«Надеюсь, эти деньги как-то утешат семью бедолаги», – вздохнула Вероника, и Габриэла не нашлась с ответом. Теперь Габриэла была мертва, а Тимофей знакомился с последствиями применения сигнальной ракеты в замкнутом пространстве. Медпункт наполнился едким вонючим дымом, от которого заслезились глаза. К счастью, Тимофей успел зажмуриться и отвернуться, прежде чем ракета взорвалась, ударившись в стену, и вспышка не обожгла ему сетчатку. Он услышал быстрый топот ног и, поднявшись, побежал следом. В дыму, с едва открывающимися глазами, Тимофей спутал направления и налетел на кушетку с телом. Коснулся холодной руки мертвого Оскара, провел ладонью над его грудью. Ножа не было. Теперь Тимофей уже безошибочно рванулся к двери. Выскочив в коридор, успел заметить фигуру в толстовке, нырнувшую в столовую, услышал голос… Голос Вероники. Кашляя, Тимофей пробежал по коридору, замер в дверях. Брюнхильда стояла посреди освещенной столовой, держа окровавленный нож у горла Вероники. Тимофею понадобилось мгновение, чтобы понять: это не ее кровь. Кровь Оскара. Облегчение было сильным, но коротким. Тимофей попытался прикинуть, насколько велики шансы заполучить сепсис, если Брюнхильда хотя бы оцарапает этим ножом Веронику. Шансы были достаточно велики. Поэтому Тимофей сделал лишь один шаг за порог и остановился, внимательно глядя в глаза Брюнхильде. В глазах безошибочно читалась паника. И Тимофей решился сделать первый ход сам. – На что ты надеялась? – спросил он. – И на что надеешься сейчас? – Отстань от меня! – взвизгнула Брюнхильда, и правая рука ее дрогнула. Плохая стратегия. Будущее пугает эту психопатку до истерики. Значит, нужно обратиться к прошлому. Нужно выиграть время, чтобы у нее устала рука, чтобы она ослабила хватку. – Идея с отверткой была отличной, – сказал Тимофей. – Я, правда, не очень понял, какой в этом был практический смысл. Но исключительно в эмоциональном плане… Брюнхильда криво усмехнулась: – Практический смысл был – заткнуть Габ. Она вычислила меня. Сразу же, как только приняла всерьез мою ситуацию! – В голосе отчетливо слышалась обида, которой не сумела смыть даже кровь. – Если бы вы узнали, что это я… Если бы узнали мама, Вернер… Я не могла этого допустить! А отвертка мне просто попала под руку. Я увидела ее, когда заглянула в кладовку. И сразу вспомнила ту историю из детства. Эта дрянь Габ мне тогда ничего не рассказывала – о нет, Брю, ты еще слишком маленькая! Хотя ей самой было всего-то тринадцать. И я, между прочим, прекрасно все знала! Я подслушивала за дверями гостиной, как Габриэла разговаривает с родителями и Вернером. Мне нравилось все про всех знать. Я знала даже, что Габриэла в тебя втюрилась – еще тогда, в детстве. И когда я увидела отвертку, мне показалось, что это будет забавно. В первую очередь – для тебя. – И как же Габриэла додумалась, что анонимщик – ты? – склонил голову Тимофей. Лицо Брюнхильды помрачнело, и Тимофей понял, что опять просчитался. Нельзя было отмечать даже мимоходом интеллектуальное преимущество Габриэлы. Он поспешил добавить: – Я понял лишь, что это должно быть что-то такое, о чем Габриэла знала как член вашей семьи. Ей просто повезло. – Конечно, повезло! – воскликнула Брюнхильда. – Ей постоянно везло, всегда! Я допустила ошибку в письме. Это дурацкое правило… – Перепутаны местами дательный и винительный падеж? – оживился Тимофей. – Die Schwester zeigte einen sicheren Ort der Hure. Ну конечно, мне это сразу показалось странным. Но я не знал, что это – твоя характерная ошибка. – Конечно. Тебе-то откуда знать? Но… – Брюнхильда нахмурилась. – Как же ты меня вычислил? – Это было очень непросто. Генрих Вайс, оказавшийся на станции, – удивительное стечение обстоятельств. Я бы сказал, невероятное. И – тот редкий случай, когда это именно стечение обстоятельств. Ты говоришь, что Габриэле всегда везло. Однако Генрих Вайс – твое везение. То самое совпадение, вероятность которого – один шанс на миллион. И ты допустила, пожалуй, всего одну ошибку, которая навела меня на подозрения. – Какую? – Брюнхильда смотрела на него широко раскрытыми безумными глазами. В коридоре послышались шаги и голоса. Брюнхильда напряглась. Тимофей потянулся к карману. – Нет! – крикнула она. – Я просто достану телефон. – Зачем? – Хочу включить песню. Брюнхильда замолчала. Тимофей вытащил телефон, разблокировал экран и запустил SoundCloud. Холодные тени окружают меня, А сердце пылает, Кожа моя покрывается льдом, Я не в силах его растопить… Музыка звучала тихо; для того, чтобы разобрать слова, нужно было прислушиваться. Но Брюнхильда не могла не узнать собственной песни. – Красивая лирика, насколько я могу судить, – сказал Тимофей. – Ты поешь на английском, акцент минимален. Следовательно, ты знаешь английский язык, и знаешь его превосходно. А с учетом того, что ты поприветствовала меня при первой встрече на неплохом русском, я могу заключить, что способности к языкам у тебя гораздо выше средних. Ты прекрасно схватываешь мелодику чужой речи. Музыкальный слух здесь играет важную роль. Брюнхильда расслабилась от похвалы, но рука с ножом тут же вновь дернулась вверх, как только за спиной у Тимофея началось движение. – Какого хрена тут… – начал было знакомым голосом повар. – Убирайтесь! – взвизгнула Брюнхильда. – Вон отсюда, все, иначе я перережу ей горло! – Твою сраную мать, – пробормотал Огастес. Женский голос – кто-то из горничных – ахнул. – Она просит вас уйти, – не оборачиваясь, спокойно сказал Тимофей. – Сделайте, как она говорит. – Спиной он почувствовал, что люди подчинились. И добавил: – Конрад, полагаю, в генераторной. Ему, возможно, нужен врач. В коридоре послышалось неразборчивое ругательство, потом шаги. Тимофей вновь сконцентрировался на Брюнхильде. – Ты сказала Веронике, что Лоуренс и Габриэла ссорились на английском и ты ничего не поняла. Это – ложь. Но поначалу я думал лишь, что ты просто не хочешь рассказывать о причине ссоры. Мой просчет. Я был сам не свой после того, как увидел Габриэлу с отверткой в глазу. – Какой же ты умный, – прошептала Брюнхильда, и на глаза ее навернулись слезы. – Я так хотела с тобой познакомиться! А она… Она все гребла под себя! Всю жизнь все доставалось ей, понимаешь?! Ей и только ей! А ко мне все относились как к маленькому неразумному ребенку. Дарили сладости, игрушки. Как будто я – никто! Как будто никогда и ничего не смогу добиться. – Понимаю, – кивнул Тимофей. – Нет, ты не можешь этого понять! – Брюнхильда переходила от тихого плача к буйной истерике мгновенно. – Я прекрасно понимаю тебя, Брюнхильда. – Ненавижу это имя! Меня даже назвали по-идиотски, совсем не так, как Габриэлу! – Брю? – Да. Лучше – Брю. – Хорошо, Брю. Ты всю жизнь была в тени своей сестры. Тебе хотелось, чтобы на тебя обратили внимание. Хотелось почувствовать себя главной героиней. Ты написала сама себе первое письмо, получила результат. Однако тебе хотелось большего. Хотелось, чтобы о тебе говорили все, весь мир. Тем более что ты этого заслуживала. История с анонимками должна была стать просто толчком, верно? А потом все, весь мир узнал бы, что у тебя есть отличная песня. И ты стала бы звездой. Ты стала бы намного более популярной, чем Габриэла! Брюнхильда молча смотрела на Тимофея. Она тяжело дышала, ее глаза были широко раскрыты, и лезвие ножа немного приопустилось. Вероника сглотнула. – Однако твоя семья посчитала нужным замолчать это дело, – будто ничего не заметив, продолжил Тимофей. – Они не допустили огласки. Думали, что тем самым защищают тебя от еще большего стресса. Ни слова не просочилось в прессу. Даже в интернете никто не узнал… – В интернете была одна публикация! – воскликнула Брю. – Я хотела выступить с опровержением, но… – Но тебе не дали и этого, – кивнул Тимофей. – Увезли на край света, в Антарктиду. И только здесь ты поняла одну чрезвычайно важную вещь: жертва никогда не бывает популярной, если только она не была популярной до того, как стала жертвой. Все знают имя Джека Потрошителя. Но имена убитых им девушек назовет, может, один человек на сотню тысяч. Нож дрогнул. Брюнхильда начала забывать про него, все ее внимание сосредоточивалось на разговоре. – Ты поняла, что так навсегда и останешься в тени, – тем же ровным голосом продолжил Тимофей. – После гибели Габриэлы всё, о чем будут говорить люди, – смерть Габриэлы. Неважно, что вас с ней якобы перепутали, – о тебе никто даже не вспомнит. А Генрих Вайс, напротив, обретет всемирную известность как сумасшедший убийца, настигший свою жертву аж в Антарктиде. Я склонен предположить, что эту мысль подал тебе Лоуренс. И ты не выдержала. Той же ночью, как только Лоуренс заснул, пошла и зарезала Генриха. Ты не хотела проигрывать. Но как выиграть – не знала. Ты ведь не убийца по натуре, Брю! Вовсе не убийца. Просто девушка, которой не везло. И ты не знала, что случится после того, как перережешь сонную артерию. Хотя в кино не просто так убийца стоит позади жертвы. Кино снимают люди, которые знают, где нужно стоять. Ты этого не знала – и вся перепачкалась в крови. Брю вздрогнула. Прошептала: – Я… Я не хотела убивать Лоуренса! Он сам во всем виноват! Моя пижама – да. Она… Она испачкалась. На меня плеснуло – на руки, на грудь, даже на штаны! Я не думала, что будет так много. С Габриэлой… было не так. Там все получилось аккуратно. Я испачкала только руки – и то не сильно, тут же вытерла их о снег и присыпала следы. А там, с Генрихом… Когда я увидела, на что похожа моя пижама, до смерти испугалась. К своей комнате бежала так быстро, как никогда в жизни не бегала, – боялась, что кто-нибудь случайно выглянет в коридор. Я хотела убрать пижаму в пакет и спрятать в чемодан. А потом, когда мы вернемся, выбросить. Лоуренс спал. Чемодан стоял рядом с кроватью – в этих дурацких комнатах так тесно! Я потянула чемодан на себя, но руки у меня дрожали. И чемодан опрокинулся на пол. Ужасно громко, мне показалось, что сейчас проснутся все, кто есть на станции… И Лоуренс зашевелился. Я… Я не могла этого допустить. – Не могла допустить, чтобы он увидел кровь на твоей одежде? Конечно, не могла. И тебе пришлось всадить Лоуренсу в спину нож – чтобы не объяснять ему, откуда кровь. А Оскару не повезло прибежать на твой крик слишком быстро… – Как… Как ты догадался?! – прошептала Брюнхильда. – Логика, – пожал плечами Тимофей. – Объективно, в том, чтобы убивать Лоуренса, не было никакого смысла. У тебя ведь не получилось выставить его убийцей. Более того, Лоуренс сам пришел к тебе. К тебе пришел парень Габриэлы! Это был твой триумф над сестрой. Но триумфально сдаваться властям ты не хотела, поэтому Лоуренсом пришлось пожертвовать. И тут вдруг вмешался Оскар, спутав тебе все карты. Очень уж удачно он подвернулся под руку, чтобы оказаться подозреваемым. Защищать Оскара ты не могла, потому что сама же опрометчиво описала ситуацию так, что подумать можно было только на него. И родилась выдуманная история про то, как он домогался тебя в школе. Наверное, если бы ты узнала, что Оскар погиб при попытке к бегству, ты бы успокоилась. Но ты услышала, что он жив, что я собираюсь посвятить ему работу, и все вернулось к началу: нельзя было позволить Оскару стать известным и затмить тебя. – Тимофей улыбнулся. – Знаешь, тебя даже нельзя осуждать за то, что ты сделала. Ведь ты же убивала… убийц. Рот Брюнхильды приоткрылся. Она была поражена в самое сердце, потому что Тимофей угадал. И тогда он тихим и спокойным голосом произнес два слова на русском: – Вероника, сейчас. В глазах Вероники сверкнула отчаянная решимость бороться за свою жизнь. А остальное сделали инстинкты, вбитые на курсах самообороны. Она схватила руку с ножом и что есть силы оттянула ее от себя. Затылком ударила Брюнхильду в лицо. Тут же наклонилась вперед, вцепилась зубами в запястье Брю. И – заключительным аккордом – ударила ногой назад, в пах. Нож упал на пол. Брю со сдавленным криком согнулась в три погибели, а Вероника одним прыжком переместилась за спину Тимофею. Вцепилась в его плечи и только теперь начала дрожать. Так сильно, как будто к ней подключили переменный ток.