему глупая ведьма хочет оказаться между ним и этими людьми? И зверь бросился. Он заскрежетал зубами, завыл так, что и без того испуганные дети в избах заплакали что есть мочи, и бросился на олениху. Дальше никто не мог точно сказать, что происходило на поляне. В бешеной пляске сошлись два непонятных существа, вздымая вокруг себя вихри снега. Вьюга кружилась вокруг них. Ветер поднимал сугробы и бросал на сражающихся. Олениха била копытами по спине и морде страшного зверя, отпрыгивала и водила кругами. А он кидался на неё и отскакивал, пытался достать зубами и сёк по бокам когтями. Но она всё уворачивалась, в последний момент срывалась на прыжок. Среди бешеной скачки по кругу, меж снежной пыли, которую поднимали в воздух их ноги, Хмара успела увидеть, как на поляну выскочил Клен. Он держал обеими руками меч, было видно, как тяжело он дышит, видимо, торопился. Движением плеч он сбросил с себя тяжёлый меховой плащ и бросился Хмаре на подмогу. Меч — это настоящее оружие, не то, что вилы или булава. Меч ищет пути, как лучше сечь плоть, он почти жив и умён настолько, насколько и его владелец. Оборотень тоже заметил Клена и не дал тому время, чтобы напасть, обернулся и бросился вперёд. Клен успел несколько раз разрезать воздух около шкуры зверя, но тот, изловчившись, ударил лапой по руке воина, желая выбить меч. Хмара услышала хруст кости, рука Клена вывернулась в сторону, и меч выпал, как только ладонь опустилась вниз. Клен упал на спину и перекатившись, схватил меч левой рукой. На его лице отразилась боль, но в глазах всё также была видна решимость, граничащая с бешенством. Клен не стал ждать, пока оборотень выберет удобную позицию для нападения. Мужчина быстро вскочил, но зверь взмыл в прыжке над ним и, увернувшись от меча, в бешеном рывке налетел на него. Огромные когти разорвали одежду на Клене, он снова упал на землю, и кровь, кипящая, алая, как рассвет, потекла в снег. Сеймур бросился вперёд и стал рядом с Кленом. Он натянул свой лук. Два врага по жизни оказались рядом, когда пришла напасть. Но Хмара знала, что ни лук, ни меч не спасут их. Её бока были расцарапаны, ноги саднило от бешеной скачки. Перед появлением Клена она видела, как подбирался к ней оборотень — он пытался заскочить под её живот. И несколько раз ему почти удавалось лязгнуть зубами у самого брюха оленихи. Она устала. И если зверь, разорвав напавших на него мужчин, снова примется за неё, он достанет, не промахнётся. И тогда ей конец. А с нею и всем остальным. Хмара знала, что олениха — не самая сильная из её ипостасей. Много лет она старалась сделать оленя своим знаковым животным, она запирала глубоко в себе воспоминания о том, кем была на самом деле. Она старалась всё чаще вызывать образ доброй оленихи. И наконец привыкла стоять на четырёх ногах с копытами. Но сейчас эти ноги устали. Она не справлялась. Олень — мирное животное и плохо умеет сражаться. Он всегда защищается и никогда не нападает. Но чтобы выжить, стоя против оборотня, необходимо родить в себе злость и жажду рвать. Хмара знала, что делать. И поэтому в тот момент, когда оборотень сделал шаг к мужчинам, она позвала ту, кем была от рождения. Все мужчины деревни подвинулись навстречу зверю. Они шли защищать Сеймура и Клена и помогать оленихе. Но тут она снова стала меняться. Она стала меньше, и коричневую шерсть сменила светло-серая, похожая на туман. Вместо ног с копытами появились лапы. За спиною оборотня стояла крупная волчица. И в её маленьких глазах читались свирепость и бесстрашие. Она взвыла громко и хрипло, так, что оборотень чуть присел на задних лапах и только потом обернулся. Это было страшное, но короткое сражение. Волчица была меньше, чем оборотень, но больше любого другого волка. Она ощерилась, и зубы, влажные от слюны, показались огромными в пасти. Было видно, что оборотень рассматривает нового противника, примеривается, но это длилось недолго. Он зарычал и бросился на волчицу, метя сразу на её шею. Он хотел одним прыжком навалиться сверху и прокусить шею у основания, но волчица вовремя дёрнулась в сторону. Она не стала атаковать в ответ. Наоборот, твёрдо упершись в снег лапами, она снова прямо и зло взглянула в глаза оборотню. Между ними шёл разговор, только глазами. Зверь снова бросился на волчицу и они превратились в один рычащий и воющий комок, принялись кататься по снегу, разбрасывая его в стороны, поднимая белые тучи. Они рвали зубами, драли когтями и душили один другого, наступая на грудь. Это видели люди, а Хмара, облачённая в сильную и отчаянную волчицу, не замечала, что твориться вокруг. Только сипящее горячее дыхание её врага, только чумной блеск его глаз и острые, как кинжалы, когти, только прожорливая пасть, которая жаждет проглотить её плоть. Она сражалась и за себя, и за тех, что были рядом. «Или он, или я». Её бока были изорваны, мышцы гудели. Несколько раз он смог прокусить её шерсть. Весь снег на поляне был залит кровью. Чьей? Для того, чтобы остановить оборотня, необходимо его убить. Нет иного пути. Оборотня не погладить по шёрстке, не приручить, не заманить ароматным куском мяса. Он жаждет свежей крови и, пока будет жив, станет добывать её. Его не посадишь на цепь — сбежит. И отомстит. Поэтому Хмара сражалась, зная, что в конце боя будет смерть — её или его. Хмара била лапами и чувствовала, как хрустят кости чудовища. Каждый удар её сильных широких лап отнимал у него силы. Наконец волчица повалила противника на бок и, обнажив острые клыки, прорвала его шкуру на боку, там, где к сердцу шла жила, наполненная смрадной кровью. Оборотень ещё приподнялся, опираясь на передние лапы, замотал головой и попытался встать. Хмара понимала, что ему не подняться, что рана смертельна, но страх, что он сможет пересилить себя и встать, оказался сильнее разума. И она вновь наскочила на него, умирающего, и несколько раз ударила в грудь передними лапами. Оборотень повалился на спину, захрипел и испустил дух. Хмара подняла глаза на народ, что смотрел на неё и её врага затаив дыхание. Их лица множились в глазах, изображение рябило. Во рту Хмара почувствовала вкус крови. Из пепельно-серой волчицы она постепенно принимала вид девушки. Её волосы были растрёпаны и местами слиплись от крови. Обнажённое тело было изранено, избито и тоже залито кровью. Она шаталась, и взгляд становился всё более и более мутным. Наконец Хмара целиком приняла человеческое обличье и упала рядом с мёртвым оборотнем. Кто-то закричал. Если открыть глаза, кажется, что ты в доме. Видны бревенчатые стены, огонь под потолком и в очаге. На лавке будто одежда лежит. Нет, ерунда. Закрой вновь глаза. Хмара, отдохни. Хмара просыпалась тяжело. Было очень жарко. На тело будто навалили камень; туловище и ноги жгло, как огнём. Её мышцы гудели, а в голове было мутно. Тошная ладонь боли лежала на лбу, и когда Хмара пыталась повернуть голову вправо или влево, ладонь сползала на противоположный висок и придавливала сильнее. Девушка долго продиралась сквозь удушающую дремоту и, наконец, открыла глаза. В комнате был полумрак. Где-то сбоку, видно, горел очаг. Над её головой на стене отражались всполохи огня. Этот вид заворожил её: красные танцующие пятна выстраивались в силуэты людей и зверей. Но пробудилась она ненадолго: Хмара снова нырнула в сон. Во сне она слышала голоса: кто-то размерено вёл беседу, иногда прерываясь. О чём был разговор, девушка не могла понять. Да и не пыталась: только слушала шуршание голосов, больше похожее на шёпот набегающих на песок речных волн, чем на человеческую речь. Так Хмара приходила в себя несколько раз. Она чувствовала, как мягкие заботливые руки освобождала её тело от тяжкого жара, обмывали саднящие участки и смазывали их чем-то прохладным. После девушка спала спокойнее, пока не возвращалась боль, а с ней — тихие стоны, которые Хмара, сама того не осознавая, издавала в забытьи. Однажды вечером Хмара окончательно пришла в себя. Пламя снова плясало на стене. Где-то рядом, вне поля её зрения, кто-то вновь разговаривал. Голосов было двое: пожилая женщина и молодой мужчина. Хмара шевельнула рукой. На руке лежала медвежья шкура, от которой шёл тяжёлый звериный запах. Любая шкура медведя целебная, но особенно та, которую медведь добровольно отдал человеку, умирая от старости. Эта была старой, с жёсткой шерстью, пропитанная запахами животного и непролазного леса. Хмара вцепилась в шерсть рукой и глубоко вдохнула. — Я же говорила, — сказал женский голос, — оживёт, ведьма. Женщина засмеялась. От слова «ведьма» Хмара нахмурилась, но вдруг поняла, что сказано это было по-доброму. Так, шутя, мать называет маленькую дочку, что ради забавы скачет весь день на одной ножке, баловницей и егозой. «Ведьма, ведьма же и есть». Внезапно над Хмарой склонилась бабка Устинья. Вот чей голос слышала Хмара. — Очнулась, девонька? — Жарко мне, — ответила Хмара. Её губы пересохли. Пока бабка Устинья наливала из кувшина, стоявшего у изголовья кровати, воду, кто-то снял с ног Хмары медвежью шкуру. И стало легко, будто пудовый камень убрали. Этот второй молчал. Он стоял у постели и неотрывно смотрел на Хмару. Но она знала, кто это. По дыханию, по запаху учуяла. Нюх Хмары был ещё слишком острым — ведь недавно она была…волком. Теперь, лёжа раненая, она чуяла густой мужской запах тела. Сеймур. «Что теперь будет? Что? Опять идти, куда лес поведёт. Потому как эти люди, посмотрев, на что я горазда, немедля выгонят из села». Хмара попыталась сесть, чтобы принять из рук бабки Устиньи воду. Но голова закружилась, а руки вместо того, чтобы упереться в лежанку, подломились, совсем слабые. — Помоги ей, — сказала Устинья. И Сеймур легко приподнял её за плечи. На лежанке в углу лежал Клен. Он спал, и сон его был тяжёл. Хмара с трудом различила его дыхание. Клен не двигался, токи его жизни были совсем слабыми. Несмотря на собственную слабость, Хмара почувствовала тревогу — если он умрёт… Если он умрёт, она будет тянуть чувство вины за это до конца своих дней. — Дайте к нему… Надо… Хмара глядела на Клена. Ей становилось всё тревожнее. Он еле дышал, где-то далеко, внутри чуть слышно билось его сердце. И это незаметное тук-тук могло прерваться в любой момент. Но Устинья хмыкнула: — И не подумаю. У тебя самой силы — с ладошку. Клен поправится и без твоей подмоги. Сеймур вышел из хаты. Потекли минуты. Хмара отсчитывала время, слушая стук сердца Клена. Устинья, думая, что девушка снова уснула, тоже пошла куда-то. Но Хмара не могла спать. Она дурела от своей слабости, ей было больно и тяжело. Но провалиться в сон, значило, отпустить его. Что она сможет сделать, когда сама почти умерла? Хмара опустила ладонь на пол и потихоньку сползла с лежанки. Порванное зверем тело звенело от боли, и ей показалось, что сейчас её вырвет. Но нет, прошло. Мутные пятна крутились перед глазами. Она полежала на полу, припав к половицам щекой. Недолго — несколько вдохов. И поползла к Клену. Пока она змеёю пробиралась к нему, несколько раз сознание пыталось уйти — звон в ушах нарастал, и становилось прохладно и легко. Когда Хмара дотянула тело до лежанки Клена, она уже не слышала его дыхания. «Как забраться к нему на кровать?» Сил не было, и слёзы отчаяния, даже великого горя выступили на её глазах. Хмара взяла руку Клена и крепко сжала её, так крепко, как только могла. Когда Сеймур зашёл в комнату, он тихо вскрикнул, удивлённый и разозлённый одновременно. Хмара лежала на полу около лавки Клена. Её закрытые глаза были мокрыми, она сжимала его руку, и оба казались неживыми. Нет, ещё дышат. Сеймур осторожно поднял Хмару и уложил её рядом с Кленом. Она тут же обхватила его рукою и, не открывая глаз, глубоко вздохнула. Сеймур, стараясь не тревожить обоих, лёг с краю и положил ладонь на плечо Хмары. Когда Устинья зашла в горницу, она не поверила своим глазам. Спали все трое, причём дыхание Клена стало заметно громче и ровнее. — Тьфу на вас! — выругалась бабка и снова скорее вышла. Хмара видела дивный сон. Её руки, её грудь искрились розовым тёплым светом. Её пальцы сочились чистою водой. Она рассматривала струи, стекающие от поднятых ладоней к локтям, и смеялась. Она смеялась сначала звонко, но мягко, заливалась, улыбалась, как могла. Но вот видение стало ослабевать, она проваливалась в прохладную темноту. И вместо удивительной лёгкости появлялась боль. Болело исцарапанное тело, но она не могла помочь себе. Утром Клен ненадолго открыл глаза. Он стонал, но Хмара знала: стонет, значит, не умер. Посреди ночи Сеймур перенёс её обратно, на её лежанку. И верно — дольше она б не выдержала. После ночи рядом с Кленом её выздоровление откладывалось. Шли дни, силы медленно возвращались к Хмаре. Слишком медленно. Она сильно пострадала в драке с оборотнем, из неё вышло много крови, к тому же раны, оставленные его когтями, плохо заживали, гнили и постоянно болели. Никогда раньше девушка не выплёскивала так много магии за раз — чего стоило хотя бы превращение из человека в оленя, потом в волка и снова в человека. Она была истощена, но чуяла где-то глубоко внутри необыкновенный зуд, будто что-то тёплое и упругое щекочет её нутро. Так бывает: ты отдаёшь много, но сторицей получаешь взамен. Она чувствовала новые потоки силы, какой раньше в ней не было. Болезнь тела не давала сполна изведать, что за возможности ей подарила победа над оборотнем. Но теперь Хмара знала: она выживет. Что будет после того, как она встанет на ноги, было скрыто. Устинья изо дня в день старательно ухаживала за ней, но почти не разговаривала. Опять стать изгоем, после того, как люди почти приняли её, да к тому же попросили о помощи — это было больно. И как Хмара не старалась по привычке отвергнуть неприятные чувства, заставить себя не думать — не удавалось. Ещё более странно было видеть холодность Устиньи, той самой, что несколько недель назад наклоняла голову Хмары к своему плечу и с теплотой смотрела в глаза. Клена перенесли к Горовею. Устинья пожаловалась, что ей сложно ухаживать за двумя ранеными. Но девушка была уверена: это Сеймур настоял, чтобы Клена унесли из его дома. Ко дню переезда парень пришёл в себя, и, Хмара могла поручиться, что между ним и Сеймуром возникла какая-то странная связь, похожая на дружбу. Она слышала, как Сеймур шёпотом спрашивал Устинью, как его здоровье и не нужно ли что. Он аккуратно помогал перевернуть его и сочувственно морщился, когда тот стонал от боли, не приходя в сознание. Одна Хмара оказалась не удел. Сеймур почти не разговаривал с ней. Он стал редко приходить домой, чаще бывал у Горовея. А когда приходил, возился около бабки. Помогал ей носить воду и дрова, растапливал печь. Но Хмаре не доставалось от него доброго слова. Они здоровались, он желал ей перед уходом скорейшего выздоровления. И всё. Устинья тоже помалкивала. Настал день, когда Хмара почувствовала свежесть ветра, залетевшего в приоткрытую дверь. На улице ещё лежал снег. Но не унюхать запах приближающегося тепла было невозможно. Хмара даже заулыбалась. И решила, что пора вставать. К тому моменту, как вернулась бабка Устинья, Хмара добралась до порога. Она хваталась за вещи и стены, волочила ноги, но двигалась. — И далеко ты собралась? — Устинья, как обычно, ворчала. — Ползи теперь обратно в кровать. — Семь дней, бабушка. Семь дней, и я пойду от вас. — Куда ты подашься, дура? Зима на дворе, а ты еле на ногах стоишь! Хмара ничего не ответила, но она больше не могла оставаться в доме у Устиньи, в деревне. Она лежала на кровати, как древняя умалишённая старуха. Устинья ухаживала за ней, поила, кормила, помогала обмыть тело. Она варила Хмаре отвары, делала натирки и даже дула, когда в раны втирала жгучие мази. Но молчала. Редкие слова были грубые или небрежные. А Хмара больше не могла так, она не понимала, считает ли Устинья её за человека. Хмара чувствовала себя в чём-то виноватой перед бабкой, но в чём? Клен, пока был рядом, тоже не говорил с ней. Однажды, словно в бреду, сказал «спасибо». Конечно, она спасла его. Спасла дважды, если быть честной с самой собой. Там, во время битвы с оборотнем, когда она обернулась волчицей, зверь оставил Клена. Она приняла удар на себя. И потом, когда он умирал от ран. Смерть летала над ним, она уже ухмылялась, довольная. И если б Хмара не поделилась своими силами, Клен был бы мёртвым. Так почему и он не заговорил с ней? Чем она виновата? Природа сходила с ума. Ветер нёс снег над землёй и бросался им, как тысячей маленьких кинжалов. Внезапно, после нескольких тёплых мартовских дней, вернулась зима. Такие возвращения всегда проходили страшно. Злая уставшая ледяная тётка с остервенением принималась терзать землю и мстить людям, которые осмелились так обидно радоваться весне. Под утро вернулся мороз, и с неба, затянутого тучами грязного серого цвета, повалил, сначала мелкий, потом всё крупнее и крупнее, снег. Он ложился на первые кволые цветы и на уже высохшие тропинки. Постепенно усилился ветер, да не просто усилился, а будто решил сдуть всё, что неблагодарная земля держит на себе. Он обрывал деревьям ветки, приподнимал кровли и складывал на землю заборы. В сараях страшно ревели коровы — тревожные животные, они всегда первыми начинали волноваться. Те, кто осмеливался выйти на улицу, с трудом передвигали ноги, двигаясь к ветру лицом. Если же поворачивались спиной, их толкало и било в плечи, словно сотня дурных бесов вздумало гнать их до самого края земли.