– У меня есть кое-что еще. – Я достал конверт от разведки и отбросил на его сторону стойки. Генри повернулся и посмотрел на меня. – Еще одна причина, по которой мне придется ехать в резервацию. Он вернулся ко мне, сел, открыл конверт и достал оттуда завернутое перо. Его глаза чуть сузились, но на этом все. – Индейка. – Как, черт возьми, ты понял так быстро? Генри рассмеялся и осмотрел перо так, словно держал оружие. – Изгиб. – Он поднял перо так, чтобы оно было между нами. – Перья индейки странно изогнуты, а это распрямили, погнули, перевернули и погнули снова. – Как? – Обычным утюгом, лампочкой или паром, хотя паром намного сложнее. – Но зачем? – Перья орла прямые. – Я вспомнил перья на чехле Омара; они были прямыми. – А еще оперение не такое плотное. Можно открыть пакет? – Конечно, там нет отпечатков. Генри снова улыбнулся. – А потом ты не повесишь на меня убийство? – Да не, я хотел снять твои отпечатки с бутылки. Он открыл пакет, вскрыв скотч с одной стороны. Генри был тем человеком, который оставляет рождественские обертки на подарках. Он взял перо за кончик и провел пальцами по краям, тонкие, они проплывали между его указательным и большим пальцами. Генри смотрел на что-то, но я не знал, на что именно. – Некоторые торговцы используют воск, чтобы добиться нужного цвета. У пера более насыщенный оттенок, чем у индейки. Может, это краска для мебели из красного дерева, нанесли с помощью губки. Могу я спросить, откуда взялось это перо? – От Коди Притчарда. Генри не отвел глаза. – Лежало на теле? – Да, мы подумали, что это просто выпало из местной птицы, но… – Да, – снова посмотрел он на перо. – Да… – У него не было ничего такого в баре? – Нет. – Генри покрутил перо в руках, прямо как я весь день. – Это хорошая работа. Такие можно купить только в парочке мест. Я закивал. – Ты можешь написать мне список? – Я могу сам все проверить. – Он вздохнул и отложил перо. – Думаешь, это ритуал доблести? – Вряд ли ты понимаешь суть этого действия, – пожал он плечами. – Когда мы воевали с другими племенами или с армией, ритуал доблести был самым почитаемым элементом. Это прикосновение к вооруженному врагу, полностью контролирующему свою силу. Прикосновение – не удар, оно служит лишь для того, чтобы показать врагу доблесть; такой поступок считался вершиной величия, проявлением абсолютной храбрости и некоторого озорства. – Что ж, это все объясняет. – Я наблюдал за Генри, а тот снова изучал перо, пока его глаза туда-сюда бегали по всей его длине. – Все это странно по многим причинам. Я сделал последний глоток пива и отставил бутылку. – Например? – Знак смерти – это совиные перья, вестники из потустороннего мира. А орлиное перо – это символ жизни, связанный со всеми видами деятельности живых существ: призывом дождя, посевом и сбором урожая, успехом в рыбной ловле, защитой домов и лечением болезней. Такое перо считается дыханием жизни, передающим силу и дух птицы, к которой оно когда-то относилось. Иногда я забывал, каким духовным был Генри. Меня воспитывали как методиста, и для нас высшим таинством была распродажа выпечки. – Орел олицетворяет духовность. Символизирует жизнь, смелость, свободу и единство всего. В племенах орлиное перо сначала должно быть благословлено. Оно должно быть чистым, чтобы его обладатель не перенял на себя зло от неосвященного пера. Знахарь обязан благословить перо, и только тогда его можно кому-то передавать. Мы никуда не продвигались. – Но в нашей конкретной ситуации это все равно не имеет смысла. Генри взял тарелки и положил в раковину, потом оперся о стойку и скрестил руки. – Это ненастоящее орлиное перо. – И что это значит? – Не знаю. Может, индеец хочет сбить вас со следа или?.. – Или что? – Белый хочет сделать вид, что виноват индеец. – Я думал об этом. – Или же вернемся к началу – не все индейцы смогут увидеть разницу между этим пером и настоящим, – пожал он плечами. – Ты сильно помог. – Это задачка посложнее, чем вино. Здесь нам придется задавать вопросы. – Генри оглядел кухню. – Тебе нужна помощь с уборкой? – Думаю, я справлюсь. Ты уходишь? – Мне завтра рано вставать. Паника медленно, но верно поднималась у меня в груди, а ноги заныли сильнее. – Мы же не пойдем опять бегать? Генри не ответил, а просто повернулся и вышел за дверь. Я подошел к окну и наблюдал, как он заводит «Ти-берд» и осторожно разворачивает ее вокруг моей машины. Два задних фонаря подпрыгнули, пронеслись по гравийной подъездной дорожке и растворились в ночи, как красные турбины. Казалось, что погода еще не испортилась, поэтому я вынес остатки его пива на свое новое крыльцо и прислонился к одной из балок. Они были грубо вырезаны, и края на ощупь были похожи на вздыбленную шерсть. Я поднял бутылку и сделал глоток. Она оказалась почти полной, поэтому я улыбнулся. Какой подарок. Я посмотрел на все эти маленькие точечки в небесах и подумал о записке Вик с ее крошечными дырочками. Потом я немного подумал о своей дочери и Вонни, но мои мысли все же пришли к Мелиссе Маленькой Птичке. Я снова ее увижу. Мы с ней не разговаривали с самого суда, я только один раз видел ее на реконструкции в Литтл-Бигхорн, и это было больше года назад. Она сидела в машине своей тети Арбутус и ждала, когда можно будет уехать с одной из огороженных веревкой стоянок, которые всегда были переполнены во время этого ежегодного мероприятия. Был конец июня, и волны жары от послеполуденного солнца мешали что-либо разглядеть, но я все же увидел ее. Тогда я поднял голову и рассмеялся над шуткой Генри, пока мы тащились по этой жаре, думали о тех, кто от нее умер, и гадали, витают ли где-то поблизости их призраки. Я верил в это, потому что, когда мы поднялись на холм, мой взгляд остановился на Мелиссе Маленькой Птичке, и все произошло как в замедленной съемке. На ней был шайеннский головной убор для танцев с бисером и перьями. Таких я раньше не видел – на нем были три петли из бисера, свисающие под глазами Мелиссы. Золотые бусины проходили по ее ушам к чокеру из раковин мидий и нагруднику из лосиной кости. На ее шее висел картонный красный номер 383. Я сразу задумался о всех тех часах, что семья готовила Мелиссу к танцевальным соревнованиям. Я надеялся на ее победу. Она повернула голову в ту сторону, где медленно ехала машина. Ее глаза были добрыми и в то же время оживленными, но они застыли, когда заметили меня. Ее рука поползла вверх по стеклу, тесно прижимаясь к поверхности. Мелисса приоткрыла губы ровно настолько, чтобы я увидел идеальную белизну ее зубов, и она исчезла. Среди всех этих размышлений я заметил, как маленькая толстая снежинка проплыла через мое поле зрения, упала на бетонный блок и исчезла. Теперь я заметил, что были и другие, мягко плывущие в прохладном ночном воздухе. Ученые говорят, что, когда снежинки приземляются на воду, они издают шум, похожий на вой койота; этот звук достигает кульминации, а затем затихает, и все это занимает примерно одну десятитысячную секунды. Ученые заметили это, когда использовали гидролокатор для отслеживания миграции лосося на Аляске. Снежинки так сильно шумели, что заглушали сигналы рыбы, и эксперимент пришлось прервать. Хлопья плавают по воде, и снизу почти ничего не слышно; но как только они начинают таять, вода всасывается капиллярным действием. Ученые полагают, что пузырьки воздуха высвобождаются из снежинки или остаются в поднимающейся воде. Каждый из этих пузырьков вибрирует, пытаясь достичь баланса с окружением, и пускает звуковые волны – настолько тихие и высокие, что человеческое ухо не может их уловить. Я поднял взгляд на несколько оставшихся звезд. Казалось, в моей жизни было слишком много настолько же тихих и высоких голосов, которых не ловит человеческий слух. Я достал карманные часы, чтобы проверить время – 00:01. 7 У всех у нас есть список автомобилей, которых мы ненавидим. Мой начинается с тускло-желтого «студебеккера» 50 года, на котором я учился водить. У него была идеально отточенная подвеска и управляемость булыжника. Следующим в списке был джип «виллис» M-151A1, на котором меня заставили ездить во Вьетнаме, он часто переворачивался и имел отвратительную привычку бить меня по колену каждый раз, когда я переключался на третью скорость. Но вечной занозой в моей автомобильной заднице всегда был семьсотпятидесятикилограммовый пикап 63-го года, которым управлял Генри. Я был с ним в тот день, когда он его купил. Мы смотрели футбол в Денвере в маленьком мексиканском ресторанчике за стадионом Майл Хай, который, как ни странно, не был похож на торговый центр. Я читал спортивный раздел в «Пост», а Генри читал объявления. Семьсот пятьдесят килограммов, восьмицилиндровый двигатель, четыре скорости, ручная ступица колеса, решетчатое ограждение, отвратительная надставка, седловидный бак и самая тяжелая подвеска, которую когда-либо делали. Ценник в тысячу долларов казался слишком подозрительным, и не зря. Нам сказали, что на машине перевозили ели с фермы у перекрестка; но не сказали, что на ней же их валили. На этом пикапе словно въехали в уродливый лес и врезались в каждое уродливое дерево. Если на нем и был прямой кусок металла, я не знал где. Эту машину словно плохо нарисовали детскими фломастерами. Она была в основном зеленого цвета, но ограждение и надставка были флюоресцентно-оранжевыми. Он назвал этот пикап «Танк», а я назвал его «Убожество». На каждой нашей поездке он ломался, вставал, перегревался или неожиданно загорался. – Залезай. – Нет. Генри заставил меня бегать. По снегу. – Залезай. – Нет. Он хотел пораньше поехать в резервацию, поэтому мне пришлось отложить суд и отменить обед с судьей. – Залезай.