– Дядя Фрэнк мертвый, – пожал плечами Норби. Спасатель посмотрел на Холли, как будто она знала, как на это реагировать. Но Холли буквально онемела от отчаяния – пятилетнему мальчику пришлось столько пережить. Ей хотелось обнять Норби, покачать его на руках и пообещать, что все в этом мире будет хорошо. Но сама вовсе так не думала, ведь смерть – часть этого мира. Адам нарушил запрет, вкусив от яблока. Да просто махом сожрал плод познания, и Господь обрек его на испытания как светлыми, так и темными сторонами жизни. Дети Адама научились охотиться, возделывать землю, выживать зимой, готовить еду на огне, делать орудия производства и строить жилища. Но Господь, желая дать людям всестороннее образование, преподал им миллионы уроков страданий и жестокости. Он вдохновил их на изучение языков. Они научились читать и писать, познакомились с биологией, химией, физикой и секретами генетики, а Господь открыл им все прелести опухоли головного мозга, мышечной дистрофии, бубонной чумы, пожирающего весь организм рака… И авиакатастроф. Хотели знаний? Получите. Господь оказался энтузиастом обучения, демоном познания. Он сваливал на учеников информацию в таком количестве и в таких подробностях, что не всякий мог их вынести. Пока спасатель нес Норби через поле к стоящим на краю полосы белым машинам «скорой помощи», отчаяние Холли уступило место ярости. Вот только ярость была непродуктивным чувством, потому что направить ее можно было только на Бога, а Бог не снимет с людей проклятие смерти только потому, что Холли Торн считает мир чудовищно несправедливым. Холли поняла, что ее гнев очень похож на чувства, которые мотивировали Джима Айронхарта. Она вспомнила, как пыталась убедить его спасти не только Дубровиков, но и всех пассажиров рейса 246. Он тогда прошептал ей в ответ: «Ненавижу смерть. Люди умирают. Ненавижу!» Некоторые из спасенных Джимом людей вспоминали, что он говорил нечто подобное. И Виола Морено рассказывала о тихой и глубокой печали, которая поселилась в сердце Джима с тех пор, как он в десять лет потерял родителей. Он ушел с работы, бросил любимое дело, потому что самоубийство Ларри Какониса перечеркнуло все его усилия, он больше не видел смысла оставаться учителем. Такая реакция сначала показалась Холли избыточной, но теперь она прекрасно понимала всю степень его отчаяния. Теперь она, как и Джим, испытывала острую потребность отказаться от рутины своей повседневной жизни и сделать что-то стоящее, вступить в схватку с судьбой, изменить ход вещей, каким бы его ни задумал Господь Бог. Холли стояла на перепаханном поле, вдыхала вонь смерти и смотрела, как спасатель уносит едва не погибшего ребенка к машинам «скорой помощи». В этот момент она ощутила связь с Джимом Айронхартом. Такой близости Холли еще никогда и ни с кем не чувствовала. И она отправилась его искать. Вокруг «ДиСи-10» царил хаос похлеще, чем сразу после катастрофы. На поле выехали пожарные машины. На разбившийся самолет опускались изогнутые арками струи, пена охлаждала фюзеляж, хлопьями стекала вниз и гасила пламя от впитавшегося в землю топлива. Из разбитых иллюминаторов и щелей в хвостовой части лайнера еще валил дым. Ветер колыхал его над самолетом, словно черный рваный купол. Солнце пробивалось сквозь постоянно менявшие очертания дыры в этом куполе. По перепаханному полю рядом с обломками самолета метались тени. Холли мысленно сравнила их со зловещими узорами в калейдоскопе с серо-черными стеклышками. Спасатели и парамедики обходили лайнер в поисках выживших, но для выполнения столь масштабной задачи явно не хватало рук, и к ним присоединялись некоторые из уцелевших пассажиров. Остальные стояли неподалеку поодиночке или сбившись в небольшие группы. Среди них попадались счастливчики, которые выглядели так, будто только что, приняв душ, сделав укладку и приодевшись, пришли на вечеринку, другие же, взъерошенные, были в мятой, перепачканной сажей одежде. Кто-то в шоке без умолку тараторил, кто-то, наоборот, не мог вымолвить ни слова. Все они ждали микроавтобусов, которые должны были отвезти их в терминал аэропорта Дубьюка. Объединял все эти разрозненные картинки и образы, словно накрывая сетью, лишь гомон переговоров по рациям. В поисках Джима Холли столкнулась с молодой женщиной в желтом спортивном платье. Ей было чуть за двадцать. Темно-рыжая, стройная, с лицом, как у фарфоровой куклы. Физически она не пострадала, но определенно нуждалась в помощи. Женщина стояла возле дымящейся хвостовой части лайнера и без устали, так что уже осипла, звала: – Кенни! Кенни! Кенни! Холли положила руку ей на плечо: – Кого вы ищете, моя хорошая? Женщина посмотрела на нее словно остекленевшими васильковыми глазами: – Вы видели Кенни? – Кенни? Кто такой Кенни? – Мой муж. – Можете его описать? – спросила Холли. – У нас медовый месяц, – словно в забытьи, ответила женщина. – Я помогу вам его найти. – Нет, не надо. – Успокойтесь, дорогая, все будет хорошо. – Я не хочу его искать, – сказала незнакомка, позволяя Холли увести себя в сторону машин «скорой помощи». – Я не хочу его видеть. Таким не хочу. Мертвым. Переломанным, обгоревшим… Неживым. И они вместе пошли по перепаханному полю. В конце зимы его засеют, а весной тут взойдут бледно-зеленые ростки. Природа сотрет с лица земли свидетельства смерти и снова подарит глазу иллюзию вечной, непрерываемой жизни. 5 Холли чувствовала, что с ней что-то происходит, что она меняется, и меняется кардинально. Холли не понимала, в чем именно состоят перемены и к чему они приведут, но знала, что уже никогда не будет прежней. В душе царил полный хаос. После всего пережитого у нее совершенно не осталось сил на общение с внешним миром, поэтому она согласилась пройти стандартную программу психологической помощи пострадавшим в авиакатастрофе. Организация психологической и практической помощи, которую предоставили уцелевшим пассажирам рейса 246, произвела на Холли глубокое впечатление. Медицинский и гражданский персонал аэропорта Дубьюка был отлично подготовлен для подобных ситуаций. Все службы действовали четко и эффективно. В аэропорт прибыли психологи, юридические советники, католические священники, пасторы и раввин. Для пострадавших освободили просторный вип-зал с мягкими темно-синими креслами и столами из красного дерева. Специально для них выделили с десяток телефонных линий. И плюс ко всему медсестры постоянно следили, не станет ли кто жертвой отложенного шока. Сотрудники «Юнайтед эйрлайнс» разрывались на части: устраивали на ночлег в отели; организовывали перелеты; помогали как можно скорее воссоединиться с родными и знакомыми, которых увезли в самые разные госпитали; находили слова сочувствия для тех, кто потерял близких. Казалось, они были в таком же шоке, как и пострадавшие, и чувствовали ответственность за то, что это случилось с самолетом их компании. Холли увидела, как девушка в униформе «Юнайтед эйрлайнс» вдруг резко развернулась и в слезах выбежала из зала. Все сотрудники, и женщины и мужчины, были бледны, у некоторых дрожали руки. Холли поймала себя на желании обнять их за плечи и сказать, что даже лучшие и самые надежные машины обречены рано или поздно сломаться, потому что человеческий опыт несовершенен, а тьма свободно входит в наш мир. В тяжелых обстоятельствах особенно заметны такие человеческие качества, как смелость, достоинство и способность к состраданию, поэтому Холли напряглась, когда в аэропорт прибыли представители СМИ всех мастей. Она знала, что первой их жертвой будет достоинство. Справедливости ради стоит сказать, что они всего лишь выполняли свою работу, и Холли прекрасно знала все трудности, с которыми им приходится сталкиваться, но в процентном соотношении количество крепких профессионалов среди репортеров примерно равнялось количеству профессионалов среди водопроводчиков или плотников. Разница в том, что равнодушный, бесцеремонный или недоброжелательный журналист может смутить, запутать или встревожить своего респондента. И может разрушить репутацию совершенно невинного человека, что гораздо страшнее плохо прочищенной трубы или перекошенной двери. Теле- и радиорепортеры вместе с журналистами печатных изданий буквально вломились в аэропорт и вскоре проникли даже в те помещения, куда у них официально не было допуска. Некоторые с уважением отнеслись к эмоциональному состоянию выживших. Но большинство изводило сотрудников «Юнайтед эйрлайнс» вопросами об «ответственности» и «моральных обязательствах» или вынуждало пострадавших делиться самыми сокровенными страхами и заново переживать недавний кошмар. И все ради того, чтобы побаловать ненасытных потребителей новостей. Но Холли была профессионалом и давала отпор. За пятнадцать минут четыре репортера из разных СМИ раз десять задали по сути один и тот же вопрос: что вы почувствовали? Что вы почувствовали, когда услышали, что предстоит аварийная посадка? Что вы почувствовали, когда поняли, что можете умереть? Что вы почувствовали, когда увидели, что некоторые пассажиры рядом с вами мертвы? В конце концов она отступила к обзорному окну с видом на прибывающие и вылетающие самолеты. Ее преследовал репортер из Си-эн-эн, некий Энлок, особо бойкий тип с дорогой стрижкой. Он просто не понимал, что Холли совсем не польщена его вниманием. И Холли взорвалась: – Спросите меня, что я видела или что думаю. Спросите: кто? что? где? почему? и как? Но бога ради, не спрашивайте, что я чувствую. Потому что, если вы нормальный человек, вы должны понимать, что я чувствую. Если у вас есть сердце, вы должны понимать! Энлок с оператором попытались ретироваться и переключиться на новую жертву. Холли сознавала, что люди в переполненном вип-зале оборачиваются на них, но ей было плевать. Она не собиралась так просто отпускать этого Энлока. – Вам не нужны факты, вам подавай трагедию, кровь, ужасы! Вы хотите, чтобы люди вывернули перед вами душу, а вы потом отредактируете все под свой выпуск или вообще переврете. Это похоже на надругательство, черт возьми! Вы насилуете людей! Холли поняла, что поддалась той же ярости, что охватила ее на месте катастрофы «ДиСи-10». Она злилась на Энлока куда меньше, чем на Бога, но злость казалась не такой бесплодной хотя бы потому, что репортер был живой мишенью, не то что Всевышний где-то там у себя на небесах. Холли думала, ее гнев остыл, и расстроилась, осознав, что снова оказалась в его власти. Она вышла из себя, ей было плевать, что происходит, пока она не заметила хищный блеск в глазах репортера. Кроме того, ее насторожил тот факт, что Энлока совсем не расстроили ее обвинения. И тогда Холли поняла, что он работает в прямом эфире, а она добавляет перцу в его репортаж, разыгрывает первоклассную драму. Энлок, конечно, не мог не воспользоваться столь удачным моментом. Потом он, естественно, благородно оправдает ее эмоциональный срыв, лицемерно сошлется на ее психологическую травму и предстанет перед телезрителями эдаким бесстрашным репортером и просто хорошим, все понимающим парнем. Холли пришла в ярость из-за того, что позволила втянуть себя в чужую игру – уж кто-кто, а она должна знать, что репортер всегда выигрывает. Холли развернулась и пошла прочь, уже на ходу услышав, как Энлок говорит в камеру: – …что вполне понятно, учитывая, через что пришлось пройти этой бедной женщине… Ей захотелось вернуться и врезать Энлоку по физиономии. Но это сыграло бы ему на руку. Он бы даже обрадовался! Что с тобой, Торн? Ты же никогда не срываешься. Не так, как сейчас. Никогда не срывалась, а сейчас просто слетела с катушек. Стараясь не обращать внимания на репортеров и подавив в себе внезапную тягу к самоанализу, Холли отправилась на поиски Джима Айронхарта. Увы, его не было в последней группе пострадавших, которую только привезли с места катастрофы, а сотрудники «Юнайтед эйрлайнс» не смогли найти его в списке пассажиров, что, впрочем, было неудивительно. Холли решила, что он остался на поле и изо всех сил помогает спасателям. Ей не терпелось поговорить с ним, но надо было проявить терпение. После выговора Энлоку репортеры не жаждали общаться с Холли, но она знала, как к ним подкатить. Попивая горький черный кофе из одноразового стаканчика, она прошлась по залу и вышла в холл, где, не признаваясь, что они коллеги, смогла выведать у репортеров кое-какую интересную информацию. Помимо всего прочего она узнала, что в списке уцелевших уже две сотни пассажиров, а число жертв не превышает пятидесяти, и это можно назвать настоящим чудом, учитывая характер повреждений самолета и возгорание. Холли следовало бы воспрянуть духом, ведь это означало, что благодаря Джиму командир лайнера смог спасти больше людей, чем было предначертано свыше. Но вместо того чтобы радоваться, она с грустью думала о тех, кому не удалось выжить. Еще она узнала, что члены экипажа – никто из них не погиб – надеялись найти пассажира, который оказал им неоценимую помощь. Описывали они его так: «Зовут Джим, фамилию не называл, высокий, похож на Кевина Костнера, с очень яркими голубыми глазами». Так как прибывшие в аэропорт представители власти хотели переговорить с этим Джимом, то и репортеры бросились на его поиски. Вскоре Холли стало ясно, что Джим не объявится, исчезнет, как всегда, после своих подвигов и его не смогут вычислить ни репортеры, ни власти. Кроме имени, они о нем ничего не знают. Она была единственной свидетельницей его подвига, кому он назвал свою фамилию. Холли нахмурилась. Почему он сделал для нее исключение? Возле двери в ближайший дамский туалет Холли столкнулась с Кристиной Дубровик. Кристина вернула ей сумочку и спросила о Стиве Харкмене, она и подумать не могла, что он и есть тот самый загадочный Джим, которого все так хотели разыскать. – Ему вечером во что бы то ни стало надо быть в Чикаго, – соврала Холли. – Так что он арендовал машину и уже уехал. – Я хотела еще раз его поблагодарить, – сказала Кристина. – Но теперь придется подождать возвращения в Лос-Анджелес. Вы, наверное, в курсе, он работает в одной компании с моим мужем. Кейси, умытая и причесанная, стояла рядом с мамой и ела шоколадку, но, похоже, та ее совсем не радовала. Улучив момент, Холли извинилась и вернулась в центр помощи пострадавшим, который «Юнайтед эйрлайнс» устроила в углу вип-зала. Там Торн попыталась попасть на ближайший рейс в Лос-Анджелес, все равно с какими пересадками. Но Дубьюк – не крупный хаб, и все места в любой аэропорт Южной Калифорнии были уже разобраны. Лучшим из возможных вариантов оказался утренний рейс на Денвер, а уже из Денвера дневной на Лос-Анджелес. Авиакомпания организовала Холли ночлег в трехзвездочном мотеле «Мидвей мотор лодж», и в шесть вечера она оказалась совершенно одна в чистом, но мрачном номере. Возможно, номер был не таким уж и мрачным, но в том состоянии она и люкс в «Рице» не смогла бы оценить по достоинству. Холли позвонила родителям в Филадельфию и сказала, что с ней все в порядке. Они ведь могли увидеть ее в репортаже Си-эн-эн или наткнуться в завтрашних газетах на ее имя в списке выживших пассажиров рейса 246. Родители пребывали в счастливом неведении и потребовали подробного отчета о случившемся. В результате ей пришлось их успокаивать, а не наоборот, и это было очень трогательно, потому что доказывало, как сильно они ее любят. – Мне все равно, какое у тебя там задание, – сказала мама, – но домой ты можешь вернуться и автобусом. Всегда приятно знать, что тебя любят, но разговор с дорогими родителями не поднял Холли настроение. Так как на голове у нее было черт знает что, а одежда вся до нитки пропахла гарью, Холли отправилась в ближайший торговый центр и там с помощью кредитки «Виза» купила все от нижнего белья и носков до легкой джинсовой куртки, в том числе синие джинсы и белую рубашку. И еще кроссовки «Рибок»: ее преследовала мысль, что грязные разводы на ее старых кроссовках – это пятна крови.