Джим проводил ее к ванной в холле у парадного входа. Никаких обоев, стены выкрашены белой краской. Вместо дизайнерского мыла в форме розочек только самый обычный брусок туалетного. Вместо цветных махровых полотенец с ручной вышивкой – рулон бумажных на полке у раковины. Закрывая за собой дверь, Холли оглянулась и предложила: – Может, побеседуем за легким ужином? Умираю от голода. Выйдя из туалета, Холли заглянула в комнату Джима. Ее интерьер был в стиле «гаражная распродажа всякого барахла» (хотя лингвистическая экспертиза не допустила бы употребления слова «интерьер» в данном случае), по сравнению с гостиной обстановка здесь была просто спартанской. И в целом дом был довольно скромным для счастливчика, выигравшего в государственную лотерею шесть миллионов долларов, но на фоне мебели его можно было назвать роскошным. Холли вошла в кухню: Джим ждал ее, сидя за высоким круглым столиком. – Я надеялась, ты уже стол накрыл, – пошутила она, устраиваясь напротив. Джим не улыбнулся. – Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Позволь начать с того, чего я не хочу, – сказала Холли серьезно. – Я не хочу писать о тебе. Я завязала с журналистикой, сыта ею по горло. Хочешь верь, хочешь нет, но это правда. На тебе великий труд, пресса только помешает, погибнут люди, которых ты мог бы спасти. Теперь я это понимаю. – Хорошо. – И я не собираюсь тебя шантажировать. Судя по обстановке, ты давно уже все промотал, и вряд ли у тебя в загашнике осталось хотя бы восемнадцать баксов. Джим не улыбнулся, он просто сидел и смотрел на Холли своими синими, как пламя газовой горелки, глазами. – Я не хочу помешать твоей работе, – перечисляла Холли, – или как-то тебя скомпрометировать. Я не собираюсь поклоняться тебе как Мессии, выходить за тебя замуж, рожать детей или допытываться, в чем смысл жизни. В любом случае только Элвис Пресли в курсе, в чем ее смысл, а он сейчас в анабиозе в усыпальнице инопланетян на Марсе. Джим сидел с каменным лицом. Крепкий орешек. – Теперь о том, чего я хочу. Я хочу удовлетворить свое любопытство, хочу узнать, что ты делаешь и как. – Холли запнулась на секунду, глубоко вдохнула и перешла к самому главному: – И я хочу тебе помогать. – Что ты имеешь в виду? Холли застрочила как пулемет, опасаясь, что Джим перебьет ее прежде, чем она все ему выложит, и у нее уже не будет второго шанса. – Я хочу работать с тобой, участвовать в твоих миссиях, или как там ты их называешь. Думай что угодно, но я хочу спасать людей или, по крайней мере, помогать тебе их спасать. – Тут твоя помощь не нужна. – Но хоть как-то я ведь могу тебе пригодиться, – настаивала Холли. – Будешь только путаться под ногами. – Послушай, я умная… – И что? – Образованная… – Я тоже. – Смелая… – Но ты мне не нужна. – Компетентная, исполнительная… – Извини. – Проклятье! – выругалась Холли, но не от злости, а от бессилия. – Давай я буду твоим секретарем, даже если он тебе не нужен. Позволь, я буду твоим Пятницей, твоей правой рукой, ну или, на худой конец, просто другом. Казалось, Джима нисколько не тронули мольбы Холли. Ей стало не по себе под его долгим пронзительным взглядом, но она не отвела глаза. Холли почувствовала, что он хочет запугать ее, подчинить своей воле, но ею было не так-то просто манипулировать. Она не отдаст ему инициативу еще до начала схватки. – Так, значит, ты хочешь быть моей Лоис Лейн, – наконец сказал Джим. В первую секунду Холли не поняла, о чем речь, а потом вспомнила: Метрополис, «Дейли плэнет», Джимми Олсен, Перри Уайт, Лоис Лейн, Кларк Кент, Супермен. Холли поняла, что Джим пытается вывести ее из себя. Разозлить оппонента – один из способов манипуляции. Если она начнет огрызаться, у него появится повод ее спровадить. Холли твердо решила сохранять спокойствие и излучать доброжелательность. Однако она не могла сдерживать свой темперамент, сидя на одном месте. Нужно найти выход энергии, иначе она взорвется. Холли отодвинулась от стола, встала и принялась вышагивать по кухне. – Нет уж, кем-кем, а ею я становиться не хочу. Не хочу быть твоим хроникером, эдакой отважной репортершей. Меня тошнит от журналистики. И она вкратце пояснила почему: – Меня не прельщает роль восторженной поклонницы или девицы, которая стремится сделать как лучше, а в результате постоянно влипает в истории и тебе приходится спасать ее из лап злобного Лекса Лютора. Здесь творится что-то невероятное, и я хочу в этом участвовать. Да, это опасно, но я всем сердцем желаю быть причастной, ведь то, что ты делаешь, так… Так важно. Я хочу хоть чем-то тебе помогать, хочу посвятить свою жизнь чему-то действительно важному. – Доброхоты такие самонадеянные и, хотя сами того не сознают, такие заносчивые. От них больше вреда, чем пользы, – заметил Джим. – Я не из таких. Я не жду поклонения за готовность жертвовать собой. И в моральном превосходстве над остальными я тоже не нуждаюсь. Я просто хочу быть полезной. – В мире полно благодетелей, – не отступал Джим. – Предположим, мне нужен помощник, а он мне действительно нужен. Почему я должен выбрать именно тебя? Невыносимый тип. Холли захотелось влепить ему пощечину, но она все вышагивала по кухне. – Вчера, когда я вернулась в самолет за тем мальчиком, за Норби, я… Сама от себя такого не ожидала. Я и не знала, что на такое способна. Я ползла к нему, и мне было страшно, страшно до смерти, но я вытащила его и почувствовала, что чего-то стою. – Тебе просто нравится, когда люди восхищаются твоим геройством, – бесстрастно заметил Джим. – Нет, дело не в этом, – затрясла головой Холли. – Никто, кроме одного спасателя, так и не узнал, что я вытащила Норби из этого ада. Я сама собой восхитилась. Вот в чем дело. Я выросла в собственных глазах. – Значит, ты подсела на риск и героизм, как на наркотики. Теперь Холли захотелось влепить ему две пощечины. Да так, чтобы у него глаза повылезали. Ей бы очень полегчало. Но она взяла себя в руки и сказала: – Ладно, если ты так это называешь, я подсела на героизм. Джим не извинился, просто сидел за столом и смотрел, как она ходит из стороны в сторону. – Но это, наверное, лучше, чем если бы я каждый день заталкивала в каждую ноздрю по фунту кокаина? Джим не ответил. – А когда все закончилось и я передала Норби спасателю, знаешь, что я почувствовала? Сильнее всего почувствовала? Не безумную радость оттого, что спасла Норби, хотя и это тоже. И не гордость или восторг оттого, что мне удалось победить смерть. Первым чувством была ярость. Меня это удивило и даже испугало. Я злилась из-за того, что малыш чуть не погиб, а его дядя умер рядом с ним. Мальчику придавило ногу, и он лежал там под креслами рядом с трупами. Я злилась оттого, что он уже никогда не сможет радоваться жизни, как другие дети. Мне хотелось кого-нибудь ударить, хотелось, чтобы кто-то попросил у него прощения за все, что ему пришлось пережить. Но судьба – не подонок в дешевом костюме, ты не можешь взять ее за шкирку и заставить извиниться. Остается только вариться в собственной ярости. Холли не повышала голоса, но говорила все более страстно. Она шагала все быстрее. Вместо того чтобы злиться, Холли все больше распалялась, а это означало, что она на грани отчаяния. Но Холли не могла остановиться: – Просто вариться в своей ярости. Если только ты не Джим Айронхарт. Но Джим Айронхарт может что-то с этим сделать. Может изменить то, чего никто не в силах изменить. И теперь, узнав о тебе, я не могу жить, как прежде, не могу просто пожать плечами и пройти мимо, потому что ты показал мне силу, о которой я даже не подозревала. Ты подарил мне надежду, которой мне так не хватало. И указал мне путь. Теперь я знаю, чего хочу. Я хочу победить смерть, хочу плюнуть ей в лицо. Черт тебя дери, ты явил мне все это, а теперь хочешь просто захлопнуть дверь у меня перед носом?! Джим не отрывал от Холли глаз. «Мои поздравления, Торн, – поддразнила себя Холли, – ты воплощенная сдержанность, истинный образчик самообладания». Джим просто сидел, молчал и смотрел на нее. Она ответила на его холодный прием пылкой речью, на его весьма эффективное молчание – потоком слов. У нее был один-единственный шанс, и она его профукала. Вся энергия вдруг улетучилась, и Холли снова села, уперлась локтями в стол и спрятала лицо в ладонях. Она сама не знала, что сейчас сделает – разревется или сорвется на крик. Но она лишь устало вздохнула. – Пиво будешь? – спросил Джим. – Господи, да. Косые лучи солнца, словно широкие огненные полосы, пробивались сквозь ставни, оставляя на потолке медно-золотые полосы. Холли откинулась на спинку стула, а Джим, наоборот, подался вперед. Она смотрела на него, а он смотрел на свою полупустую бутылку «Короны». – Я тебе еще в самолете сказал, что я никакой не экстрасенс, – с нажимом говорил Джим. – Я не могу по собственной воле предвидеть события. У меня не бывает видений. Мной управляет некая высшая сила. – Не мог бы ты как-нибудь ее охарактеризовать? Джим пожал плечами: – Бог. – С тобой говорит Бог?