Пока они идут на кухню, Эмерсон возится с защелками своего портфеля, а две женщины осматриваются и проводят инвентаризацию, как это обычно делают женщины в чужом доме. Холли тоже осматривается, и везде, где останавливаются ее глаза, она слышит голос своей матери. Голос матери, всегда начинающий с фразы “сколько раз я тебе говорила”. Раковина: “Сколько раз я тебе говорила не ставить стакан для сока в посудомоечную машину, пока ты его не ополоснешь?” Холодильник: “Сколько раз я тебе говорила, чтобы дверь была плотно закрыта?” Шкафы: “Сколько раз я тебе говорила не убирать больше трех тарелок за раз, если не хочешь, чтобы они разбились?” Плита: “Сколько раз я тебе говорила дважды проверить, что все выключено, прежде чем выйти из кухни?” Они садятся за стол. Эмерсон передает ей документы, которые ей нужно подписать, один за другим. Подтверждение того, что ее уведомили о завещании. Подтверждение того, что ей была предоставлена копия последней воли и завещания Шарлотты Энн Гибни. Подтверждение того, что она была проинформирована о различных инвестиционных активах ее матери, которые включают в себя очень ценный портфель акций, в том числе акции Теслы и Эпл. Холли подписывает трудовой договор, разрешающий Дэвиду Эмерсону представлять ее интересы в суде по делам о наследстве. Рода Лэндри нотариально заверяет каждый документ большим старым штемпельным устройством, а Андреа Старк свидетельствует их (вот для чего она здесь). Когда ритуал подписания завершен, женщины бормочут Холли соболезнования и уходят. Эмерсон говорит Холли, что он с удовольствием пригласил бы ее на обед, если бы не его предстоящая встреча. Холли говорит ему, что не обижается. Ей не хочется обедать с Эмерсоном; она лишь хочет увидеть его спину. Ее головная боль усиливается, и ей хочется сигарету. Она даже жаждет ее. - Теперь, когда у вас было время всё обдумать, вы всё еще склоняетесь к продаже дома? - Да. - И не просто склоняется. - С мебелью или без? Вы думали об этом? - С. - И всё же… - Из своего портфеля он достает небольшую стопку красных жетонов. На них написано СОХРАНИТЬ. - Если после осмотра дома вы посчитаете какие-нибудь вещи нужными для вас, прикрепите к ним эти бирки. Просто оторвите заднюю часть, видите? - Да. - Например, фарфоровые статуэтки вашей матери в передней вам могут понадобиться как сувениры… - Он видит ее лицо. - А может, и нет, но могут быть и другие вещи. Скорее всего, будут. Исходя из моего опыта подобных дел, наследники часто жалеют, что не сохранили кое-какие вещи. “Ты веришь в это”, - думает Холли. - “Ты веришь в это всей душой, потому что ты тот, кто держится за вещи, а те, кто держится за вещи, никогда не поймут тех, кто за них не держится. Это племена, которые просто не смогут понять друг друга. Что-то вроде прививочников и антипрививочников, сторонников Трампа и его противников”. - Я понимаю. Он улыбается, возможно, полагая, что убедил ее. - Последнее - это вот это. Он достает из портфеля тонкую папку. В ней находятся фотографии. Он раскладывает их перед ней, как полицейский, выкладывающий галерею подозреваемых для свидетеля. Она смотрит на них с изумлением. Это не преступники, а ювелирные изделия, лежащие на лоскутках темной ткани. Серьги, кольца, ожерелья, браслеты, броши, двойная нить жемчуга. - Ваша мать настояла, чтобы я взял их на хранение, прежде чем она попала в больницу, - говорит Эмерсон. - Немного необычно, но такова была ее воля. Теперь они ваши или будут, как только завещание Шарлотты будет подтверждено. Он вручает ей лист бумаги. - Вот инвентарь. Она мельком взглядывает на него. Шарлотта подписала, Эмерсон подписал, и Андреа Старк - чья должность, видимо, профессиональный свидетель - тоже подписала. Холли снова смотрит на фотографии и касается двух из них. - Это свадебное кольцо моей матери, а это ее помолвочное кольцо, которое она почти никогда не носила, но я не узнаю остальных драгоценностей. - Кажется, она была настоящей коллекционершей, - говорит Эмерсон. Он звучит немного неприятно, но не так уж сильно. Смерть раскрывает тайны. Конечно, он это знает. Он, как говорится, собаку съел в этом деле. - Но… - Холли смотрит на него. Она думала - надеялась на это, - что она готова к этой встрече, даже к осмотру дома своей покойной матери и гостевой комнаты, превратившейся в музей, но к этому? Нет. - Это драгоценности или бижутерия? - Чтобы определить стоимость, вам придется провести его оценку, - говорит Эмерсон. Он медлит, а затем добавляет что-то менее юридическое. - Но на взгляд Андреа, это не бижутерия. Холли не отвечает. “Всё это выходит за пределы обмана”, - думает она. - “Может быть, за пределы прощения”. - Я продолжу держать эти вещи в сейфе фирмы, пока завещание не будет утверждено, но этот лист вам следует сохранить. У меня есть копия. - Он имеет в виду инвентарь. Там, должно быть, как минимум три дюжины позиций, и если это настоящие драгоценности, то общая стоимость, наверное… Боже, много. Сто тысяч долларов? Двести тысяч? Пятьсот тысяч? Под терпеливым наставничеством Билла Ходжеса она приучила свой разум следовать определенным фактам и не вздрагивать, когда они приводят к определенным выводам. Факт номер один: у Шарлотты, судя по всему, были драгоценности на огромную сумму. Факт номер два: Холли никогда не видела свою мать в этих блёсках; даже не знала, что они существуют. Вывод: в какой-то момент после того, как ее мать получила наследство, и, вероятно, после того, как деньги якобы были потеряны, Шарлотта стала тайной собирательницей, как запертый в пещере гоблин из фэнтези-истории. Холли провожает его до двери. Он смотрит на фарфоровые статуэтки и улыбается. - Моя жена обожает такие вещи, - говорит он. - Думаю, у нее есть все гномики и феи мира. - Возьмите несколько для нее, - говорит Холли. “Возьмите их всех”. Эмерсон выглядит встревоженным. - О, я не могу. Нет. Спасибо, но нет. - Возьмите хотя бы этого. - Она берет ненавистного Пиноккио и с улыбкой шлепает его по ладони. - Я уверена, что ваша работа оплачена… - Конечно… - Но возьмите это от меня. За вашу доброту. - Если вы настаиваете… - Да, я настаиваю, - говорит Холли. Увидеть, как забирают этого гадкого маленького длинноносого ублюдка будет лучшим, что с ней случилось с момента, как она приехала в дом 42 на Лили-Корт. Закрыв дверь и наблюдая в окно, как Эмерсон идет к своей машине, Холли думает: “Ложь. Столько лжи”. Холли возвращается на кухню и собирает копии юридических документов. Чувствуя себя словно во сне - заходит как-то в бар новая миллионерша и т.д. и т.п., - она идет ко второму ящику слева от раковины, где всё еще лежат пакетики, алюминиевая фольга, пищевая пленка, скрутки для пакетов (ее мать никогда их не выбрасывала) и прочая разная мелочь. Она роется там, пока не находит большой пластиковый зажим, и прикрепляет его к бумагам. Затем она берет чашку - на боковой стороне напечатано “ДОМ ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ” - и возвращается к столу. Ее мать никогда не позволяла курить в доме; Холли делала это в ванной с открытым окном. Теперь она закуривает сигарету, испытывая как остаточное чувство вины, так и озорное удовольствие от непослушания. Однажды она сидела за столом, очень похожим на этот, в доме своих родителей на Бонд-стрит в Цинциннати, заполняя заявления в колледж: одно в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, другое в Нью-Йоркский университет, третье в Дьюк. Это был выбор ее мечты, стоивший каждого пенни регистрационного сбора. Места вдали от школы “Уолнат-Хиллз”, где ее никогда не звали бы Джибба-Джибба. Вдали от матери, отца и дяди Генри тоже. Ее, конечно, никуда не приняли. Ее оценки были посредственными, а результаты SAT - ужасными, возможно, потому что в тот день, когда она их сдавала, у нее была мигрень вверху и менструальные боли внизу, обусловленные, очевидно, стрессом. Единственное, что ей предложили, было от штата, что неудивительно. Поступить в такой университет было все равно, что выбить питчера в бейсбольной игре. И даже от штата не было предложения о стипендиальной помощи. “Мы с твоим отцом не можем позволить себе отправить тебя, и ты будешь выплачивать кредит до сорока лет”, - сказала Шарлотта. Тогда это, наверное, было правдой. - “И даже если ты вылетишь за неуспеваемость, всё равно будешь должна денег”. Подтекст заключался в том, что, конечно же, Холли исключат; университет будет слишком тяжелым испытанием для такого хрупкого ребенка. Разве Шарлотта однажды не нашла Холли, свернувшейся в ванной и отказывающейся идти в школу? И полюбуйтесь, что случилось после того, как она сдала SAT? Пришла домой, устроила истерику, и половину ночи ее рвало! В итоге Холли оказалась в компании “Mitchell Fine Homes and Estates” и по вечерам посещала занятия в местном колледже. В основном это были курсы по информатике, хотя она добралась и до курсов по английскому. Все шло довольно неплохо - она часто была несчастна, но смирилась с этим, как с родимым пятном или вывернутой стопой, - пока Фрэнк Митчелл-младший, сын босса, не начал беспокоить ее. - Ага, беспокоил, мать его! - крикнула Холли пустой кухне. - Он меня преследовал! Для секса! Когда она рассказала матери о том, что происходит в офисе, Шарлотта посоветовала ей отшутиться и отмахнуться. Мужчины есть мужчины, сказала она, они идут по жизни, следуя своим желаниям, и никогда не меняются. Иметь с ними дело не очень приятно, но это часть жизни, нужно принимать и радость, и горе, то, что не может быть излечено, нужно перетерпеть, и так далее, и тому подобное. “Папа не такой”, - сказала Холли, на что ее мать небрежно отмахнулась рукой, как бы говоря: “Конечно, он не такой, и не осмелился бы, и я бы хотела посмотреть, как он попытается”. Многое можно передать простым жестом руки, Шарлотте это удалось. Но Холли не рассказала ей, что она почти сдалась, почти дала пучеглазому сыну шишки то, что он хотел. “Тебя здесь никто не любит”, - сказал Митчелл-младший. - “Ты замкнутая и некачественно делаешь свою работу. Без меня ты была бы на улице. Так что насчет вернуть должок, а? Думаю, как только ты попробуешь, тебе понравится”. Они вошли в его кабинет, и Митчелл-младший начал расстегивать ей блузку. Первая пуговица… вторая… третья… а затем она изо всей силы залепила ему пощечину, вложив в нее всё, что у нее было, сбив его очки и вызвав кровь из его губ. Он назвал ее бесполезной сучкой и сказал, что вызовет полицию и ее арестуют за нападение. Собрав в себе смелость, о которой она даже не подозревала, и заговорив холодным и уверенным голосом, совсем не похожим на ее обычный (который был настолько тихим, что людям часто приходилось переспрашивать ее), она сказала ему, что если придет полиция, она скажет им, что он пытался изнасиловать ее. И что-то в его лице - что-то вроде инстинктивной гримасы - сказало ей, что полиция может поверить ее версии событий, потому что Фрэнк-младший уже попадал в неприятности раньше. Неприятности такого рода. В любом случае, на этом все и закончилось. По крайней мере, для него. Но только не для Холли, которая через неделю пришла пораньше и разгромила его кабинет, а затем свернулась калачиком в своей маленькой дрянной каморке, положив голову на стол. Она бы заползла под стол, но там не было места. После этого последовал месяц в “лечебном центре” (на это ее родители нашли деньги), затем три года наблюдения. Наблюдение закончилось, когда умер ее отец, но она продолжала принимать различные лекарства, которые позволяли ей функционировать, но видеть мир, словно сквозь целлофановую обертку. Что нельзя вылечить, нужно перетерпеть: Евангелие от Шарлотты Гибни. 4 Холли тушит сигарету под краном, ополаскивает чашку, ставит ее на сушилку и поднимается наверх. Первая дверь справа - гостевая комната. Только не совсем. Во-первых, обои не те, но они всё равно жутко похожи на комнату, в которой она жила подростком в Цинциннати. Шарлотта, возможно, верила, что ее психически и эмоционально нестабильная дочь осознает, что ей не суждено жить среди людей, не понимающих ее проблем. Когда Холли входит, она снова думает: “Музейный экспонат. Здесь должна быть табличка, гласящая ‘ЖИТИЕ ГРУСТНОЙ ДЕВУШКИ’”. Холли до сих пор не сомневается в любви матери. Но любовь не всегда означает опору. Иногда любовь выбивает опору. Над кроватью висит плакат Мадонны. Принс на одной стене, Ральф Маччио в роли Мальчика-каратэ - на другой. Если бы она взглянула на полки под аккуратной аудиосистемой, она нашла бы Брюса Спрингстина, Ван Халена, “Уам!”, Тину Тёрнер и, конечно, “Пёрпл Уан”. Всё на кассетах. На кровати лежит клетчатое покрывало, которое она всегда ненавидела. Когда-то среди этих вещей жила девочка, которая смотрела в окно на Бонд-стрит, слушала музыку и писала стихи на голубой портативной пишущей машинке “Оливетти”. За машинкой последовал персональный компьютер “Коммодор” с крошечным экраном. Холли смотрит вниз и видит, что держит в руках красные бирки с надписью “СОХРАНИТЬ”. Она даже не помнит, как взяла их в руки. - Я рада, что приехала сюда, - говорит она. - Как чудесно быть дома. Она подходит к корзине для мусора из “Звездных войн” и бросает туда бирки. Затем садится на кровать, сложив руки между бедрами. Так много воспоминаний здесь. Вопрос прост: столкнуться с ними или забыть? Столкнуться, конечно, и не потому, что она теперь другой человек, лучший человек, смелый человек, прошедший через такие ужасы, в которые большинство людей не поверят. Столкнуться, потому что другого выбора нет. 5 После своего нервного срыва, после так называемого “лечебного центра”, Холли откликнулась на объявление от небольшого издательства, которое искало индексатора для серии из трех томов о местной истории, написанных профессором Университета Ксавьера. Когда началось собеседование, она нервничала - точнее, она была напугана до смерти, - но редактор, Джим Хаггерти, очевидно, сам плавал в вопросах индексации, что Холли смогла рассказать ему, как она собирается работать, не запинаясь и не запутываясь в собственных словах, как это часто случалось с ней на уроках в старших классах школы. Она сказала, что сначала создаст конкорданс, затем создаст компьютерный файл, затем распределит по категориям и алфавиту. После этого работа возвращается к автору, который проверяет ее, редактирует и возвращает для внесения окончательных изменений. - Боюсь, у нас пока нет компьютера, - сказал Хаггерти, - только несколько Ай-би-эм Селектрик. Хотя, полагаю, нам придется купить один - за ними будущее, и всё такое. - У меня есть, - сказала Холли. Она выпрямилась, настолько взволнованная возможностями, что забыла, что это собеседование на работу, забыла про Фрэнка-младшего, забыла о том, что четыре года в старших классах была известна как “Джибба-Джибба”. - И вы бы использовали его для индексации? - Хаггерти выглядел озадаченным. - Да. Возьмем слово “Эри”, к примеру. Это категория, но оно может относиться к озеру, округу или племени коренных американцев Эри. Которое должно быть сопоставлено с племенем Кэт, и, конечно же, с ирокезами. Даже больше! Мне придется еще раз просмотреть материал, чтобы разобраться с этим, но вы видите, как это работает, правда? Или подождите, возьмем слово “Плимут”, это очень интересно… Хаггерти остановил ее на этом месте и сказал, что берет ее на работу на испытательный срок. “Он распознал ботана-индексатора”, - думает Холли, сидя на кровати. За этой работой по индексированию, во время которой Холли зарабатывала и параллельно профессионально росла, последовали другие. Она переехала из дома на Бонд-стрит. Купила свою первую машину. Обновила свой компьютер и стала посещать новые курсы. Она также принимала таблетки. Когда она работала, она чувствовала себя яркой и осознанной. Когда не работала, ощущение жизни в целлофановом пакете возвращалось. Она сходила на несколько свиданий, но это были неуклюжие, неловкие отношения. Обязательный поцелуй на ночь слишком часто напоминал ей о Фрэнке-младшем. Когда работа по индексированию иссякла (издатель книг по истории обанкротился), Холли работала в местных больницах, слабо связанных между собой, в качестве медицинского транскрипциониста. К этому добавилась подача исков в окружной суд Цинциннати. Были и обязательные визиты домой, которых стало еще больше после смерти отца. Она слушала, как мать жалуется на всё: начиная от своих финансов и соседей и заканчивая демократами, которые всё портили. Иногда во время этих визитов Холли вспоминала фразу из “Крестного отца”: “Как только я подумал, что выбрался, они втянули меня обратно”. На Рождество они с мамой и дядей Генри сидели на диване и смотрели фильм “Это замечательная жизнь”. Холли надевала шапку Санта-Клауса.