Слова сказки было не забыть. Хмара прочно запомнила: те, кто превращаются в волков, злые. Рано или поздно они желают убивать. Неужели и она?.. Тогда она перестала позволять себе быть волком. Но тяга время от времени становится существом из другого, звериного, мира никуда не делась. Наоборот, чем чаще Хмара велела себе не пользоваться волшебством, тем больше ей хотелось. Однажды девочка увидела на пригорке около леса прекрасную олениху. У неё были маленькие рожки, тонкие сильные ноги и смешное белое пятнышко вокруг хвостика. Олениха казалась трепетною и весёлой. Но как только она услышала шорохи — может зверь пробежал мимо, может жёлудь свалился с ветки — и животное рвануло с места. Она скакала между тонкими деревьями, виляя крупом, и её движения были настолько стремительные и мощные, что Хмара открыла рот от восхищения. С тех пор она всё чаще воображала себя оленихой. Ведь о них нет страшных сказок. Постепенно Хмара научилась превращаться в это животное. У неё вообще всё получалось, смышлёный был ребёнок. Морозы крепчали с каждым днём. В шалаше у Хмары пока было тепло, но скоро, она чувствовала, станет очень холодно. Да, она переносила холод лучше, чем другие люди, но знатный мороз добирался даже до её костей. Но хуже всего ей бывало во время оттепелей, когда ноги мокли в грязной жиже из талого снега, а колючий ледяной ветер толкал в плечи и продувал даже стены её шалаша, строенного с помощью знатной порции волшебства. Ночи она проводила, закутавшись во все одежды. Лосиная шкура пока спасала от стужи. В шалаше никогда не гас огонь. Долгими предзимними вечерами Хмара замирала. Ей было интересно, но очень странно слушать, как затихает жизнь за пределами её жилища. Растения почти спали. Тонко стонали сосны, всхлипывая в полусне. Шуршали озябшими ветками кустики орешника. Тонкостволые клёны ушли в спячку давно, как только потеряли последние ажурные листики. Ручейки становились тише. Лёд пока не прихватил их, но вода стала такая студёная, что казалось, будто еле течёт. Лесные духи были недовольны. Они никогда не радовались наступающей зиме. В эту пору они раздражались, принимались браниться и строить друг другу козни. Накануне Хмара ходила к озеру. Маленькое водяное окошко, затерянное среди лесного бурелома, выглядело пустым и безжизненным. Но там, под толщей воды, прихваченной от берега льдом, плавали навки. Бедные девчушки тряслись в стылой воде, они тёрлись о камыши плечами и плакали. Скоро хозяин загонит их в пещеру под огромный давно потонувший древесный ствол. Там будет тепло, но нестерпимо грустно. Хмара любила озёра. Под водой есть иной мир, в который нет ходу даже ей. У всех навок очень скорбные лица — они будто никогда не бывают довольны. Девчушки веселятся лишь сочной весной, да во время русальих недель. На обычно печальных личиках появляются улыбки, глазки начинают блестеть. За долгие месяцы уныния их носики заостряются, а уголки ртов опускаются. Но в мае Хмара видела, что щёчки русалок начинают румяниться, а в глазках загораются шаловливые огоньки. Но в иное время они всегда печальны, а их хозяева Водяные — ворчливы и озлоблены. И это однообразие настроения удивляло Хмару. Никто более из знаемых ею духов не был так скучен. Все они печалились, злились и веселились, тем самым походя на людей. Да что там, ничем им не уступая. В прибережье Хмара наломала осоки и камышей — её шалаш требовалось обновить. Вернувшись от озера, она вплела ломкие стебли в крышу и стену постройки, уложила их на пол — туда, где у неё была постель. Пусть лежат — от земли будет меньше холодить. Закончив с работой, девушка обошла шалаш кругом и поводила над ним руками — будто обмазала стены невидимой глиной. Так будет намного теплее, ведь одной осоки мало, чтобы выдержать. Ветер стал совсем злой, а мороз больше не отступает по мере того, как солнце поднимается над землёй, держится весь день. Если она будет иметь силы, то защитит жилище от холода. Ох, только где взять эти силы? Прошло несколько дней и мечтательная Зарья — мама мальчика, которого спасла Хмара, позвала её в баню. Хмара воспряла духом. Значит, есть надежда провести зиму около печки. Вдруг ей позволят прийти в деревню? В бани у Зарьи жил очень сильный банник. Войдя внутрь, Хмара поздоровалась с ним и как только разделась, увидела любопытного мохнатого старика, разглядывающего её из подпечья. Ух, и страшен он был. Большой, больше всех раньше ею виданных, с перекошенным лицом и с клоками коричневых волос на плечах. Он причмокивал губами, разглядывая Хмару, и ворчал что-то недовольное себе под нос. Хмара спокойно отдыхала на полкЕ. Она решила, как обычно, не показывать духу, что видит его. Но этот тип так громко вздыхал и охал, что надоел Хмаре. — Шёл бы ты обратно под печь, чем мешать мне отдыхать, — сказала она. Банник тут же умолк, но глазеть на Хмару не перестал. Ещё бы, в его бане, на его полкЕ сидит некто, кто мало того, что видит его самого, а не тень, так и не боится с ним разговаривать. Наконец банник хмыкнул и полез из-под печки, цепляясь за половицы длинными растопыренными пальцами. — Не подползай ко мне! — строго сказала Хмара. Банники сильные и жестокие, к тому же любят драться. Зачем ей подпускать близко того, что может оставить на её стройных боках синяки? Банник остановился. — Ты кто такая? — спросил он. — А на кого похожа? — На дуру бестолковую, — обиделся банник и, вытянув ноги из подпечья, уселся на перевёрнутую кадку. — Ты та чумная, которая таскается в нашу деревню из леса. Про тебя говорят. — Почему говорят? — спросила Хмара. Ясное дело, что говорят домашние черти, не о людских же разговорах ведёт речь банник. — Потому что ты хвостом вертишь перед Сеймуром. — О, что ты обо мне знаешь, — засмеялась Хмара. — Верчу, и что ж. Мне он нравится. А зовут меня Хмара. Или… Она наклонилась ближе к баннику. Её кожа, белая и светящаяся, в полумраке казалась ненастоящей, а распущенные волосы в жаре источали такой аромат трав, что банник с непривычки шмыгнул носом. — Или МарА. Я не только вижу тебя, хозяюшко, я не боюсь тебя. — А!!! — вскочив, банник стукнул ногой по кадке так, что перевернул её, и бросился обратно под печь. — Дура и есть дура! — заорал он из своего укрытия.- Всё равно их не спасти, даже тебе не спасти! — Кого? — Их, — банник вынырнул из-под печи и ткнул рукой в окно, из которого вдалеке виднелись дома. Чёрт больше не вылезал, и Хмара спокойно парилась дальше. Ведь кто не знает банников? Они и крикливы, и мстительны, и кровожадны. Они вруны и выскочки. И этот от досады, что в его любимой бане парится незнакомая девка, мелет всякую ерунду. — Горовей велел пригласить тебя на зиму в деревню. Сеймур выпростал из-под лосиной шкуры руку и рассматривал её, подсвеченную огнём камелька. Он, как и Хмара, был объят влажной, томной негой. Тонкая усталость растеклась по их телам, распластала по постели. Не усталость, а наслаждение. Он пришёл после рассвета. Тяжёлые низкие тучи висели на небе. Ветер дул не сильно, но неприятно холодил плечи. Мороз был слабым, от влажности дышалось тяжело. Лес выглядел не просто уныло, а устрашающе — голые ветки хлестали по облакам, а сосны, не смотри, что всё такие же зелёные, как летом, скрипели, стонали и кренились в разные стороны. Хмара не любила переход от осени к зиме, по ощущениям он был, как отчаяние, напряжение последних сил, тянущееся мучение. Все чего-то ждали. Сперва Сеймур долго сидел перед хижиной, говорил ни о чём и улыбался. Его кривая улыбка, которую иной посчитал бы скорее недоброй ухмылкой, нравилась Хмаре. Она догадывалась, что остальные редко видят его таким: расслабленным и даже чуточку болтливым. Надменное выражение лица никуда не делось, но появилось некое подобие доброты. Она слушала его рассказы о том, какое в этих лесах водится зверьё, что летом он наткнулся на лешачьего ребёнка — страшного и несуразного, как изношенный лапоть, как во время строительства сарая его придавило бревном. — Три дня потом болел, никогда так долго не лежал без дела. Знаешь, я тогда понял: нечего браться за то дело, к которому душа не лежит. — Но ведь сарай надо было поставить? — Я б лучше попросил кого. Отдай человеку пару волчьих шкур, он тебе взамен поможет. Мне охотиться нравится, я умею это делать. Кто-то умеет и любит столярничать, землю рыть или бочки гнуть, а мне этого не надо. По спине девушки прошёлся лёгкий холодок. Она помолчала немного, закинула в кипящую воду грибы, сушеные травы, а затем спокойно спросила: — И волка бьёшь? — Конечно. Я с любым зверьём могу управиться. — А я люблю волков. Сеймур покачал головой. — Я тоже люблю, пока они не приходят к деревне и не начинают охоту на наших собак. Или людей. Ты ведь живёшь в лесу. Неужели никогда не встречала волчью стаю? — Встречала. Хмара молчала, а Сеймур ждал рассказа о встрече. Ведь редкий человек останется живым после такой встречи. Для этого надо быть очень смелым и хитрым. — Давай, — не выдержал он, — расскажи мне о них. Как ты спасалась? Видно, Сеймур ждал, что Хмара начнёт юлить, чтобы не выдавать своего колдовства. Ведь как на самом деле может выжить в одиночестве в лесу хрупкая девушка? Еды нет, жилья нет, да ещё кругами рыщут дикие звери. Юноша хорошо знал, как от напряжения сводит затылок, когда из-за кучи гнилых брёвен выходит кабан. Или волк. Или медведь. Но чаще всего он сам искал зверя и смотрел на него, как охотник. Но у неё не хватит сил даже для того, чтобы хоть раз вложить стрелу в лук. Молодая ведьма точно знает заговор или чего похуже. — Я не боюсь зверей. И они меня не трогают. — Шутишь? Как они могут не тронуть? — А вот так. Они меня признают за свою. Они прекратили разговор: Сеймур всё равно никак не смог бы понять, что значит «своя» среди лесных тварей. А Хмара не стала бы рассказывать. В лесу она всем была знакома: и живым существам, и нечисти, и деревьям, и ручьям. Она не столько была «своя», сколько такой же, как и они, частью их мира. Когда через пару часов они лежали в шалаше и наслаждались нежным онемением, снова пошёл снег. Снегопад всё усиливался, и через некоторое время превратился в настоящую бурю. На улице бушевала метель, свистел ветер. Хмара подумала, что тропу от её шалаша до деревни занесёт, и Сеймуру придётся знатно попрыгать по рыхлым сугробам. Дрёма мягким пуховым платком окутала ей глаза. Засыпая, она с приятным теплом вспомнила слова Сеймура — пригласят в деревню… Не этого ли ей было надо? Надежды выжить оправдались. Завтра нужно собирать вещи и покидать своё убежище. Стоя около маленькой тёмной избушки, которую показал ей старик Горовей, Хмара чувствовал странную тревогу. Будто ей не место в деревне, здесь что-то должно случиться. То, что к ней не относится. «Надо отказаться, надо уйти в лес. Выживу, неужели в первый раз?» — Не нравятся хоромы? — спросил Горовей. — Что вы! Хороший дом. Домик и вправду был хорош. В деревнях часто имелось такое незанятое жилище, за которым присматривали все, кто мог. Вдруг нужно отселиться внезапно женившемуся сыну или жене, ушедшей от злого мужа? Пожить немного путнику или бездомному, такому, как Хмара? Пройдя сени с низким потолком, Хмара оказалась в единственной маленькой комнате, чуть ли не половину которой занимала добротная печь. Через маленькое окошко внутрь попадал мутный свет декабрьского полдня. — Дрова за домом, на некоторое время хватит. Колодец перед крыльцом ты видела. Выметешь и вымоешь всё сама. Живи. — Горовей секунду подумал и добавил. — До весны. Ох, и неразговорчивые здесь люди. Никто не задаст лишнего вопроса, не скажет о себе ни слова. Только смотрят, разглядывают украдкой. Ну да ничего, Хмаре не привыкать. В каждом краю свои устои, свои привычки. Главное, что человеческое, доброе в них есть, а разговоры без толку болтать Хмара и сама не любила. Она положила котомку со своими скарбом на лавку, сняла заплечный мешок. В окне виднелась улица, уходящая за пригорок, за ней — тёмная стена леса, поперёк иссеченная быстро летевшим на землю снегом — метель не кончалась. Богатый здесь лес, древний и важный, ёлки до небес выросли. Вот бы дождаться здесь весны, побродить по опушкам и лощинам. Когда огонь, шумно вздохнув, объял дрова и ударился о свод печи, в доме сразу стало уютнее, а на душе у Хмары — спокойно. В жилище был кто-то, женское существо, но она пока не показывалась. «Будет не так одиноко», — думала Хмара. Вечером, когда девушка разложила свои нехитрые богатства и приготовила еды, из тёмного угла около двери выглянула растерянная мордочка. Маленькая, не больше козлёнка, лохматая кикимора вынюхивала что-то, поводя тонким носиком. «Что-то мне не везёт последнее время», — вздохнула Хмара. Ни к чему это, разговаривать с нечистью, но по кикиморе было видно, что она очень хочет быть замеченной. Гляди, начнёт бросать миску об пол, чтобы привлечь внимание. — У меня пряжи нет, — строго сказала Хмара. Кикимора сразу встрепенулась и, ковыляя на кривеньких коротких ножках, вышла к середине комнаты, ближе к пятну света от лучины. — Даже маленького моточка? — Совсем нет, — ответила Хмара и про себя улыбнулась от того, как кикимора вздохнула. Эти существа были охочи до ниточек и веретёнок, только Хмара такого добра не держала. Соседка не собиралась уходить от Хмары. Она стояла, заложив руки за спину, и постукивала ножкой по полу. — Глянь ты, и вправду видишь нас, домовых-то.