– Проблема в том, что эти пули уменьшают и так короткий радиус стрельбы. – Но разве ему выстрелили не в спину? – Да, но все равно надо стоять близко. – Может, он был пьян или спал? – Определенно пьян. – Генри подошел к телевизору, чтобы всмотреться в двигающиеся размытые пятна. Я уже и забыл об игре. – Даже с учетом осложнений из-за обширного повреждения тканей, скорее всего, он стоял прямо. И так как Генри последний подавал ему еду и видел его живым, я так понимаю, Коди был как минимум в состоянии вести машину и ходить. Вонни повернула свой табурет. – Ты видел его последним? Генри так и смотрел на экран телевизора со скрещенными руками. – Не спрашивай, откуда я знаю, Уолт, но мне кажется, твоя команда выигрывает. Вонни повернулась ко мне, а затем снова к Генри. – Я сказала что-то не то, Медведь? – Нет, все нормально… Давай просто сойдемся на том, что я видел мистера Притчарда живым предпоследним. – Он улыбнулся сам себе и снова подошел к стойке. – Кому сангрию? Генри разлил напиток по трем стаканам и протянул каждому из нас. – Как насчет тоста? – поднял он свой стакан. – За три тысячи сто человек, что сбежали от закона. – Тяжела доля королей. Я заглянул в большие карие глаза с вкраплениями цвета ириски. – За «Доктора Живаго». Игра была довольно скучной, и, насколько мы поняли, «Бронкос» выиграли двумя очками. К половине седьмого мы справились с запеканкой, и Генри ушел под предлогом проверить бар. К тому моменту я массировал ногу Вонни с противоположного табурета, а мягкое тепло сангрии проникало в каждую расслабленную мышцу моего тела. Тогда был один из тех впечатляющих закатов Вайоминга, который, как все думают, бывает только на обложке журналов. Обжигающие волны маленьких костров плыли до самого горизонта, а чуть выше на небо наслаивались разнообразные пурпурные пятна. – Так я его не обидела? – Нет, гарантирую, дело не в этом. – Ногти на ее ногах были темно-коричневого цвета; этот цвет соответствовал сангрии, и, насколько я понял, Вонни регулярно красила ногти в Денвере. – Наверное, ты знаешь его лучше всех? Я задумался о том, что значит знать Генри Стоящего Медведя лучше всех, и понял, что этот факт открыл для меня много нового. – Не знаю, можно ли так сказать. – Я снова задумался, но ей этого не хватило. – Около десяти лет назад мы были в Стерджисе, чтобы посмотреть это их ежегодное фиаско с мотоциклами. Они отчаянно просили о помощи, и полицейские не на службе могли хорошо там подзаработать. Я копил деньги на машину для Кади и решил, что лишняя тысяча мне не помешает. Генри никогда не был на таких мероприятиях, поэтому решил поехать со мной. И вот мы сидим в этой грязной дыре рядом с музеем мотоциклов на следующее утро, и я прошу Генри долбануть меня гаечным ключом, если мне в голову снова придет такая гениальная мысль. И тогда один индеец… – Коренной американец. – …один коренной американец подходит к нашему столу и просто стоит. Он такой огромный, как и Генри, и я быстро вспоминаю людей, которых закрывал за вождение в нетрезвом виде, публичное непристойное поведение, нападение при отягчающих обстоятельствах и нарушение правил пешеходного перехода за последние выходные. Я не могу его вспомнить, но чем дольше я смотрю на лицо того парня, тем больше понимаю, что уже где-то его видел. И в тот момент Генри перестает жевать бекон и спрашивает, все еще глядя в тарелку: «Как дела?» Я так и смотрю на этого парня, но не могу его вспомнить. Он хорош собой, может, лет тридцати, но, очевидно, многое повидал в жизни. И он говорит: «Хорошо. А у тебя?» Я поворачиваюсь к Генри, а он просто отвечает: «Не жалуюсь». Ты же знаешь, он никогда не лезет на рожон. Так вот, этот парень постоял еще минуту, достал сигарету и закурил. Потом он сказал: «А кто стал бы слушать?» И на этих словах он просто поворачивается и уходит. Я смотрю на него, и до меня доходит. У него походка точно как у Генри. Я поворачиваюсь к тому, начинаю что-то говорить, но Генри меня перебивает: «Сводный брат». Это все, что он сказал. Он не говорил о нем пятнадцать лет. И, насколько я знаю, ни разу не заговорил после. – Они поссорились? – озадаченно спросила Вонни. – А кто знает? Я сжал ее ногу и откинулся назад. – Вряд ли ты его обидела. Скорее всего, он просто не умеет разговаривать. – Она рассмеялась. – А еще, наверное, какая-то часть Генри жалеет, что это сделал не он. – Ты шутишь? Я слегка пожалел, что затронул эту тему, потому что ее трудно объяснить. – Нет. – Ты правда думаешь, что он способен на такое? – Думаю, при особых обстоятельствах все способны на такое. Вонни поменяла ноги, подобрав одну под себя, и на какое-то время задумалась. – Наверное, я бы не смогла, но я и не видела всего того, что видел ты. – Она твердо посмотрела мне в глаза. – А в тебе есть частица, которая жалеет, что это сделал не ты? Я ненадолго задумался, но Вонни меня подловила. – Да, пожалуй, маленькая злобная часть меня правда жалеет об этом. Я выглянул в окно и увидел, как большой тополь в конце дороги раскачивается на только что поднявшемся ветру. Пока было не очень холодно, но к концу ночи точно будет. Наверное, температура упала до десяти, и я видел иней на окнах, хотя его там и не было. Зима почти наступила, а я еще даже не осознал, что пришла осень. Казалось, Вонни тоже была погружена в свои мысли, уставившись на мои руки, обхватившие ее ногу; но пока я ее не отпускал, она не могла уйти. – Ну, раз уж мы рассказываем свои самые страшные секреты… Она зажала нижнюю губу между зубов, медленно выпустила и продолжила: – Помнишь, пару лет назад Кади пыталась нас свести? – Я ждал. – Наверное, маленькая часть меня надеялась, что все получится. – Она замолчала. – Я говорю это, потому что не хочу тебя запутать. У меня было плохое предчувствие, но я так и не отпустил ее ногу. – Просто я не хочу спешить. Мои последние отношения не сложились, и мне кажется, по большей части из-за того, что я торопила события. – Ее глаза потухли, а лицо выражало грусть. – Мне казалось, что я хорошо его знала, но на самом деле я просто раскрашивала недостающее своими красками. – Ее взгляд снова сфокусировался на мне. – Я не могу поступить так с тобой, ты мне слишком нравишься. – Спасибо. – Я так и не вернул ей ногу. – А что, если тебе не понравится, как я сплю с открытым ртом? Мы оба рассмеялись. – Я готова рискнуть. Я шмыгнул и тоже закусил губу. – Вонни… Она спародировала Джин Тирни: – Уолтер? Мы снова рассмеялись. – Пусть моя сногсшибательная юная внешность тебя не обманывает. Мне больше не семнадцать, и ожидания у меня уже другие. – Я допил свою сангрию. – Я… – Я прокашлялся и продолжил: – У тебя хотя бы были отношения… – Я снова прокашлялся. – У меня не было никого со смерти Марты. Так что я точно хранил свою добродетель… И, к моему несказанному шоку, из ее глаза по лицу покатилась слезинка, как вспышка молнии. Я подавил жжение в глазах и сжал ее ногу. Это была красивая нога, длинная и узкая, с пальцами почти как на руке. Аристократическая. Моя мама всегда говорила, что это признаки королевских особ; это, а еще то, что человек ест по одному кусочку за раз. Не знаю, как часто мама встречалась с королевскими особами, ела ли с ними за одним столом и рассматривала ли их ноги, но ее было тяжело переубедить. Это семейная черта. Я поднял одну из своих мозолистых лап и провел мягкой частью тыльной стороны руки по ее щеке, размазывая морскую воду у линии ее волос. Она прерывисто всхлипнула, заправила выбившуюся прядь за ухо, а потом поймала мою руку и положила себе на колено. Вонни была не маленькой, но мою ладонь она могла накрыть только своими двумя. Она расставила мои пальцы, обернула их вокруг своей икры и закрепила там. Совсем как ребенок, довольный проделанной работой. Она отстранилась, растопырила пальцы, чтобы оценить свою работу, и улыбнулась, борясь с сокращениями диафрагмы. Я хотел ее больше всего на свете. Но я сжал челюсть и просто смотрел. Этого было более чем достаточно. Я вез ее домой сквозь туман, наползавший с Пайни-Крик, который отчаянно пытался пробиться в город, а я, в свою очередь, в Паудер. Один ручей начинался в верховьях дикой местности Бигхорн, на самой вершине Клауд-Пик, опускаясь на пару тысяч метров, чтобы пронестись мимо озера Десмет через долину Лоуэр-Пайни и повернуть налево у дома Вонни. Другой расправлял свои водяные конечности от реки Паудер на юг, расширяясь, словно река, на равнинах через Дюран до тех пор, пока не встречался со своим братом примерно в километре от моего дома. Последний снег таял в закатном тепле дня, но потом наступит ночь, и низко лежащий туман уже начал плыть по земле, как облака. Я переключил передачу, поворачивая на Кроссроудс, и посмотрел в сторону «Рыжего пони». Свет горел, и я подумал о том, как мой друг терпеливо слушает очередную пьяную историю пьяницы о том, как тот напился. Вонни тихо простонала, а затем повернула голову поудобнее. Я положил руку ей на плечо, и она уютно устроилась под моим пальто из овечьей кожи, поджав ноги на пассажирском сиденье. Я слушал шуршание тепла через вентиляторы, гул большого шоссе и думал о случившемся. Сначала она спорила, но сангрия и эмоции сильно ее утомили. Вонни оказалась на удивление легкой, а я оказался на удивление умным и открыл дверь грузовика до того, как вынести ее. Я подумал, что она могла бы приехать на следующий день за своим маленьким красным джипом или прислать кого-нибудь. Дорога до ее дома заняла около десяти минут, и за все это время я не встретил ни одной машины. Когда я въезжал в кованые железные ворота, у меня возникло ощущение, что я участвую в какой-то тайной операции. Меня удивили размеры ее дома, спрятанного на склоне холма в Португальском ущелье. Кади рассказала мне о нем – о крытом бассейне, винтовых лестницах, массивных каменных каминах и всевозможных скульптурах. Но дом выглядел не просто большим; он словно был довольно обычным, но потом геометрически разрастался по мере развития образа жизни Вонни. Немного поразмыслив, я задался вопросом, куда такой образ жизни может привести. Я поставил Пулю у входной двери самой большой части. Загорелось несколько галогенных ламп, активируемых движением, но в других частях дома не было света. Я вылез из машины и подошел к входной двери; такая заумная электрическая система защиты дома стоит примерно четыре тысячи долларов, а дверь была не заперта. Она была большой, в испанском стиле, и с громким щелчком открыла передо мной просторную гостиную с многочисленными кожаными диванами. Я решил, что Вонни может поспать на одном из них. Я вернулся к машине, взял Вонни, осторожно протащил через дверной проем и спустился по трем ступенькам, которые вели в просторную часть комнаты. Стены были покрыты штукатуркой, которая выглядела так, словно ее накладывали, а потом переделывали многочисленные старые мастера. Три арочных прохода вели в столовую на возвышении, откуда открывался вид на бассейн, а плитка в мексиканском стиле сияла блеском полированного красного дерева. На всех стенах висели картины, в основном абстракции, и я почувствовал себя так, словно на самом деле жил в одной из своих картонных коробок. Я опустил ее на самый большой из диванов и положил ее голову на одну из подушек с индийским узором. Я растерялся и не знал, что делать дальше, – оставить записку или что-то в этом роде? Но потом решил, что будет достаточно и моего пальто. Я натянул этот неряшливый кошмар из овчины ей на подбородок и встал на колени, глядя на Вонни. Она действительно была удивительной женщиной, и на нее было приятно смотреть, даже несмотря на маленькие морщинки, которые теперь образовались на переносице; вероятно, ее смущал запах пальто. Я встал и попятился к двери, сожалея, что вечер закончился так быстро. В груди плескалось очень нежное чувство, и я не знал, как скоро снова смогу почувствовать то же самое. А потом я увидел его. Он стоял примерно на полпути к столовой на возвышении, в арке слева, и смотрел на меня. Он не издал ни звука, когда мы подъехали, когда я открыл дверь, даже когда я принес Вонни и положил ее на диван. Это меня и беспокоило. Здесь, в Португальском ущелье, среди тумана Пайни-Крик стояла собака Баскервилей. Вонни не говорила мне, что у нее есть пес. Наверное, он весил около семидесяти килограммов, большая часть веса приходилась на грудину и голову. Желтое отражение в его глазах на мгновение исчезло, а потом он медленно зашагал к краю лестницы. Чтобы получше тебя видеть, моя хорошая. Он казался помесью немецкой овчарки, волка и определенно сенбернара. Морда и уши были темного цвета и отдавали красным, на груди красовалось белое пятно. Его правая губа приподнялась, чтобы освободить клык палеозойского периода, и пес зарычал так низко, что это было похоже на гром, прокатывающийся по долине. Я взглянул на Вонни, которая все еще крепко спала, и решил, что она точно проснется, когда услышит мой последний сдавленный крик. Должен признать, моя рука опустилась туда, где обычно висело оружие, но затем с досадой легла на невооруженную ногу. Пес не двинулся дальше, и я услышал, как мой напряженный голос выдал: «Хороший мальчик, хороший песик… Вот так». Я боролся с желанием убежать, зная, что перед таким соблазном волки и шайенны просто не могут устоять. Пятясь к двери, я споткнулся на нижней ступеньке, и пес радостно покачал головой от такой возможности. Мы встретились взглядами, и, кажется, между нами возникло взаимопонимание. Он мог убить меня и съесть, но это еще не значит, что я был вкусным. На подставке у двери лежал зонт и набор из трех клюшек для гольфа. Я подумал, что могу попытаться сдержать пса клюшкой, но тогда мне точно понадобится божественное вмешательство, потому что все знают, что на такие подвиги способен только Господь. – Спокойно, песик, спокойно… Он не двигался, просто смотрел. Я задом дошел до двери и медленно закрыл ее перед собой. На какой-то момент я подумал снова открыть дверь и запереть ее, но потом послал эту идею к черту. Кто бы ни решил влезть в этот дом, получит то, что заслуживает. Я тихо шагал по красно-сланцевому гравию, когда снова зажглись галогенные лампы. Этот дом был похож на какую-то бесконечную дискотеку. Я развернул машину и направился к воротам, через которые приехал. Я бездумно переключал радио, внезапно почувствовав желание услышать голоса, на которые мне необязательно отвечать. А потом мне пришла в голову ужасная мысль. Я включил микрофон. – Отдел шерифа округа Абсарока, группа один, база, прием. У него был сонный голос. Я его не винил – я тоже был бы сонным. – Господи, да. Это база, да, говори.