Том смеется. - Пусть свистит. - Свистеть буду я, - говорит Холли. - Я знаю, где вы работаете. Я могу попросить своего адвоката позвонить вашему руководству и попросить наложить арест на вашу зарплату на эту сумму. - Она не знает, может ли она на самом деле это сделать, но звучит убедительно. Она всегда была более изобретательной по телефону. И более напористой. На этот раз ни осторожности, ни воодушевления. Обидка. - Зачем тебе это? Ты ведь не работаешь на Рэнди! - Потому что, - говорит Холли тем же строгим голосом, который она использовала с Джеромом, - вы не кажетесь мне хорошим человеком. По целому ряду причин. Минута молчания, если не считать гудков и бипов. Затем: - И тебе того же, сучка. - До свидания, мистер Хиггинс. Хорошего вам дня. 7 Холли едет через весь город в магазин “Джет Март” на Ред-Бэнк-авеню, чувствуя себя необычно счастливой и необычно легкой. Она думает: “Заходит как-то в бар одна сучка и заказывает май-тай”. Даже то обстоятельство, что нужный ей кассир сегодня не на работе, не может испортить ее хорошего настроения. В любом случае это ожидаемо: если у парня достаточно стажа, чтобы знать Бонни как постоянного клиента, неудивительно, что у него выходной в воскресенье. Она описывает мужчину, которого ищет, сегодняшнему кассиру, молодому человеку с бельмом на глазу. - Это Эмилио, - говорит молодой человек. - Эмилио Эррера. Он будет работать завтра с трех до одиннадцати. В одиннадцать эта дыра закрывается. - Спасибо. Холли рассматривает вариант подъехать к колледжу и задать несколько вопросов об Эллен Краслоу в “Колокольне” и в здании факультета естественных наук, но какой в этом смысл? Сегодня не просто воскресенье посреди лета, а воскресенье посреди лета в период пандемии. Колледж искусств и наук Белла будет мертв, как Эйб Линкольн. Лучше вернуться домой, дать отдых ногам и подумать. О том, почему она сомневается, стоит ли связываться с Краслоу, которых она нашла в Твиттере. О том, значит ли что-нибудь фургон на записях камер наблюдения. Иногда банан - это просто банан, а фургон — это просто фургон. Подумать о том, действительно ли она наткнулась на след серийного убийцы. Звонит телефон. Это Пит Хантли. Вернувшись в гараж своего дома, она закуривает сигарету и перезванивает ему. - Я не знаю, что это за фургон, - говорит он, - но в нем есть что-то странное. - Только ты не знаешь, что именно. - Да. Как ты догадалась? - Потому что Джером сказал то же самое. Почему бы тебе не поговорить с ним? Может быть, между собой вы разберетесь. 8 Этой ночью Холли не спится. Она лежит на спине, сложив руки на груди, и глядит в темноту. Она думает о велосипеде Бонни, который так и просится, чтобы его украли. Она думает о Питере Стайнмане, известном своим друзьям как Стинки (Вонючка). Скейтборд брошен, но возвращен его матери. Вернули ли велосипед Бонни ее матери? Конечно, вернули. Она размышляет о Кейше, которая сказала, что любовь была потеряна, но многое осталось. И об Эллен Краслоу. Именно это не дает ей уснуть. Она встает, подходит к столу и открывает Твиттер. Используя свой любимый псевдоним ФанаткаЛоренБэколл, она отправляет сообщения каждому из дюжины Краслоу, спрашивая, нет ли у кого-нибудь из них информации об Эллен Краслоу из округа Бибб, штат Джорджия. Она прикрепляет запрос к последнему твиту каждого Краслоу. Это не обеспечивает конфиденциальность, но какое это имеет значение? Ни у кого из них нет больше десятка подписчиков. Сделав это, она возвращается в постель. Некоторое время ей все равно не удается уснуть, ее мучает мысль о том, что это был неправильный поступок, но как иначе? Не делать этого было бы ошибкой. Верно? Верно. Наконец, она засыпает. И видит сон о своей матери. 15 февраля 2021 года - 27 марта 2021 года 1 Барбара и Оливия Кингсбери начинают свои встречи. Всегда есть чай, приносимый Мари Дюшан, у которой по ходу имеется бесконечный запас белых рубашек и бежевых брюк. Всегда есть печенье. Иногда имбирное печенье, иногда песочное печенье, иногда печенье с шоколадной крошкой, но чаще всего печенье “Орео”. Оливия Кингсбери неровно дышит именно к “Орео”. Каждое утро в девять часов Мари появляется в дверях гостиной и сообщает, что пора заканчивать. Барбара взваливает на плечи рюкзак и отправляется в школу. Она может учиться из дома через Зум, но ей разрешено посещать библиотеку, где меньше отвлекающих факторов. К середине марта она целует Оливию в щечку перед уходом. Родители Барбары знают, что у нее есть какой-то специальный проект и предполагают, что он связан со школой. Джером догадывается, что это где-то в другом месте, но не выпытывает подробности. Несколько раз Барбара чуть не рассказывает им о своих встречах с Оливией. В основном ее останавливает специальный проект Джерома - книга, которую он пишет об их прадедушке и которую собираются издать. Ей не хочется, чтобы ее старший брат подумал, что она его копирует или пытается как-то примазаться к его успеху. Кроме того, это поэзия. По сравнению с жесткой, хорошо изученной историей о черных гангстерах в Чикаго времен Депрессии, о которых пишет ее брат, она кажется Барбаре более элегантной и изысканной. И помимо всего прочего, это ее глубоко личная вещь. Секретное, как дневник, который она вела в в ранней юности, перечитала в семнадцать лет (по крайней мере, столько, сколько смогла вынести), а затем сожгла в один прекрасный день, когда никого не было дома. На каждую встречу — каждый семинар — она приносит новое стихотворение. Оливия настаивает на этом. Когда Барбара говорит, что некоторые из них не очень хороши, не завершены, старая поэтесса отмахивается. Говорит, что это неважно. Самое главное - это постоянно писать, поддерживать канал открытым, и пусть слова текут. - Если этого не делать, - говорит она, - канал может заилиться. А потом и вовсе пересохнет. Они читают вслух… или, вернее, читает Барбара; Оливия выбирает стихи, но говорит, что ей нужно беречь остатки своего голоса. Они читают Дикки, Рётке, Плат, Мур, Бишоп, Карр, Элиота и даже Огдена Нэша. Однажды она просит Барбару прочитать “Конго” Вейчела Линдсея. Барбара читает, и когда она заканчивает, Оливия спрашивает ее, не считает ли она стихотворение расистским. - О, конечно, - отвечает Барбара и смеется. - Чертовски расистское. Вы шутите? - Значит, тебе не понравилось. - Нет. Мне понравилось. - И снова заливается смехом, отчасти от удивления. - Почему? - Ритм! Это как топот ног! Бумлей, бумлей, бумлей, бум. Как навязчивая мелодия, которую невозможно выбросить из головы. - Поэзия преодолевает расовые границы? - Да! - Преодолевает ли она расизм? Барбаре приходится задуматься. В этой комнате с чаем и печеньем ей всегда приходится думать. Но это возбуждает ее, почти возвышает. Нигде и ни с кем она не чувствует себя более живой, чем в присутствии этой морщинистой старой женщины со сверкающими глазами. - Нет. - Ах. - Но если бы я могла написать такое стихотворение о Малике Даттоне, я бы обязательно написала. Только бумлей-бум был бы выстрелом. Это тот парень, который… - Я знаю, кем он был, - говорит Оливия и жестом указывает на телевизор. - Почему бы тебе не попробовать? - Потому что я не готова, - отвечает Барбара. 2 Оливия читает стихотворения Барбары и заставляет Мари делать копии каждого из них, а когда Барбара приходит снова, она - не всегда, а только иногда - говорит ей изменить что-то или найти другое слово. В таких случаях она всегда говорит одно и то же: либо “Ты отсутствовала, когда писала это”, либо “Ты была не автором, а зрителем”. Однажды она сказала Барбаре, что своим творением разрешается любоваться только один раз: во время создания. “После этого, Барбара, ты должна быть беспощадной”. Когда они не говорят о стихах и поэтах, Оливия просит Барбару рассказать о своей жизни. Барбара рассказывает ей о том, как она выросла в ВСК - это то, что ее отец называет верхушкой среднего класса, - и о том, как она иногда смущается, когда к ней хорошо относятся, а иногда и стыдится, и злится, когда люди смотрят сквозь нее. Она не думает, что это из-за цвета ее кожи; она знает это. Так же, как она знает, что когда она заходит в магазин, люди, там работающие, следят, не украдет ли она что-нибудь. Ей нравится рэп и хип-хоп, но фраза “моя нигга” вызывает у нее чувство неловкости. Она считает, что не должна так себя чувствовать, ей даже нравится композиция YG, но она ничего не может с собой поделать. Она говорит, что эти слова должны вызывать дискомфорт у белых, а не у нее. И тем не менее, это так. - Расскажи про это. Покажи это. - Я не знаю как. - Найди способ. Найди образы. Нет идей, кроме как в вещах, но они должны быть истинными вещами. Когда твой глаз, сердце и разум находятся в гармонии. Барбара Робинсон еще молода, едва ли достаточно взрослая, чтобы голосовать, но с ней происходили ужасные вещи. Она прошла через короткий период суицидальных мыслей. Но то, что случилось с Четом Ондовски в лифте на прошлое Рождество, было еще хуже; это отрубило ее представление о реальности. Она бы рассказала Оливии об этом, несмотря на то, что в это невозможно поверить, но каждый раз, когда она подходит к этой теме - например, как она чуть не бросилась под приближающийся грузовик в Лоутауне, - старая поэтесса поднимает руку, как коп, останавливающий движение, и качает головой. Ей можно говорить о Холли, но когда Барбара пытается рассказать о том, как Холли спасла ее от взрыва на рок-концерте в “Минго Аудиториум”, рука снова поднимается. Стоп. - Это не психиатрия, - говорит Оливия. - Это не терапия. Это поэзия, моя дорогая. Талант был у тебя еще до того, как с тобой случились ужасные вещи, он был заложен изначально, как и в твоем брате, но талант - это мертвый двигатель. Он работает на каждом неразрешенном переживании - каждой неразрешенной травме, если желаешь - в твоей жизни. Каждом конфликте. Каждой тайне. Каждой глубинной части твоего характера, которую ты находишь не просто неприятной, а отвратительной. Одна рука поднимается и сжимается в кулак. Барбара чувствует, что Оливии больно это делать, но она всё равно это делает, крепко сжимая пальцы и впиваясь ногтями в тонкую кожу ладони. - Не теряй его, - говорит она. - Не теряй как можно дольше. Это твое сокровище. Ты израсходуешь его, и у тебя останется лишь память о том экстазе, который ты испытывала, но пока он у тебя есть, не теряй. Используй. Она не говорит, хороши или плохи новые стихи, которые принесла ей Барбара. Не в этот раз. 3 В основном рассказывает Барбара, но в некоторых случаях Оливия меняет тему и со смешанными чувствами веселья и грусти вспоминает литературное общество пятидесятых и шестидесятых годов, которое она называет “ушедшим миром”. Поэты, которых она встречала, поэты, которых она знала, поэты, которых она любила, поэты (и, как минимум, один лауреат Пулитцеровской премии), с которыми она ложилась спать. Она говорит о боли от потери внука и о том, что это единственное, о чем она не может писать. - Это как камень в горле, - говорит она. Она также рассказывает о своей долгой преподавательской карьере, большую часть которой она провела “на холме”, то есть в колледже Белл. Однажды в марте, когда Оливия рассказывала о шестинедельном пребывании Шерон Олдс и о том, как это было замечательно, Барбара спрашивает о поэтической мастерской. - Раньше ведь были мастерские и по художественной литературе, и по поэзии? Как в Айове? - Точно так же, как в Айове, - соглашается Оливия. Ее рот складывается в морщинки, словно она попробовала что-то неприятное. - Разве не было желающих продолжить ее работу? - Желающих было предостаточно. Конечно, не так много, как на мастерскую художественной литературы, и она всегда работала в убыток, но поскольку мастерская художественной литературы приносила прибыль, они уравновешивали друг друга. - Морщины на ее лице углубляются. - Именно Эмили Харрис предложила закрыть ее. Она указала, что в этом случае мы сможем позволить себе не только привлечь больше известных прозаиков, но и значительно увеличить общий бюджет факультета английского языка. Были возражения, но точка зрения Эмили победила, хотя, по-моему, она уже тогда была профессором-эмеритусом.