Через минуту в зал вошёл князь, и начался ужин. Сеймур ещё раз подивился тому, сколько еды поглощают воины. Он же неторопливо разбирал утку и ждал, когда его представят князю. Еду и питьё подносили те же бесцветные девушки, которые прибирали двор, дома дружинников и возились на огородах и в сараях. Они бегали вокруг столов, выныривали из боковых дверей, волоча огромные, пышущие жаром подносы и тяжёлые бутли. Сперва Сеймур не обращал на них внимания, но постепенно, от нечего делать, стал присматриваться. Кто такие? Почему работают здесь? Или чьи-то женщины? На возлюбленных точно были не похожи. С ними никто не разговаривал, не садил к себе за стол, только время от времени подгоняли и шикали, будто они в чём-то провинились. За столом стало шумно, и Сеймур осмелился спросить про них у старшого. — Кто они? — удивился тот. — Да живут тут, прислуживают нам, развлекают. — Прислуживают? — переспросил Сеймур. Внезапно к нему пришла неприятная догадка. — Ведь не за плату. — Нет, не за плату, а потому что так нужно. Мы же сами не будем себе стирать и готовить еду, и выгребать сор, и чистить сапоги. И, знаешь, когда скучно становится, они тоже сойдут за развлечение. — Но почему они не уйдут? — спросил Сеймур. — Ведь гнуть тут спину — неприятная доля. — Куда ж они уйдут? — удивился старшой. — Им нельзя. Они никто в городе, их никто не примет к себе, только на улице помирать. — А родные? — У них нет родных, — пожал плечами старшой. — Эх, видно, ты совсем мало знаешь про нашу жизнь. Ну ничего! И он хлопнул Сеймура по плечу. Тут же дядька, сидевший по правую руку от князя, наклонился к тому и о чём-то заговорил. Князь, не поднимаясь, обратился к старшому. — Ну что ж. Пришло время показать мне нового дружинника из твоего отряда. Знакомь! Старшой встал, с ним поднялся Сеймур. Пока старшой говорил о нём, тот чувствовал на себе тяжёлый, изучающий взгляд княжны. За время трапезы она, казалось, ни разу не открыла рот, даже с князем не разговаривала и почти ничего не ела. Сейчас она прищурила свои чёрные глаза и из-под бровей разглядывала Сеймура, будто и не на него глядела. «Красивая», — наконец, определил юноша и тут встретился с ней взглядом. Она моргнула и резко отвернула голову, а затем передёрнула плечами, будто оттого, что какой-то лешак смотрит на неё, ей противно. Князь поприветствовал нового воина, наказал ему хорошо служить и быть опорой своему правителю. Сеймур сел и спросил у старшого: — И всё? — А что ты хотел, чтобы он тебя расспросил про детство и отца-матушку? Так Сеймур оказался в дружине. И пробыл там чуть меньше года. А ушёл, когда случилось следующее. Каждый день службы князю Сеймур обучался драке и закалял своё тело. Бывало, вместо того, чтобы топтать двор, их отряд отправлялся за город, на реку. Там они ныряли, переплывали реку от берега к берегу и обратно, не важно, какой холодной могла быть вода. Часто они выезжали на лошадях, так что через пару месяцев Сеймур сел в седло, как влитой. Он наловчился не только держать меч, но и бить им, куда следует. Его раны и синяки быстро затягивались, а упорство позволило заслужить уважение среди отрядных. Но друзей завести не получалось. Дело в том, что юноша не стремился к дружбе, он и в деревне не имел сердечного друга, так — только приятелей, не больше. Да к тому же среди дружинников он не встречал братской любви, скорее находились товарищи для похода в корчму. Парни откровенно соперничали друг с другом, и такое положение вещей было понятно и близко Сеймуру. Он не научился гулять так, как остальные, и чаще всего, когда выдавались свободные часы, уходил в лес. Юноша тосковал по лесной тишине, он с удовольствием брал в руки лук, только ему удавалось это всё реже и реже. Каждый раз, отправляя стрелу в сторону утки, он боялся, что промахнётся. Лес не жаловал предателей, а Сеймуру казалось, что он предал дело, которое любил и умел. Каждый день он ожидал, когда станет по-настоящему счастливым. Его мечта осуществилась, а почёт и уважение пришли довольно быстро. Когда Сеймур шёл по улице, все расступались, мальчишки глазели на него, а взрослые люди, наоборот, опускали глаза. Он хорошо держался в седле и без труда брал воинскую науку. Только абсолютное счастье, которое нарисовал себе Сеймур, всё не приходило и не приходило. Он стал сомневаться в своём выборе, но это чувство было такое пугающее, что он не давал ему выход. Ведь признаться самому себе в том, что ошибся, ещё страшнее, чем кому-либо. «Это от безделья», — решил Сеймур. Другие отряды время от времени уходили в походы и, возвращаясь, воины делились рассказами о своих сражениях. В этих историях часто слышалось о страшных, звероподобных людях, которые спят и видят, как подобраться к мирным поселениям около города или к самому городу и забрать оттуда всё ценное, что не имеют сами. Отчаянные, не имеющие совести и жалости, они нападали на деревни вечерами и к утру вырезали всех, кто им сопротивлялся. Именно так звучали описания походов воинов. Они охотились на преступников и иногда «наказывали целые деревни». Слушая эти рассказы, Сеймур всё больше распалялся и, тренируя очередной удар, не упускал из головы мыслей о странных людях, которые не желают жить по совести. Наконец, настало время выступать отряду Сеймура. Они ехали пять дней и однажды вышли из леса прямо к деревне. Начиная от большака, их вёл проводник — сбежавший из деревни полусумасшедший мужичок. — Зачем мы идём туда? Эти люди сделали что-то плохое? — спрашивал Сеймур. — Нет, этим мы предложим свою защиту, — отвечал старшой. — От кого? — Пока ни от кого. Но может статься, что мы понадобимся сельчанам. Ты же знаешь, в этих лесах небезопасно. — В мою деревню никогда не приходили враги, — задумавшись, сказал Сеймур. В посёлке их не ждали. Старосту было не уговорить — он отказывался знаться с князем, не пожелал платить за покровительство и даже не предложил накормить воинов и их лошадей. — Мы никого не трогаем и нас не трогают. Мне много лет, и за всю свою жизнь я не встречал разбойников. Старшой кивнул и, поджав губы, сказал: — Ты неуважительно относишься к чести, которую оказывает тебе князь. — К чести? — расхохотался староста. — Я бывал в городе и видел, как много там развелось дармоедов. Они, — и он кивнул на притихшую дружину, — если не ставят друг другу синяки, то шатаются от корчмы к корчме, от дома одной беспутной девки к дому другой. Вы забыли, как это — обрабатывать землю, собирать мёд или ловить рыбу. Но вы желаете вкусно есть и спать в красивых домах. Поэтому ваш князь и предлагает нам свою дружбу, в обмен на еду, которой он будет кормить ораву бездельников. Услышав эти слова, Сеймур опустил голову, почему-то почувствовав острое чувство стыда. — Мы сами можем защитить свой дом, — добавил староста. — Ты оскорбил моих воинов, ты оскорбил меня и ты оскорбил князя, — проговорил старшой и повернул коня к лесу. Остальные воины двинулись за ним. Отряд возвращался в город. Кони шли медленно-медленно, приноравливаясь к ходу коня старшого. Он явно не торопился, но Сеймур, у которого и без того за день накопился к нему десяток вопросов, молчал, хотя и был раздражён такой неспешной ездой. Наконец, начало темнеть. Долго устраивали привал, привязывали коней и отдыхали, разминая затёкшие ноги. Сеймур хотел быстрее заснуть. Прошедший день казался таким бессмысленным и непонятным, что не было желания думать о нём. Хотелось закрыть глаза и провалиться в темноту сна. Но быстро заснуть не удалось. Юноша лежал на спине и, как заворожённый, смотрел на то, как мерно покачивают ветками сосны, рисуя на тёмно-синем небесном полотне причудливые узоры. Ночной лес полон звуков, и тонко настроенный, тренированный год за годом слух Сеймура распознавал и шорох травы, и скрип древесины, и свист ветра, блуждающего между стволов деревьев и кустарником. Он прикрывал глаза, надеясь забыться, но вместо этого внимал дышащему, волнующемуся лесу. Когда стало казаться, что заснули все воины и даже кони задремали, а оттого стали реже переступать ногами по слою сухого игольника, кто-то поднялся с земли. Стараясь не шуметь, несколько человек подошли к коням, отвязали их и, тихо ступая, повели прочь от стоянки. Сеймур подождал немного и последовал за ними. Четверо из отряда, а с ними и старшой, отвели лошадей подальше от поляны и, взобравшись в сёдла, направились обратно, в сторону деревни. Когда через некоторое время Сеймур, запыхавшись, вышел к домам, его сердце замерло, а руки стали мокрыми от пота. С пригорка, на котором он стоял, было хорошо видно, как пылал дом старосты, а на дороге перед домом лежали люди. Наверняка, это были сыновья старосты и он сам. Днём Сеймур видел его детей — троих рослых молчаливых юношей, которые стояли за его спиной всё время, пока тот разговаривал со старшим. Сеймур ждал, когда они поднимутся, но догадывался, что этого не будет — они мертвы. Даже с большого расстояния были видны их раскинутые руки, в последнем широком порыве обнимающие землю. «Да что же это?» — вертелось в его голове. Он, было, сделал несколько шагов к горящему дому, но остановился. В паре сотен метров от него промчалось четыре конника, они направились в лес. К дому старосты бежали люди, отчаянно кричала какая-то женщина. Сеймур, не поворачиваясь к деревне спиной, отошёл вглубь леса. Он постоял ещё немного, собираясь с мыслями. Сквозь ветви кустов хорошо было видно рыжее зарево, скачущее над деревней. Оно будто плавило ночное небо, посылая в него снопы искр. В общий шум слились крики мужчин, женщин и треск гибнущего в огне дерева. Сеймур не знал, что ждёт его после возвращения к отряду. Но когда он приблизился к поляне и, спрятавшись в высокую траву, оглядел стоянку, то увидел, что все дружинники спят. Успели улечься и те четверо, которые ещё час назад бежали от осквернённой деревни. Они не заметили отсутствия одного из соратников. Сеймур ждал. Он вспомнил, как вести себя на охоте, чтобы ни один зверь не учуял близость человека. Сейчас он противопоставил себя тем, кто храпел, разметавшись вокруг слабого костра. Время шло. Сеймур убедился в том, что сон воинов крепок — в лесу, около костра, они чувствовали себя в безопасности. Действительно, кто мог навредить им? Может, те головорезы, о которых рассказывали Сеймуру дружинники? Нет, их не было. Некому было нападать на бравых воителей. Наконец, Сеймур подобрался к лошадям и отвязал ту, которую называл своею. Он мчался к городу, а в его голове скакали мысли: не успел ли я рассказать, где находится моя деревня? Может, дал какие-то приметы, наводку? Нет, присущая Сеймуру молчаливость сработала ему на руку: никто не знал, как пройти к его дому. Он страшился не за себя. Ему представилось, что когда-нибудь в родное село явятся головорезы и учинят расправу. Даже верхом на лошади для Сеймура не было равных в передвижении по лесу. Он приехал в город гораздо раньше дружинников. Успел переодеться в свою старую одежду, собрал самые необходимые вещи и запихал их в заплечный мешок. Юноша поспешил покинуть княжеский двор и, уезжая, даже не обернулся посмотреть на браму, которая раньше нравилась ему. Хмара, как и настаивал Сеймур, не лезла к дружинникам. Но так произошло, что к ней пришли, не спрашиваясь. Однажды в дверь постучали, мелко, скоро, будто таясь. К Хмаре обращались люди за помощью, иногда заглядывали из любопытства, поэтому она не удивилась. Правда, наступило вечернее время. После захода солнца мало кто навещал её. А за окном совсем стемнело. Было ветрено, и в трубе через махонькую щёлочку в заслонке тихонько посвистывало. Накануне Хмара попросила у Устиньи моток ниток и иглу, и теперь подшивала край у платочка. Кусок крашеной ткани ей недавно подарила одна девушка. Уж больно ей понравилось то гадание, которое то ли в шутку, то ли вправду сообщила ей Хмара. По вечерам в гости приходил только Сеймур. Вот уж кто её не боялся. Дверь отворилась, и вошли двое: Това и какой-то светлобровый юноша. Хмаре было неприятно то, что Това заявилась к ней. Женщина, как не пыталась, не могла скрыть дурного отношения к Хмаре. Зато от парня сразу повеяло таким теплом, что казалось, не было б печи, он мог бы согреть всю комнату. Среднего роста, коренастый и широкоплечий, он рассматривал убранство дома не таясь, пялился во все углы своими светло-голубыми, огромными глазами. Его белая кожа будто светилась изнутри, и ярко-красные, раздутые ветром губы казались резким пятном на лице. Как только он увидел хозяйку, тут же заулыбался, бесхитростно и широко, показывая крупные ровные зубы. Дружинник был одет очень красиво: в длинный меховой плащ, под ним — тонко выделанный кожух, на ногах кожаные, до колена длиной сапоги. На рукавицах и голенищах сапог расходились во все стороны витые вышитые узоры голубого цвета, а плащ у горла был стянут шнурками, украшенными серебристой лентой. Любят княжеские люди наряжаться. Если так украшают себя мужчины, что же представляют собой их женщины? Това елейным голосом принялась упрашивать Хмару помочь гостю, посмотреть его больное плечо. — Разве у такого витязя может что-нибудь болеть? — спросила девушка. Было не понятно, для чего Това привела к Хмаре парня. — Това, Устинья смотрела его? Женщина на секунду отвела глаза. — Не смотрела. Ей некогда сейчас, вот я его и привела к тебе. Ты же не хуже Устиньи умеешь лечить. Посмотри, посмотри его, милая. Хмара даже головой тряхнула, чтобы отогнать липкое ощущение, которое появлялось, если кто-то её обманывал. Това специально привела юношу, а причина, скорее всего, до противного проста: она любыми судьбами хочет отвадить от сына лесную девку, она ненавидит Хмару так яростно, что не справляется прятать свою ненависть. Княжеский служка без сомнения красив и, видно, богат. В представлении Товы Хмара настолько падка на мужчин, что ей всё равно, с кем быть рядом. Так почему бы ей не увлечься распрекрасным незнакомцем и оставить Сеймура в покое? Нахмурившись, Хмара сказала: — Привела его, а сама иди прочь. Да, получилось грубо и по-злому, но как иначе, если Хмаре было противно находиться с Товой в одной комнате? Та поморщилась от обидных слов, но быстро выскочила за порог. — Как тебя зовут? — спросила Хмара у юноши. Он снял тулуп и сидел на лавке, аккуратно придерживая плечо. — Клен. А ты кто? — Я Хмара. — Това называла твоё имя, но я думал, она что-то попутала. — Почему? — Что-то есть в твоём имени невзаправдашнее. Какие родители назовут доченьку таким непростым и тяжёлым именем? — А какие родители выгонят доченьку из дома? Хмара стояла над Кленом и растирала в ладонях кусочек воска. Она видела, как изменился его взгляд и помрачнело лицо после её слов. Внутренне она улыбалась, было забавно видеть, как любопытство сменилось непониманием. — Ну что ж, Клен, покажи мне руку. Клен осторожно вытащил руку из рукава. Ему было больно, но такие сильные и отважные не морщатся, если болит терпимо — у них не принято. Хмара, еле касаясь его кожи, ощупывала припухшее плечо. — Расскажи мне, как ты ушибся? Клен наморщил нос, а потом вдруг прыснул и расхохотался. — Я поскользнулся.