— У меня до сих пор в голове стоит картинка пьяного застолья у Шуклина, — улыбнувшись, сказал Сенин, — так напился этот Ручкин, что даже говорить не мог; как же он не понимает, что алкоголь убивает клетки мозга. — Но не все, — усмехнувшись, заметил Женя, — а только те, которые отказываются пить. — Шутишь все, — участковый смачно закурил, осветив папироской темное окно, — а мне вот не до веселья, у нас на этой улице почти через двор такие же «шуклины» каждый день бухают. И хорошо, когда эти застолья заканчиваются как сегодня — подстольем, а ведь бывает, что и большим мордобоем. Женя, пожав плечами, вынул из кармана свернутую бумажку, позвонил матери Ручкина, сообщил ей, что ее Сема очень пьян и сегодня ночевать будет в отделении милиции, и быстро положил трубку. — Ну хорошо, сочувствую тебе, а вообще уже поздно, пора по домам, — подвел итог беседы Кудрин и, попрощавшись с Сениным, медленно пошел в сторону автобусной остановки. Утром следующего дня Кудрин, чтобы не мешать коллегам, по работе, открыл пустующий кабинет дознавателя и, разложив на письменном столе бумаги, попросил дежурного офицера привести Ручкина. Когда того ввели в кабинет, Женя увидел совсем другого человека: волосы у Ручкина были взлохмачены, лицо опухшее, рубашка и брюки помятые. — Воды, дайте воды, — жалобно пролепетал он. Женя налил из графина стакан воды и протянул его Ручкину. Тот схватил стакан двумя руками и, стуча зубами о стекло, жадно выпил все содержимое. — Еще, — выдохнув, прошептал он. Выпив второй стакан воды, Ручкин наконец пришел в себя и посмотрел на Кудрина более осмысленным взглядом. — С добрым утром, Семен Ильич, — сказал Кудрин, — как гласит немецкая пословица, «после вчерашнего морген гутен не бывает». — Ваша правда, а вода здесь — что надо! — проговорил Ручкин. — Вот наука говорит, что вода не имеет вкуса. Брехня, с похмелья она даже очень и очень вкусная. А как я сюда попал? Кудрин коротко рассказал ему о вчерашней пьянке у Шуклина. — А что, мы там подрались? Я что-то ничего не помню, — тихим голосом сказал Ручкин. — Поговорим о другом, — пробасил Кудрин, — когда вы в последний раз видели Полетова? — Да вчера около пяти часов вечера я приходил к нему домой и принес фотографии, — ответил Ручкин, — а что случилось с ним? — Полетова вчера вечером в промежутке от пяти до шести часов вечера убили, и последним, кто его видел живым, были именно вы, — проговорил Кудрин, — давайте все по порядку, зачем приходили к нему и в котором часу точно это было. — Не может быть, — пролепетал Ручкин, — с Борисом Ивановичем мы знакомы давно; я делаю фотографии его работ, которые он потом показывает своим заказчикам. За это он мне хорошо платит, ведь я делаю профессиональные фотографии, — Ручкин как-то встрепенулся и прямо вырос, — а вчера утром он позвонил мне на работу и попросил срочно принести ему фотографии с последней съемки. Он еще сказал, что взял отгул, и просил меня подойти часам к пяти вечера. Я и пришел к нему к этому времени, отдал фотографии, потом мы немного поговорили, и я ушел. — А он был один в квартире? — спросил Женя. — Да, абсолютно один, — закивал Ручкин, — он смотрел телевизор, начинались пятичасовые «Новости». — А кто может подтвердить, что вы пришли к нему именно в пять часов вечера? — продолжал Кудрин. — Да никто, — ответил Ручкин, — я же один приходил. — Это плохо, — проговорил Кудрин, — похоже, что у вас нет алиби. — Да вы что, какое алиби, я никого не убивал, — громко вскрикнул Ручкин. — Вспомните все по порядку и в мельчайших подробностях, как входили в подъезд, кого видели там, — сказал Кудрин. Ручкин замолчал и несколько минут напряженно всматривался в противоположную стенку, вытирая лоб от обильного пота, катившегося со лба. — Вспомнил! — он всплеснул руками. — Когда я выходил из подъезда его дома, то из окна третьего этажа услышал голос Полетова, который мне прокричал, что я забыл у него свою панаму. После чего он мне ее скинул из окна, и она попала прямо в ноги старушке, которая сидела с еще одной женщиной на лавочке. Эта бабушка грызла семечки, и вокруг нее было много шелухи от них, так вот панама попала прямо на нее. Я помню, как-то мы с Полетовым шли к нему домой, и эта старушка так же сидела на лавочке и щелкала семечки, — продолжал Ручкин, — так вот, он мне тогда сказал, что ее все называют Щелкунчик. — Мы это обязательно проверим, — сказал Кудрин, — а вы пока останетесь в камере до выяснения всех обстоятельств, связанных с вашим алиби. Когда Ручкина увели, Женя позвонил Сенину и попросил его еще раз опросить свидетельницу Серову на предмет упавшей панамы и женщину, сидевшую с ней тогда на лавочке, а сам вызвал Шуклина и опросил его. Но, похоже, Николаев был прав, не сложилось у Кудрина впечатления, что он был причастен к убийству Полетова. Слишком мало времени у него было для осуществления этого преступления, да и, судя по разговору, Шуклин твердо намеревался устроиться водителем в автобусный парк. А кроме всего прочего, его ждет невеста, на которой он хочет жениться. Все это как-то не связывалось в логическую цепочку, выстроенную Кудриным при выдвижении рабочей версии. Через час позвонил Сенин и доложил, что Серова полностью подтвердила слова Ручкина о том, что, когда он вышел из подъезда, панаму сбросил из окна именно Полетов. Кроме нее, это же подтвердила жительница четвертого этажа Нефедова, которая сидела с Щелкунчиком в тот момент на лавочке возле подъезда. Сенин обещал к вечеру доставить их объяснения в отделение милиции. «Так, — подумал Женя, — значит, у фотографа есть алиби, и выходил он из подъезда, когда Полетов еще был жив. Значит, моя версия окончательно летит ко всем чертям». Кудрин позвонил дежурному офицеру и попросил снова привести к нему Ручкина, а Шуклина отпустить домой. Когда Ручкина привели и он снова уселся на стул, Женя увидел, как из его глаз брызнули слезы, и он рукавом рубашки пытался их вытирать, но у него плохо это получалось. — Семен Ильич, успокойтесь, — сказал Кудрин, мы проверили ваше алиби, и оно подтвердилось. Действительно женщины, сидевшие тогда на лавочке, подтвердили, что, когда вы выходили из подъезда, именно Полетов скинул из окна вашу панаму. А это значит, что когда вы ушли, он был еще живым. Припомните, пожалуйста, — попросил Женя, — кто еще в последнее время бывал у Полетова? — Где-то около года он жил с молодой девушкой по имени Геля, — начал рассказывать Ручкин, — Борис Иванович был без ума от нее и как-то обмолвился, что она работает недалеко, на заводе лакокрасочных изделий, а проживает в заводском общежитии. У них было все хорошо, они ходили в магазины, на концерты, в кино, но на той неделе у них произошла ссора, и Полетов выгнал ее вместе с вещами. — А нет ли у вас случайно ее фотографии? — спросил Кудрин. — По-моему, есть, я их вдвоем сфотографировал зимой под самый Новый год, надо посмотреть дома, — ответил Семен Ильич. — Я бы вам был признателен, если бы вы нашли ее и принесли мне, — проговорил Женя. — Понял, Евгений Сергеевич, — ответил Ручкин, — я свободен? — Да, конечно, — ответил Кудрин, — я буду ждать. Ручкин вышел из кабинета, и в этот же момент в него вошел дежурный офицер, который передал пакет из райотдела с протоколом осмотра места происшествия и заключением эксперта-криминалиста. — В коридоре тебя ждет заведующий ювелирной мастерской, — сказал он и вышел из кабинета. Кудрин внимательно прочитал протокол и заключение эксперта, и его взгляд сразу же уцепился за фразу «в замке входной двери квартиры обнаружены царапины от металлического предмета, ригель слегка помят. Возможно, что эти повреждения были сделаны некачественным дубликатом ключа, выполненным кустарным способом, либо отмычкой…» «Что же выходит, — подумал Кудрин, — кто-то заранее сделал дубликат ключа от входной двери квартиры Полетова?» Далее в экспертном заключении было сказано, что при осмотре места происшествия были обнаружены отпечатки пальцев ранее судимого за кражу Наумова Сергея Яковлевича, проживающего на Нагатинской улице в доме № 16. «А это удача, — подумал Кудрин, — возможно, из этой информации получится новая рабочая версия». Он вдруг вспомнил про гражданина, ждущего его вызова, и, открыв дверь, сказал: — Заходите, пожалуйста. В кабинет буквально вкатился толстый грузин с портфелем в руках и предъявил свой паспорт. — Проходите, товарищ Папишвили Томаз Николаевич, присаживайтесь, — сказал Кудрин вошедшему и отдал ему паспорт. — По какому поводу вы меня вызвали? — спросил тот, вытирая платком пот со лба. — Вчера вечером в своей квартире был убит работник вашей мастерской Полетов Борис Иванович, — медленно проговорил Женя. — Да вы что? Не может быть, он же мухи не обидит, — запричитал Папишвили, — Борис Иванович наш самый опытный и старейший мастер. — Расскажите мне о нем, — попросил Кудрин. — Он ученик самого Ивана Дмитриевича Никитина — лучшего мастера Бронницкого ювелирного завода, — горячо говорил Папишвили, размахивая платком, — который, в свою очередь, обучался ювелирному делу на Московской фабрике фирмы Карла Фаберже и работал там мастером-цепочником по производству колье и украшений. Такие украшения по рисункам художников завода выполняли самые опытные ювелиры-виртуозы! Их имена известны специалистам и коллекционерам. Одним из таких мастеров и является наш Борис Иванович, и после женитьбы на москвичке он перешел на работу в нашу ювелирную мастерскую. Он же мухи не обидит, — опять зачем-то повторил Папишвили. — А какой он был в быту человек? — поинтересовался Кудрин. — Очень тихий и скромный, — ответил Папишвили, — жена у него умерла лет пять назад, и он больше не женился. Говорили, что он в последнее время встречался с какой-то девушкой, но я лично ее не видел. А мастер он — от бога, у него настоящий дар художника, и такие украшения делает, что дух захватывает! На всех выставках и конкурсах он неизменно занимает первые места. — Я себе плохо представляю работу ювелира, — сказал Кудрин. — Романтичной нашу профессию назвать сложно, — задумчиво проговорил Томаз Николаевич, — день за днем одна и та же монотонная работа: шлифовка, восковка, пайка, доводка до глянца. И это ежедневно со скукоженной спиной, когда пальцы рук содраны абразивными «шкурками», и тело насквозь пропитано «ароматом» обезжиривателей и кислот. — Что вы еще можете рассказать о нем? — спросил Кудрин. — Да больше ничего, за исключением того, что Борис Иванович вчера на работе не был, он взял отгул, — ответил Папишвили. Записав его показания, Женя попросил расписаться и поставить дату. Когда заведующий ювелирной мастерской ушел, Кудрин взял присланные из райотдела документы и пошел к Николаеву. Он доложил начальнику об алиби Ручкина и крахе его версии, а также о беседе с Папишвили. Затем положил на стол документы, присланные из райотдела. Павел Иванович все внимательно прочитал, а потом загадочно спросил, глядя Жене в глаза: — Ты уже сформулировал новую версию? — Судя по заключению эксперта-криминалиста, от человека, ранее судимого за кражу, можно ожидать всего. Тем более, что его пальчики «засветились» на месте происшествия. И умысел четко вырисовывается — поживиться у богатого человека. Открыв дверь квартиры отмычкой, Наумов увидел, что хозяин квартиры был дома, и, чтобы замести следы кражи, пришлось его убить. — Давай будем придерживаться этой версии, — сказал Николаев, — а сейчас срочно займись установкой этого Наумова. Я думаю, что если адрес места жительства есть, не составит большого труда задержать его и доставить в отделение милиции. Сейчас уже поздно, а завтра с утра займись этим человеком. Женя воодушевленным вышел из кабинета начальника, он чувствовал прилив новых сил, способным решить поставленную задачу. — Вот она, самая правильная версия, — думал он, — все сходится в логическом осмыслении события этого преступления и становится на свои места. С воодушевлением и на эмоциональном подъеме он пришел к себе в кабинет. Там уже никого не было, и Женя, присев на стул, понял, что очень устал сегодня. День близился к своему завершению, и, устало опершись на согнутую ладонь руки, он посмотрел в окно. Его мажорное настроение постепенно менялось на минорные оттенки. Солнце уже скрылось за домами, и его последние отблески были похожи на всплески лампочки карманного фонаря, у которого заканчивался ресурс батарейки.