В последний раз она сошлась с весёлым чернобровым парнишкой. Он жил в деревне, около которой обитала в начале лета Хмарушка. С такими, как он, проще простого. Парень был красив и беззаботен, с радостью сходился с людьми, был дружелюбным и открытым. Его душа плясала вокруг него — протяни руку и схватишь. Увидев Хмарушку впервые, он уже не отвёл от неё взгляд. Он ходил за ней по пятам, рассказывал сказки и совсем не боялся. Когда он перестал приходить домой ночевать, его мать забила тревогу, стала звать Хмарушку грязной ведьмой. Она говорила, что Хмарушка присушила парня. Но нет, он сам бежал к ней, сам дарил ей силы. Иногда она не спала с ним ночами, а на рассвете, присев на порог хижины голая — только тонкий платок на груди, смотрела в розово-туманное небо, и душа её пела, напоенная, окрылённая. Хмарушка знала, что долго с ним нельзя оставаться. Этот бесшабашный мальчишка скоро иссякнет, начнёт грустить на ровном месте, а там и разболеется. Уж слишком просто он отдавал ей всего себя. Но уйти пришлось раньше, чем она собиралась. Мать её друга кричала ей в лицо «ведьма», а для ведьмы нет ничего гаже, чем слышать это слово от посторонних. Так она оказалась снова в пути, не до конца напоенная, оттого слишком задумчивая. И вот наступает осень — тяжёлое время. Из-за зависимости от людей Хмарушке будет непросто пережить зиму вдали от жилья — без сил, в холоде и голоде. Вот Хмарушка сняла котелок с огня и, отставив его в сторону, поманила Сеймура в хижину. — Мне идти внутрь? — Сеймур удивился. — Поможешь мне взять кое-что. Хмарушка, согнувшись, скользнула внутрь шалаша, Сеймур оглянулся, будто боялся, что его кто-то увидит, и вошёл следом. В шалаше было на удивление тепло. Ветер будто не попадал внутрь, не важно, что сквозь дырки струился свет. Будто не было снаружи осенней зяби. На земляном полу лежали ворохом вещи. У дальней стены была навалена куча листвы, застеленная шкурой лося — тёплая постель для Хмарушки. Там и тут стояли горшки разных размеров, лежали и висели под потолком пучки трав. Сеймур никогда не бывал в таком жилище, но ему не было не по себе. Скорее ощущался уют. А ещё ему было интересно рассматривать необычные кувшинчики и ложки, нюхать запахи сушеных трав. Хмарушка суетилась, складывая в перемётную сумку травки и закупоренные жбаночки. Всё спокойнее становилось Сеймуру. Он присел на маленький пенёк, стоящий около постели, и наблюдал за тем, как легко двигается Хмарушка. Наконец он заговорил: — Что гонит тебя, девка? Где твой род и твоя деревня? Хмарушка выпрямилась и посмотрела прямо в глаза Сеймуру. Он был очень сильным человеком, такому не соврёшь. Смолчать можно было бы, кабы он не спросил прямо. Да и надо ли врать? — Ты пришёл ко мне, надеясь, что я травница. Да, так и есть. Почему ты не попросил помощи у знахарки из своего села? Её у вас нет. Вы, селяне, не любите тех, кто знает и умеет больше вашего. Вы боитесь таких, как я. Вот и мой род боится. — Тебя прогнали? — Да. Врать и вправду не имело смысла. Сеймур отвёл глаза. Хмара понимала, что ему сложно представить, как можно сотворить такого, за что твои родные и соседи гонят тебя прочь. Уйти из деревни — всё равно, что броситься в речку с обрыва. Делаешь шаг и летишь вниз головой. Назад не повернуть, ошибки не исправить. Люди, которых гонят прочь, катаются по земле, каются и просят не губить их. Хмара уходила в слезах, но молча. Она волокла за собой тележку с пожитками и заливалась горючими слезами. Но она не просилась назад, не умоляла людей простить её, понять её. Да никто бы и не понял. Нет уж, день, когда её прогнали, стал самым тяжёлым в жизни, но и самым ярким. Он придавил её пудом отчаяния, но и подарил ощущение всевластия. Всевластия над своей жизнью. Теперь она свободна, свободна настолько, что в праве каждый день выбирать, что делать с собой. Сегодня она выбрала помочь Сеймуру, чтобы самой пережить грядущую зиму. А могла бы уйти глубже в лес и попытаться пройти испытание холодом в одиночку. В конце концов, даже решиться на верную смерть — тоже выбор. Сеймур вёл Хмарушку известными ему тропками. Но и без него она чуяла, в какой стороне деревня. Сколько раз она безошибочно выходила из лесу к людскому жилью? Отойдя от хижины, она начала поводить носом, ловить средь лесной свежести тонкие нотки печного дыма. Сеймур, конечно, не замечал этого. Её ноздри легонько дрожали — нет, не потеряла чутьё. В деревне люди жили близко, на одном пятачке. Вот подворье, вот другое, через дорожку — третье. Всё пропитывалось одними и теми же запахами: кислые щи, подгоревший хлеб, прелое сено, влажная собачья шерсть, пот и грудное молоко. Село дышало и источало запахи. Зимой все людские ароматы покрывал запах дыма из печных труб. И его Хмара чуяла на подходе к человеческому жилью первым. Несколько минут ходьбы, и деревья стали редеть, послушался крик петуха из ближайшего к лесу сарая. Сеймур и Хмара вышли из леса и остановились. Сеймур повернулся и сказал: — Сейчас пойдём по деревне. На тебя будут глазеть. Пока ты со мной, никто ничего не скажет тебе. Поэтому оставайся около меня. Хмара кивнула. Она и сама знала, что люди не обрадуются, увидев её около своих домов. Люди только кажутся не похожими друг на друга. На самом деле почти все они ничем не отличаются. Что значат цвет глаз и размер ноги? Кому важно, что кто-то не любит яблоки и боится лошадей? Есть лживые и честные, есть крикливые и тихони, есть развратники и недотроги. И что? Все они хотят жить в тепле, в достатке, рядом с супругом. Все не хотят погибнуть в болоте, быть искусанным комарами или придавленным сосной. У всех судьба похожа — жить, любить, растить детей, работать, смотреть на звёзды, ворочаться по ночам и умирать. За редким исключением. Дом бабушки Сеймура стоял в самом центре села. Пока Хмара шла к нему, она ощущала вокруг себя обыкновенную жизнь: добрые работящие люди, уют и житейская озабоченность. Но от бабкиного дома веяло чудинкой, непохожестью. И как только Хмара шагнула на порог, она тут же поняла: бабка Сеймура была женщиной знающей. Может, здравницей, может, гадалкой, а может, той, что разговаривала с духами. Хмара на мгновение замешкалась на пороге, взвешивая, идти ей внутрь или не стоит. Сеймур вопросительно приподнял бровь. — Она ведь не ведьма, — Хмара скорее вслух сказала то, о чём подумала, нежели спросила. Сеймур тут же разозлился. — Нет, конечно! Она тоже травами может лечить! Всю жизнь людям помогает, а себе помочь не может. Или не хочет. Хмара уже успела успокоиться. В сенях пахло летом: тут и там висели пучки растений, травы лежали на лаве, на полу и даже в кадках. Ощущение тепла и спокойствия охватили душу Хмары, и она смело вошла в дом. В доме Хмарушка почувствовала себя своей. В полумраке не сразу было ясно, где что находится. Взгляд упал на огромную печь посреди комнаты. Какая-то женщина ставила внутрь котелок, и пламя из открытого желудка печи, насыщенно оранжевое, играющее и плавящееся, осветило комнату неровным приглушённым светом. Ощущение тепла и размеренности главенствовало в доме. Вокруг печи в большой комнате с низкими потолками тут и там таился полумрак. Боковым зрением Хмара заметила, как в дальнем углу что-то шевельнулось, и юркнуло в дыру у пола. Хмара знала, что это не мыши, что в этом доме творят порядки существа, невидимые человеческому взгляду. Около печи на большой кровати с высоким деревянным изголовьем лежала бабушка Сеймура. Прямо к ней направилась Хмара. Женщина у печи с тревогой глянула на Сеймура, но тот лишь приподнял руку, успокаивая её властным жестом хозяина дома, и прошёл за Хмарой. Бабушка действительно была не старой, скорее пожившей дольше остальных в доме, и довольно крепкой. Хмара водила носом над её постелью и не чувствовала тяжёлого гнилостного запаха непобедимой болезни. — Что ты нюхаешь меня, милая? Или я похожа на окорок? Голос пожилой женщины был твёрдым и громким. В нём чувствовалась несгибаемость и некая капризность. — Кого ты привёл, Сеймур? Где ты отыскал эту лохматую зверюшку? Хмара прервалась и неодобрительно посмотрела на больную. Да, она точно не проста. Вон какой цепкий прямой взгляд. Смотрит, изогнув бровь, на Хмару, будто не опасается, а посмеивается над ней. — Сеймур, если пришло моё время, значит, так тому и быть. — Не пришло, — Хмара резко развернулась и вышла из комнаты. В полумраке сеней Сеймур схватил её за локоть и не дал уйти. Внутри у Хмары клокотала злость. Ей не впервой было сталкиваться с недоверием, с насмешкой, с явным отчуждением. И каждый раз такое отношение ранило её, потому как она приходила с миром, с добром, шла помогать, а значит, была уверена в своих силах. — Ты можешь помочь ей? — Сеймур наклонился над Хмарой и пытался заглянуть ей в глаза. Она отвернулась и сморщилась. — Я могла бы попробовать. Если она сама подпустит меня к себе. Но знай, я могу отказаться. Сеймур отпустил руку Хмары. — Бабушка гордая. — Я тоже. Как её зовут? — Устинья. — А вторая? Твоя мать? — Да, ТОва. Она боится тебя. Поэтому будь поспокойнее и скромнее. — Нет, нет. Тогда лучше я уйду! — Хмара фыркнула и тряхнула головой. — Сеймур, это ты меня позвал на помощь. Будь добр, не обижай меня и попроси об этом своих женщин. С собой у Хмары было достаточно трав. Ещё несколько веточек она взяла прямо в сенях. После первой чашки приготовленного ею отвара Устинья заснула. А когда проснулась и увидела около своей постели Хмару, работавшую над грубыми бусами из пустых желудей, не удивилась и не разозлилась. Она полушёпотом заговорила с девушкой, специально, чтобы Това, сидевшая в дальней углу, не могла разобрать слов. — Кто же ты такая, красавица? Где там ловко научилась варить травы? Хмара еле заметно улыбнулась, и отсветы огня от лучины заиграли на её щеках. — В лесу сложно не иметь дела с растениями. — Ай-яй, — замотала головой Устинья. — Не заговаривай мне зубы. Можно бродить годами по лесу, но если ты не травница, нужные зёлки даже в руки тебе не пойдут. Не обманывай меня — если не хочешь говорить, так и ответь. — Не хочу, — Хмара улыбалась. За несколько часов, которые она провела около постели Устиньи, она почувствовала себя своей для бабушки. Теперь её властный голос казался ей по-матерински строгим, а взгляд — не наглым, а испытующим. Хмара чуяла доброту, мудрость и житейскую хитрость, исходившие от Устиньи. — Что, не сладила с собственной немощью? — Не сладила, ты права. Знаешь, людям помогать проще, ведь всегда знаешь, что лучше для других. А для себя… Для себя подобрать отвар не могу. Устинья заулыбалась. Ей ещё было трудно вести беседу, поэтому Хмара помогла ей выпить очередную чашку ароматного коричневого варева и проследила за тем, чтобы Устинья снова заснула, а её дыхание было ровным, как и должно у здорового человека. Уходя, Хмара кивнула на прощание Тове, но та лишь резко опустила глаза, не попрощалась и не поблагодарила. Что ж, и такое бывает.