— Банник разболтал? — Про тебя уже все наши в деревне судачат. — Голос кикиморы был тоненьким и с хрипотцой. Она забавно шмыгала носом, видно, была простужена. — Что судачат? — переспросила Хмара. — Что ты ведьма! — кикимора захохотала. — Только ты не ведьма, я вижу. Так, чумная какая-то. Затем кикимора, осмелев и обнаглев, подошла к Хмаре и шлёпнулась на пол около неё. Она удивлённо рассматривала, как девушка расчёсывает косу. Хмара молчала, болтливая кикимора сама расскажет то, что должна. — Ты его не боишься? — спросила чертовка. — Кого? — Того. Того, кто должен прийти. — Не боюсь, — ответила Хмара. И правда, кого бояться, если не знаешь, о ком речь. — А кто он? — Мы не знаем. Нам-то что? Жалко, конечно, люди тут толковые. Кикимора говорила непонятно. Только по спине Хмары снова побежал неприятный холодок. И банник, и кикимора говорили о ком-то недружелюбным, кто придёт и сделает плохо. — Ты убегай, когда он придёт. Может, ты успеешь убежать! — кикимора обрадовалась тому, что ей пришло в голову. — Мы тебя схоронить не сможем. А вот убежать, если за неделю соберёшься, получится. Хмара бросила гребень. — Да кто он такой, от кого надо неделю убегать⁈ И когда он явится? — Не знаю, не знаю, — пожала худенькими плечиками кикимора. Она подняла личико и снова шмыгнула носом. — А от тебя лесом пахнет. — Я жила там ещё сегодня, — ответила Хмара. — Нееет, не так, — задумалась кикимора. — Будто зверем каким… За несколько дней всю землю плотно укрыл снег — не осталось ни одной тропинки, на которой, повторяя человеческий шаг, темнела бы грязь. Метель сменилась мерным редким снегопадом. Дома завалило до окон; в рыхлых сугробах дети рыли ямы и валялись в них, обсыпаясь с ног до головы снегом, пока солнце не уходило торопливо за горизонт. Серые блёклые дни сменялись беспросветно тёмными ночами. В то время, пока мягкий снег укутывал крыши домов, тропы к колодцам и сиреневые кусты, час за часом убаюкивая Вселенную, Хмара льнула к жарко натопленной печи, много спала и пела томные песни. Она садилась у окошка и смотрела сквозь снег, вдаль, туда, где земля незаметно превращалась в небо. Дыхание печи и треск дров становились тишиной, Хмара не считала время. Ей казалось, что она снова превращается в зверя, на сей раз в огромного кота, который не может очнуться от дрёмы и, силясь прогнать сон, вновь и вновь приоткрывает глаза, но веки, тяжёлые и непослушные, смыкаются. И наступает отдых, и всё тело охватывает тепло. В мурлыкающей песенке, которую часто затягивала Хмара, иногда слышались странные слова: «Ноги увязнут в снегу, ноги увязнут в снегу…» И тогда девушка прохватывалась и задумывалась, откуда в её песне эти слова. Но потом сонливость снова побеждала. И, в конце концов, какая разница, у кого ноги увязнут в снегу. Этой зимой не у Хмары. Когда снег перестал сыпать, а мороз усилился, к Хмаре пришёл Сеймур. Его лоб был нахмурен, а в движениях чувствовалось раздражение. Он бросил на стол пару зайцев. — Зайцы? В такую погоду? Ты и вправду хороший охотник. — Бери, не рассуждай, — огрызнулся Сеймур. Он сел на лавку и сделал вид, что отдыхает. Хмара слышала от соседки, что Това, рыдая взахлёб, хотела взять с Сеймура обещание, что он никогда не пойдёт к пришлой девке. Но Сеймур обещания не дал, ушёл на два дня в лес. Потом долго бродил по деревне, гостил то у одного приятеля, то у другого, но к себе не шёл. Затем всё-таки заглянул домой, поболтал с Устиньей, снова поссорился с матерью. И направился к Хмаре. Сеймур отдыхал, даже не сняв тулупа и сапог. Хмара опустилась на колени перед парнем. От него одуряюще пахло морозным воздухом и лесом. Девушка наклонилась к нему и, положив голову на его ноги, шумно втянула воздух. — Не зря говорят, что ты бесовка,- по голосу Сеймура Хмара поняла, что он улыбается. Его ладонь легла на её затылок. — Потому что я могу вылечить твой больной зуб? Хмара подняла голову и рассматривала его красивое, но строгое лицо. Сеймур усмехнулся и потрогал себя за щёку. — Потому что я не смог не прийти к тебе. — Тшшш, — Хмара освободила плечи от кофты. — Всё просто, и колдовство тут ни при чём. Она потянула парня за руку к себе. И, поцеловав его, внутренне захохотала, упоённая его резким запахом и собственным острым до боли желанием. Она ни от чего не отказывалась ради других. Хватит, однажды ей пришлось слишком много отдать, чтобы остальным жилось спокойнее. Этот дар, совершённый один раз, с лихвой покрывал то другое, что Хмара оставляла себе. Вот и сейчас пусть Това сколько угодно спасает сына от чужачки. Женщина боялась Хмару и не хотела, чтобы её сын знался с ней. Рано или поздно он найдёт ту, что станет жить с ним и рожать ему детей. Това пришла в ужас, представив, что это будет Хмара. — Только подумай, что будет, если Лешачиха принесёт мне внуков! Това завела разговор о Хмаре через несколько дней после того, как та поселилась в деревне. Сеймур как раз ужинал, молчаливый и спокойный, как обычно. — Она не лешачиха, — спокойно отметила присутствовавшая при сцене Устинья. — Кто же она? Тебе лучше знать! — И Това обратилась к сыну. — Ты видел её глаза? Так и сверкают: недобрые, хитрые. Будто в душу смотрят! Бррр! — Что интересного она могла увидеть в твоей душе? — снова подала голос Устинья. Дело было в том, что Това невзлюбила Хмару, как только та пришла в избу лечить бабушку. Женщина нутром почуяла, что та непроста. Когда Хмара наклонялась над больной, Тове казалось, что к её матери склоняется некто из нездешнего мира. Словно лесной дух, чуждый деревенской жизни перешагнул порог их дома. Она содрогнулась, когда представила, что бесовка явится в её дом на правах хозяйки, будет обнимать её сына, родит ему детей, таких же лохматых мутноглазых дикарей. И, конечно, станет править над всем: установит свои порядки в хозяйстве, очарует Устинью и задвинет её, Тову, на самые задворки. Сердце её тревожилось: как только Сеймур познакомился с Лешачихой, он стал задумчивым и раздражающе довольным. Как сытый кот, бродил по дому. Она нравилась ему, безродная чудачка. Нравилась, как никто до этого. И ревнивое материнское сердце сжималось от мысли, что и для сына она станет второй, неважной. Тогда Сеймур и ушёл в лес — не посмотрел, что на улице снегопад и ветер. Он не воспринимал всерьёз причитания матери. Он, как и Хмара, привык поступать так, чтоб было хорошо ему. А сейчас его влекло в маленькую избушку на окраине деревни. Хмара не только на вид нравилась ему — с ней было спокойно и интересно. Она глядела на него так, будто он был не деревенский охотник, а диковинная игрушка — с любопытством и умилением. Девушка будто знала обо всём на свете, но не считала нужным рассказывать. С ней было совсем не страшно, а бабушка говорила, что ведьмы страшные. Значит, Хмара не была ведьмой. Кем она была на самом деле? Какая разница? Видно, лесная ведунья. Ведь кого на свете только не бывает! Деревня не зря спряталась в лесах. Местные, как один были неговорливы и спокойны. Ни разу ещё Хмара не видела, чтобы соседки громко спорили, а их мужья, выпив лишнего, возвращались домой с песнями. Жизнь в деревне звенела, как тихий лесной ручеёк. Вот смеются на улице дети — они слепили крепость и прячутся друг от друга за огромными снежными комьями. Вот залился колокольчик, привязанный к лошадиному хомуту. Это из леса везут целые сани чурок на дрова. Вот залаяла вдалеке собака, а после послышалась тягучая, словно зимний вечер, песня. Это всё были обыкновенные звуки жизни, мерный шум, к которому Хмара после шорохов леса, быстро привыкла. Природная рассудительность не давала соседям лезть к Хмаре с лишними расспросами. И она тоже жила тихо, не навязывалась и помогала, чем могла. Однако в здешних людях она видела не только спокойствие. Оно дополняло силу духа, смелость и трудолюбие. Редко кто здесь сидел днями без дела. Мужчины в деревне показали себя крепкими и тяговитыми, а женщины рожали много детей, были ловкими и выносливыми. Хмаре нравилось быть среди них. Она беседовала с теми, кто обращался за лечением, и здоровалась по утрам с соседями. Походило на то, что Хмара жила в деревне много лет. Никто не расспрашивал её о родне, не смотрел косо. И даже её связь с Сеймуром вызывала только аккуратное любопытство: что, мол, будет дальше? Ведь в том, что он проводил ночи в её избушке, не было ничего особенного. Молодые парни и девушки любили любить, так было завещано им предками: искать того, кто близок сердцу, уходить оттуда, где нет счастья. Чужие были редкостью в деревне. Здешним жителям хватало общения с другими во время ярмарок. Хмара уже знала, что осенью, после того, как урожай собран, грибы и ягоды заготовлены и себе на зиму, и на обмен, деревенские отправлялись в город на ярмарку. Они шли им только известными тропами, по подмороженным болотам и лесным буреломам, сбывали товар с рук и возвращались домой, чтобы засесть по своим хатам до самой весны. Молодые люди иногда уходили в ближайшие деревни на праздники и приглашали к себе ребят, что жили также в лесу, по соседству. В зимнее время к деревне было сложно найти подход. В эти края с холодами всегда приходят метели. Тракты далеко от посёлка, и чужаки если только случайно являются в деревню. Зимы тем и кажутся беспросветными, что снег отрезает сёла и деревни друг от друга, а дни тянутся один за другим. Хмара исходила, как ей казалось, полмира. Она жила среди разных людей и знала, что в каждом местечке свой уклад. Когда на улице появились всадники, все, кто мог, вышли к ним навстречу. Сельчане шли узнать, кто нагрянул в их деревню, да ещё верхом и с мячами за спинами. Это были люди князя. Местные знали, что там, в далёком городе, живёт великий воин и мудрый правитель. Ему служат рослые, обученные делу сражений люди. Но зачем они приехали сюда? Княжьи люди были одеты очень богато: все как один в толстых меховых плащах, кожаных сапогах, подбитых мехом и в войлочных штанах. Одежду украшали яркие вышитые узоры, напоминающие изогнутые стебли и листья растений. Их головы покрывали капюшоны, у некоторых под капюшонами были надеты мохнатые волчьи шапки. Хмара не любила волчий мех. Что-то грустное было в том, чтобы носить на себе шкуру волка. Но люди шили и шапки, и рукавицы. Хмара знала, что выбирать не приходится, если от мороза на руках трещит кожа. Такие холода ей были знакомы. Первым слез с лошади самый главный. Это был мужчина средних лет, тоже наряженный в плащ с меховым подбоем и высокие шитые по голенищу красной нитью сапоги. Он был высок и громогласен. — День добрый! — заговорил он, обращаясь ко всем собравшимся. — Нам бы поговорить со старшим. Горовей выступил вперёд и поздоровался с воинами. Оказалось, что всадники несколько дней блуждали по лесу. Они ехали из дальнего местечка в город, но не доехали. Метель спрятала все их метки, сравняла тропы, и теперь княжьи люди нуждаются в отдыхе. Они оголодали и намёрзлись, их лошади еле волочили ноги. А ещё им нужен будет проводник, чтобы выбраться на дорогу к городу. — Вы можете отдохнуть в нашей деревне. Мы готовы накормить вас и дать крышу над головой. А что до пути назад… Где Сеймур? — обернулся Горовей к Тове, которая, как и остальные, пришла посмотреть на внезапных гостей. — На охоте, — ответила она. — Наш лучший проводник сейчас охотится. Мы никогда не знаем, когда он вернётся. Как только появится, попросим его отвести вас к тракту. — Попросите? — удивился воин. — Мне казалось, ты старейшина в этой деревне. — Старейшина, да не хозяин над людьми, — сказал в ответ Горовей. Он уходил домой и всё бормотал под нос: 'Не по-людски у них там, в городе. Думают, что раз человек выбран за главного, значит, все ему должны подчиняться!" Воины отправились по домам — деревенские, кто жил попросторнее, пригласили их. Здешние хозяйки знали толк в том, как накормить гостей. В печах целый день поблёскивали угли, а на них жарились, пеклись и томились ароматные блюда. Когда Хмара пробиралась околицей в лес на прогулку, её тонкие ноздри уловили запахи щей, тушеной в масле картошки, жареного сала и пирогов с клюквой. Она умела быть равнодушной к еде. Ещё бы, поживи в лесу, и вскоре забудешь, что такое хлеб. Но здесь, в деревне, аппетит вернулся к ней. Иногда, когда Хмара знала, что к ней в гости должен зайти Сеймур, она старалась приготовить ему угощение повкуснее. Хмара вымачивала зайчатину в сыворотке, натирала мясо травами и, обложив морковками и луком, ставила чугунок в печь. Зайчатина всегда поспевала к приходу Сеймура. Когда он, наевшись, осторожно облизывал кончики пальцев, на его лице появлялась довольная еле заметная ухмылочка, а глаза становились маслеными и чуток сонными. Он ел осторожно и, каким бы ни был голодным, никогда не торопился. Хмара слышала, что служки князя привезли с собой много оружия. Деревенские благоговели перед оружием. Косой Ивко, встретив Сеймура на улице, когда тот возвращался с охоты, взахлёб рассказывал ему, что он видел на поясе у самого важного из княжьих воинов. — Представляешь, один только нож длиной в две ладони! — И что? — кратко, как обычно отреагировал Сеймур. Он повернулся боком к весёлому, бестолковому Ивко и слушал его нехотя. — Как? Ты же охотник! Представь, на охоту такой нож! После Сеймур ворчал, сидя у Хмары дома: — Дурачок этот Ивко. У них не то оружие, с которым можно пойти на медведя. С их ножами на людей охотятся. От его слов Хмаре делалось не по себе. Она знала, что на свете есть добрые люди, а есть злые. А ещё знала, правда, только понаслышке, что есть и не добрые, и не злые, у них работа — на других нападать. Её лесной душе было не понять, зачем это. Хмара не любила охоту, но понимала, что людям нужно мясо зверя, чтобы выжить. А зачем людям кровь других людей? Ради богатства? Она, живущая в лесу, не знала, как это — владеть чем-то дорогим. Всё её дорогое умещалось в горсть. Хмаре казалось, что Сеймур очень не рад гостям. Настолько не рад, что кривился, когда встречал кого-нибудь из воинов на улице, а в остальное время делал вид, что их нет. Хмара и вовсе старалась не попадаться на глаза приезжим. Зачем ей, если она никто для них? Они для неё тоже никто. Но раздражение Сеймура было таким очевидным, что однажды она не стерпела и спросила: — Да что они могут натворить, если поживут несколько дней в деревне? Чем навредят? — Ещё сманят кого-нибудь с собой.