С самого утра было пасмурно, но ощутимо теплее, чем вчера, и это давало хорошие шансы, что, будучи разбуженным, Насби решит немного прогуляться. Перед тем, как выйти из дома, Аврора задумалась, разглядывая в окно сугробы, но потом все-таки достала из шкафа свою зеленую весеннюю куртку и не пожалела. Конечно, было прохладно, но дыхание весны уже чувствовалось независимо от того, как поведет себя непредсказуемый еж. Собственно, само пробуждение млекопитающего было назначено на обед, но уже задолго до часа икс на площади около старой ратуши кишел народ. Рори нравилось находиться в этой оживленной атмосфере: куча знакомых, сюда пришли с семьями, с детьми, шутили, смеялись, весело строили предположения, как поведет себя Насби. Правда, с праздником не вязалось большое количество полицейских во главе с самим шерифом Абнором, который орлиным взором оглядывал толпу. Хотя, конечно, это было правильно – на таком массовом сборище людей за порядком нужно было следить особенно зорко. Приемный отец Авроры, как правая рука шерифа, на фестивале тоже, разумеется, присутствовал. Едва заприметив его, Рори тут же поспешила скрыться из виду – с него еще станется сопроводить ее к Бригите и Чаду, которые тоже были где-то здесь, чтобы окружающие видели, какая у них крепкая, дружная и неразлучная семья. Из репродуктора доносилась музыка, на каждом шагу продавали игрушечных ежей, а еще всякие неимоверные вкусности вроде панкейков, которые пекли тут же, при тебе, а потом поливали тремя видами сиропа, и корн-догов с кетчупом, горчицей и майонезом. Аврора выбрала горчицу и теперь наслаждалась обжигающе-горячей сосиской в тесте на длинной деревянной палочке. Есть ее на холоде было особенно приятно. Она и Розали предложила, но та только отмахнулась: когда подруга влюблялась, то резко теряла аппетит и могла питаться одним святым духом. На них то и дело оборачивались и чуть ли что не показывали пальцем: Роз сегодня превзошла себя, прицепив на шапку собственноручно сшитого ею Насби в натуральную величину, который держал в лапах флажок с гербом их города. – Не знала, что ты такая ярая фанатка Насби, – проговорила Рори, сделав глоток ледяного лимонада из жестяной баночки. – Это ради Эдварда, – пояснила Розали, и поправила флажок, который все время выпадал из мягких лап ежа. – Оказывается, он очень любит животных и подрабатывает в нашем зоопарке. Ну не прелесть ли? Это он сегодня привезет сюда клетку с Насби, и вообще будет следить, чтоб с ежиком все было в порядке, и он вернулся в зоопарк в целости и сохранности… – подруга отвлеклась на звук пришедшего сообщения и, прочитав его, выдохнула. – Так, он мне смс прислал. Просит помочь с ежом! Здесь будешь? Хотя неважно, я тебя найду! Не успела Аврора и слова вымолвить, как подругу точно ветром сдуло. Она доела сосиску, которой показалось как-то очень мало, и решила, что теперь хочется сладкого. Ароматный панкейк с сиропом был бы сейчас очень кстати. Но в ближайшем киоске, как назло, тесто для блинчиков кончилось, а идти искать другой было поздно, иначе она рисковала пропустить самое интересное. Роз и Гавел уже поднялись на помост, бережно неся большую клетку, которая больше походила на какой-то гигантский пень. Пока они устанавливали домик ежа на специальное возвышение, на помост ступили еще несколько человек. Это были первые лица города, по старинной традиции одетые во фраки, черные цилиндры и с розочками в петлицах. Среди них был и Гельмут Мадсен… Он с потухшим взглядом сидел в инвалидной коляске, позади которой неприметной тенью держался верный Оберг. Левая половина тела сенатора выглядела странно неподвижной, мертвой, неживой – чего стоила левая рука, свисающая с подлокотника бессильной плетью… – Последствия недавнего инсульта. Его откачали, но левую сторону полностью парализовало. Вот бедняга! Рори вздрогнула, услышав знакомый голос. Она старалась не думать об этом человеке, не вспоминать его, не интересоваться, что с ним, где он и чем сейчас занят. Она ни разу не видела его с того самого утра, которое встретила в его постели, в его номере отеля. С некоторым облегчением Аврора решила, что его интерес к ней исчерпан, если он вообще имелся, этот интерес. С облегчением и… маленькой, крошечной ноткой разочарования, которая пугала больше всего и которую она постаралась отмести. И вот Гэбриел Франсон стоял за ее спиной, весь в своей обаятельной манере славного добродетельного дядюшки. Глаза его были скрыты темными очками с прямоугольными стеклами: Аврора про себя было усмехнулась по поводу их уместности в этот пасмурный день, а затем до нее дошло, что как-то незаметно прояснело, небо стало ослепительно голубым, без единого облачка и с этого самого чистого неба солнце палит вовсю. Так что, скорее всего, ежик сейчас предскажет затянувшуюся зиму… Пальто сегодня, видимо, для разнообразия, дядюшка выбрал не черное, а серое. Зато черными были его кожаные перчатки. В правой руке Гэбриел держал бумажную тарелочку, на которой дымилось два ароматных золотистых блинчика, политых фиолетовым сиропом и посыпанных сахарной пудрой. Даже листик мяты сверху лежал! – Я подумал, вдруг захочешь? – Гэбриел Франсон обезоруживающе улыбнулся, совершенно не обращая внимания на то, что оцепеневшая Рори, как заведенная, мотает головой. – Не знаю, как насчет тебя, а у меня на свежем воздухе всегда разыгрывается аппетит. Ни в одном, даже самом роскошном и пафосном ресторане столицы панкейки не готовят так вкусно, как здесь, на фестивале. Само собой, отказывать этому человеку было бессмысленно: Аврора послушно взяла тарелку, думая, что ни за что не станет есть сейчас, при нем. Но блинчики пахли так маняще, выглядели так аппетитно, что она откусила кусочек, а дальше уже не могла удержаться, потому что в жизни не ела ничего вкуснее. Гэбриел снял очки, с интересом наблюдая за тем, как она поглощает панкейки. – Спасибо, конечно, но если вы будете так смотреть, я могу и подавиться, – не выдержала Рори. – С тобой, Аврора, ничего подобного не произойдет, – отозвался дядюшка Она хотела было спросить, откуда такая уверенность, но промолчала, чтобы не вступать в дальнейший разговор. Черничный сироп испачкал пальцы, а влажные салфетки никак не находились, тем более искать их одной рукой было неудобно. Рори нервно перебирала содержимое сумочки, избегая смотреть на Гэбриела Франсона. – Аврора… – позвал он и, услышав этот хрипловатый завораживающий голос, она не могла не поднять к нему лицо. – У тебя… В следующую секунду Рори осознала, что в сиропе она испачкала не только руки. Не договорив, Гэбриел прикоснулся к уголку ее губ и провел большим пальцем вниз, по подбородку, оттирая сладкую темно-фиолетовую каплю, а затем приложил этот палец к своей нижней губе, пробуя сироп на вкус. – Очень нежно, терпко и… сладостно, – проговорил он, глядя Рори прямо в глаза. Вокруг была куча народа, среди которых очень много знакомых, мэр со сцены говорил торжественную речь про ежей и старые традиции, Эдуард Гавел и Розали хлопотали над клеткой, но в тот момент все это отдалилось, словно происходило в другом измерении. Низ живота захлестнула обжигающе-горячая волна, которая поднималась все выше и выше, стремительно набирая свою разрушительную мощь, питаемая осознанием того, что она не должна испытывать такие чувства с этим человеком. Он не обнимал ее, не целовал, но своим легким и странным касанием соединил ее и себя откровенной связью, в которой было слишком много чувственности для обычного прикосновения. И эта мысль, бесстыдная, дикая, но очень четкая и яркая все-таки пришла в ее голову, заставив ужаснуться собственной испорченности. Что бы она испытала, если он ее поцеловал? Гэбриел Франсон – ее, Аврору Франсон? Загадочный неродной дядя свою растерянную неродную племянницу? Очень жутко этого вдруг захотеть? Захотеть так сильно, остро, так отчетливо… – Покайся! Рори вздрогнула и отступила назад, ошеломленная тем безумным калейдоскопом, что развернулся внутри нее. Мир вокруг обрел цвета, запахи и звуки. Какие-то неправильные, выбивающиеся из общего ряда звуки, перекрывающие вяло звучащий из репродуктора гимн города. – Покайся! Ты! Ты! Ты! И ты! Вы все! Покайтесь! Покайтесь перед Божьим Судом! Это была группа людей, которые, на все лады скандируя эти слова, появились на площади, внеся общую сумятицу и напряжённость. Они были одеты во все белое: белые куртки, белые кофты, белые юбки, белые штаны, белые туфли. Шли ровным, четким строем, не обращая внимания на косые взгляды людей и то, как поспешно расступается перед ними толпа, как будто собравшиеся на празднике боялись подхватить вирус какой-то неведомой болезни. Некоторые из них пели, другие что-то шептали, иные же несли транспаранты «Сын погибели уже здесь!», «Зверь вышел из бездны, чтобы возлечь с женою своей!», «Молитесь и кайтесь, кайтесь и молитесь!». Один из них показался Рори знакомым: приглядевшись, девушка с трудом узнала в нем Юнаса Масти. Так же, как и остальные, одетый во все белое, он был обрит налысо и размахивал плакатом с надписью «Судный час близок!». Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: это на огонек решили заглянуть «Дети Надежды» – члены секты, о которой Рори довольно много слышала в последнее время. Нетрудно догадаться, кто был их духовным лидером: Рори буквально воочию видела энергию, которую целенаправленно направлял на других сектантов мужчина, державшийся в самом центре группы. Остальные как будто черпали у него поддержку, но незримо. Очень высокий, очень худой, с залысинами: на вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. У него был выдающийся орлиный нос с большой горбинкой, тонкие бесцветные губы и яркие голубые глаза, как будто два лазера из-под хорошо развитых надбровных дуг. Его звучный голос был очень хорошо слышен и мэр даже в микрофон не смог его переговорить. Градоначальник города промямлил что-то про неуместность появления «Детей» на фестивале, но быстро замолк, обескураженный напором этого мужчины, каждое слово которого падало, как камень: – Не время праздников, жители города, ибо то пир во время чумы! Мы пришли с дурной вестью: Антихрист уже в миру! Зверь багряный вылез из геенны огненной, и, быть может, сейчас нечестивый здесь, среди нас, ищет свою невесту, которая распахнет для него двери ада! Кайтесь и молитесь! Кайтесь и молитесь! Кайтесь и молитесь об очищении душ своих! Судный день близок! Возьмемся за руки, встанем на колени, объединимся в этот страшный час перед гибелью мира! Вступайте в ряды «Детей Надежды»! Лишь мы можем дать надежду на спасение! Следуя его совету, люди в белом, образовав ровную окружность, взялись за руки и опустились на колени. На лицах жителей городка читалась откровенная неприязнь, враждебность и… страх. Как бы ни чудовищны и нелепы были выкрикиваемые лидером «Детей» вещи про конец света, про антихриста, про ад, который вырвется на Землю, он словно распространял вокруг себя невидимую, но очень сильную ауру, которая поневоле притягивала к нему внимание и мысли. И лишь одного-единственного человека среди собравшихся на площади, эффектное появление «Детей Надежды» и горячая речь их пастора, похоже, лишь позабавили. – Скажите, милейший, а вот это вот все, про антихриста там, про близость Судного дня вы, если не секрет, откуда взяли? – с живейшим интересом спросил Гэбриел, и головы повернулись к нему. – Вещий сон? Знамение? Предчувствие? – Да, мне приснился вещий сон! Вы угадали! – воскликнул мужчина, не заметив насмешки, прозвучавшей в голосе Франсона и как будто, наоборот, увидев в нем поддержку. – Мне приснилось, что черная тень вырвалась из недр преисподней, а затем этот бесплотный дух полетел над землей в поисках тела мужчины, в которое он должен был вселиться. Он убил душу бедного человека и укоренился в его теле, а затем отправился на поиски своей черной невесты. Я видел все это так ясно, как сейчас вижу вас, но, увы, его внешность начисто стёрлась из моей памяти, господин… – Франсон, – доброжелательно подсказал дядюшка. – Гэбриел Франсон. – Очень приятно, мистер Франсон! – широко улыбнулся духовный лидер и протянул руку для рукопожатия. – Меня зовут Мэт Ленард, и я пастор церкви «Дети Надежды». Вижу, вы в нашем городке человек новый и, наверное, не слышали о нас или слышали лишь плохое. Многие здесь относятся к нам скептически, но они не понимают, что все мы стоим на пороге смутных времен. Час расплаты близок, и лишь мы, «Дети Надежды», знаем, как уцелеть в адском пламени, что совсем скоро сойдет на этот мир. Мы несем свет истины во тьме мракобесия и будем рады каждой заблудшей овце, что решит примкнуть к нашему стаду и спастись. Давайте вместе станем на колени, Гэбриел, и в едином порыве покаемся в своих грехах перед близким концом света! Это отгонит беззаконника! – Боюсь, я не силен ни в молитвах, ни, тем более, в раскаянии, – с сокрушением покачал головой дядя. Интересно, Аврора одна видела в этом откровенную издевку? Наверное, одна, пастор явно хотел ответить что– то ободряющее, но не успел, потому что к ним наконец-то пробрался Азриэль Франсон при своем полном полицейском параде. Он не любил «Детей Надежды» и сейчас у него появился реальный повод это продемонстрировать. – Мэт Ленард, что за спектакль ты здесь устроил? Люди пришли сюда праздновать старинный городской праздник, а не выслушивать эти бредовые проповеди! Пятнадцать суток за нарушение общественного порядка! Эй, парни, сопроводите господина пастора в участок! – Вы можете заткнуть мне рот, но этим не остановите конец света! – выкрикнул Ленард, которого очень оперативно подхватили под руки помощники отца. – Час расплаты близок и лишь те, кто примкнет к нашей пастве, спасется! Господин Гэбриел Франсон, приходите ко мне, я расскажу вам про наше учение и научу вас молиться! Лишь только мы спасем свои души! Лишь мы подарим надежду на жизнь! Лишь только «Дети Надежды»! Он не сопротивлялся, только кричал, пока полицейские вели его сквозь толпу, а остальные сектанты, не размыкая рук и не вставая с колен, принялись монотонно скандировать: «Покайтесь! Покайтесь! Покайтесь!». Разозленный Азриэль велел вязать и их. «Дети», подобно своему предводителю, не оказывали никакого сопротивления, повинуясь полицейским, которые обращались с ними нарочито грубо, заламывая им руки и тыкая своими дубинками. В тот момент, когда двое конвоиров тащили мимо нее бритоголового Юнаса Масти, Рори ощутила его тяжелый взгляд, который задержался на ней лишь пару мгновений, после чего переметнулся на человека, который стоял рядом с ней. Аврора тоже посмотрела на Гэбриела, и в следующую секунду ее пронзило, как будто в висок вошел длинный острый нож. Кроваво-красные шелковые простыни, скользкие и холодные, как нутро змеи. Распластанная по этим блестящим глянцевым простыням голая, она изнемогала от похоти. А он, тоже обнаженный, был на ней и он был в ней, с каждым сладостным толчком входя глубже и глубже. Он смотрел ей в глаза и в его темно-синих зрачках вспыхивали отблески черного пламени. – Аврора? Аврора? Где ты? Ты меня слышишь? Опомнившись, Рори посмотрела в темно-синие глаза Гэбриела Франсона, который обеспокоенно звал ее по имени уже, наверное, минуты две, если не три. – Да, я здесь, – едва разжав челюсти, сказала она. – Я слышу, просто задумалась. – О чем? – внимательно посмотрел он. – О «Детях надежды»? Об антихристе, конце света, дверях в ад? Мэту Ленарду удалось тебя пронять? Может быть, ему следовало тебя пригласить на беседу, а не меня, чтобы поподробнее рассказать о своем учении? – Думаю, что эти люди просто фанатики, – отозвалась Рори и заставила себя улыбнуться ему. – Так же, как думают все здесь. И, вы, наверное, тоже, да? – Вне сомнений… милая маленькая Рори. Мне же можно иногда звать тебя так? – Конечно. Конечно, дядя Гэбриел. ГЛАВА 11. Холодильник – Она там уже десять дней! Ни разу не выходила! Никто не видел Бабулю десять долбаных дней! А вдруг она уже давно… того? Я считаю, мы должны посмотреть! – с горячностью втолковывала Лисичка остальным мзглым, собравшимся около фургона Бабули. – Но Бабуля не велела ее беспокоить, – возразил Малыш. – Она сказала, у нее какое– то важное– преважное дело. Сказала, скоро у нас будет вдоволь эфира! – Сказала… – задумчиво повторила Картошка. – Но десять дней – это долгий срок. Лисичка права – надо б глянуть, что там, да как… – Бабуля не может быть мертва! Мы же не умираем! – воскликнул Малыш. – Она будет недовольна, что мы нарушили ее приказ… Все ждали, что скажет Аптекарь, который пользовался у мзглых наибольшим авторитетом, после Бабули, конечно. С одной стороны, она действительно не велела себя беспокоить, ее слово было законом, и нарушение этого закона строго каралось. Но, с другой стороны, не выходила из своего обиталища десять дней, а такого раньше не было.