Вернувшись в мотель, Холли залезла в душ. Она намыливалась, смывала пену, снова намыливалась и снова смывала, пока брусок гостиничного мыла не превратился в тонкий лепесток. Так долго она еще никогда не мылась, но в результате все равно не чувствовала себя чистой. Холли выключила воду, осознав, что пытается отмыть что-то внутри. Она заказала в номер сэндвич, салат и фрукты, но, когда все принесли, есть не смогла, просто сидела и смотрела в стену. Телевизор включить она не осмелилась, слишком велик был риск нарваться на репортаж о крушении рейса 246. Если бы Холли могла позвонить Джиму Айронхарту, она бы не раздумывала ни секунды. Она бы звонила ему каждые десять минут, час за часом, пока он не вошел бы в дом и не снял трубку. Но она уже знала, что его номера в справочнике нет. В конце концов Холли спустилась в бар мотеля, села у стойки и заказала пиво. Это был опасный шаг – учитывая ее низкую толерантность к алкоголю, одна бутылка «Бекс» на голодный желудок могла вырубить ее до конца вечера. С ней попытался завязать разговор коммивояжер из Омахи лет сорока пяти, вполне симпатичный и приятный мужчина, но Холли не хотелось ни с кем флиртовать, и она постаралась вежливо объяснить, что пришла в бар не затем, чтобы ее кто-нибудь снял. – Да я тоже, – улыбнулся мужчина. – Просто хочется с кем-нибудь поговорить. Холли ему поверила, и интуиция ее не подвела. Они просидели в баре еще пару часов, болтали о кино и сериалах, обсуждали комиков и певцов, погоду и еду. Ни разу не вспомнили о политиках, авиакатастрофах и серьезных мировых проблемах. К своему удивлению, Холли выпила три бутылки пива, но, кроме легкого шума в голове, ничего не почувствовала. – Хоуи, я буду благодарна вам по гроб жизни, – совершенно серьезно сказала на прощание Холли. В номер она вернулась одна, разделась, забралась под простыни и, едва коснувшись головой подушки, почувствовала, что проваливается в сон. Натягивая сверху покрывало, чтобы спрятаться от холодного воздуха из кондиционера, Холли заплетающимся скорее от усталости, чем от пива языком пробормотала: – Залезай в мой кокон, скоро станешь бабочкой. Она заснула, так и не поняв, что значили эти слова и откуда они взялись в ее голове. Шух-х! Шух-х! Шух-х! Шух-х! Шух-х! Холли снова оказалась в помещении с каменными стенами, но сон во многом отличался от того, который она видела раньше. Для начала, ее не окружала кромешная тьма. Мерцающее пламя толстой желтой свечи, стоявшей на синем блюдце, освещало стены, узкие, как бойницы, окна, дощатый пол, вращающуюся ось, которая спускалась с потолка и уходила в дыру в центре пола, и тяжелую, окованную железом деревянную дверь. Холли знала, что это чердак старой ветряной мельницы, звук – шух-х, шух-х, шух-х, шух-х – это свист огромных парусов, рассекающих ночной воздух, а за тяжелой дверью начинается винтовая лестница из белого камня, которая ведет в главное помещение мельницы. Когда сон начался, она стояла, но вдруг воздух на секунду пошел рябью, и вот она уже сидит, но не на обычном стуле, а в самолетном кресле, пристегнутая ремнем безопасности. Холли повернула голову и увидела рядом Джима Айронхарта. – Эта старая посудина не долетит до Чикаго, – мрачно сказал он. И ей вовсе не показалось странным, что они летят на каменной мельнице и огромные дощатые паруса держат их в воздухе, как двигатели не дают упасть самолету. – Но мы ведь не погибнем? – спросила Холли. Джим растворился в воздухе, и на его месте появился десятилетний мальчик с густыми каштановыми волосами и яркими голубыми глазами. Она дивилась на это чудо, но потом вдруг поняла, что каштановые волосы и ярко-голубые глаза – это подсказка и перед ней все тот же Джим, только из другого времени. Сны не подчиняются логике реального мира, так что превращение Джима казалось не таким уж волшебным и даже вполне логичным. – Мы не погибнем, если не придет он, – сказал ребенок. – Кто «он»? – переспросила Холли. И мальчик ответил: – Враг. Мельница будто отреагировала на его последнее слово. Стены чердака начали сокращаться, изгибаться и пульсировать, словно живые, – так же как прошлой ночью вспучилась стена в мотеле «Лагуна-Хиллз». Холли показалось, что из стены проступает лицо монстра. – Мы умрем, – сказал мальчик. – Мы все здесь умрем. Он словно призывал чудовище, которое пыталось выбраться из стены. Шух-х! Холли резко открыла глаза. Последние три ночи она всегда так просыпалась, только в этот раз ничто из сна не последовало за ней в реальный мир и она не испытывала прежнего ужаса. Испугалась? Да. Но это был слабый, разбавленный страх, ближе к тревоге, чем к истерике. Но самое главное – она проснулась с ощущением свободы, как будто за спиной выросли крылья. Холли села, откинулась на спинку кровати и скрестила руки на голой груди. Она дрожала, но не от холода или страха, а от возбуждения. Накануне вечером, проваливаясь в сон, она пробормотала: «Залезай в мой кокон, скоро станешь бабочкой». Теперь она ясно видела смысл этих слов. Она поняла, что перемены начались в тот момент, когда она впервые столкнулась с тайной Айронхарта. Но ощутила, что по-настоящему меняется, лишь в вип-зале аэропорта после крушения «ДиСи-10». Она никогда не вернется в «Портленд пресс». Она больше никогда не будет работать в газете. С журналистикой покончено. Вот почему она набросилась на репортера из Си-эн-эн. Она очень на него разозлилась, но в то же время подсознательно испытывала чувство вины. Энлок охотился за сенсацией, а она не делала ничего, хотя видела катастрофу изнутри. Будь она настоящим репортером, она бы уже опросила всех выживших пассажиров и строчила материал для «Портленд пресс». А у нее даже на секунду не возникло такого желания. Поэтому она соткала ткань из отвращения к себе, скроила из нее костюм ярости с огромными плечами и широченными лацканами, напялила его на себя и, закипая от злости, разразилась гневной речью перед камерой Си-эн-эн. И весь этот цирк только для того, чтобы доказать себе, что ей небезразлична журналистика, что она не откажется от карьеры и не бросит профессию, которой собиралась посвятить всю свою жизнь. Холли не могла усидеть на месте, она вскочила с кровати и стала вышагивать по комнате. С журналистикой покончено. Покончено навсегда. Она свободна. Девочка из семьи простых рабочих, она всю жизнь стремилась стать нужной, стать посвященной, смотреть на события изнутри. Способная девочка выросла и, превратившись в умную и талантливую женщину, обнаружила, что в жизни нет логики. Тогда она подумала, что ее призвание – восстанавливать порядок, и очень старалась это делать с помощью неподходящих инструментов журналистики. Ирония в том, что, решая двойную задачу по принятию жизни и ее объяснению, она училась и работала по семьдесят-восемьдесят часов в неделю и в результате осталась без отношений, без детей, без настоящих друзей, а сложных нерешенных вопросов в жизни только прибавилось. И вот теперь Холли вдруг освободилась от всех страстей и устремлений, она больше не хотела принадлежать к касте посвященных или докапываться до сути вещей. Напрасно Холли думала, что ненавидит журналистику. Она ненавидела свои неудачи в журналистике, а неудачи были лишь следствием того, что она занималась не своим делом. И чтобы разобраться в себе и порвать с привычным образом жизни, ей всего-то надо было встретить волшебника и выжить в страшной авиакатастрофе. – Ты такая гибкая, Торн, – язвительно сказала вслух Холли. – И такая просвещенная. А что? Если бы она не прозрела после знакомства с Джимом Айронхартом и этой жуткой катастрофы, она бы все равно во всем разобралась… Надо было только дождаться, когда в дверь позвонит Джимини Крикет и споет забавную поучительную песенку о разнице между правильным и неправильным выбором в жизни. Холли расхохоталась. Она стянула с кровати покрывало, закутавшись в него, села в кресло, поджала под себя ноги и смеялась так, как не смеялась даже во времена беззаботной юности. Впрочем, нет. Источник всех ее проблем в том, что она никогда не была беззаботной. Она была серьезным подростком и всегда следила за событиями в мире. Волновалась, не начнется ли третья мировая война, ведь все говорили, что, скорее всего, ядерный взрыв ее погубит еще до окончания средней школы. Волновалась из-за перенаселения планеты, ведь все говорили, что к 1990 году от голода погибнет полтора миллиарда людей, население Земли сократится вдвое, а в Америке умрет каждый десятый. Волновалась из-за загрязнения окружающей среды, потому что оно приведет к остыванию планеты, начнется новый ледниковый период и человеческой цивилизации придет конец еще при ее жизни! Статьи об этом в конце семидесятых были на передовицах всех газет. А потом открыли парниковый эффект, и все начали волноваться из-за неминуемого потепления. В подростковом возрасте, в юности, да и после восемнадцати она слишком много тревожилась и слишком мало радовалась. Пребывая в вечном унынии, она потеряла жизненные ориентиры, и каждая сенсация, даже высосанная из пальца, могла вывести ее из равновесия. И вот теперь она смеялась, как ребенок. Дети (пока не войдут в пубертатный период и прилив гормонов не унесет их в неведомые дали) знают: жизнь может пугать, как темнота, в ней много до жути странного, но все же она глупа и несуразна, она создана для веселья, она похожа на захватывающее путешествие в чудесные далекие края. Холли Торн, которой вдруг стало нравиться ее имя, поняла, куда и зачем она идет. Она поняла, чего хочет от Джима Айронхарта – вовсе не интервью для эпохального материала, который принесет ей известность, журналистские награды или даже Пулицеровскую премию. Нет, это было нечто намного более ценное, настоящее сокровище, и Холли жаждала его получить. Забавно, если он согласится, в нагрузку к воодушевлению, радости и смыслу жизни она получит еще и опасность. Если он даст ей то, чего она так желает, она может умереть через год, или через месяц, или даже через неделю. Но теперь, когда она наконец увидела свет в конце тоннеля, ее совсем не пугали ранняя смерть и вечная тьма. Часть вторая. Ветряная мельница Сердца черную память Лучше в прошлом храни, Сбережет время тайну, Как могильный гранит. Сердца черную тайну В самом сердце храни, Лишь появятся слухи — Твои дни сочтены. Тайну годы удержат Лучше всяких оков, Слух чужой не расслышит Звук несказанных слов. Ты один знаешь двери