Обстановка, как и во всем доме, была простой и скромной. Дешевый стол, скорее всего, купили со скидкой на складе офисной мебели. Также в комнате были две лампы, вращающееся кресло на колесиках, два книжных шкафа, заставленные томами в потрепанных переплетах, и рабочий стол, такой же голый и запылившийся, как и письменный. Все книги, а их было не меньше двух сотен, имели отношение к религии – к исламу, иудаизму, буддизму, дзен-буддизму, христианству, индуизму, даосизму, синтоизму и прочим верованиям. Здесь были собрания сочинений Фомы Аквинского и Мартина Лютера, работа «Ученые и их боги». Библия в нескольких переводах – Дуэ, короля Якова и стандартная американская. Коран и Тора, включающая Ветхий Завет и Талмуд, буддистская Трипитака, Агамы индуизма, Зенд-Авеста зороастризма и брахманские Веды. Холли поразила обширная библиотека Джима, но больше ее заинтересовали развешенные по стенам фотографии формата восемь на десять. Их было штук тридцать, большинство черно-белые, но попалось и несколько цветных. Со всех снимков смотрели одни и те же люди: поразительно красивая брюнетка, симпатичный лысеющий мужчина с добродушным лицом и ребенок – не кто иной, как Джим Айронхарт. Эти глаза! А пара наверняка была его родителями. На одной фотографии Джим, еще совсем кроха, завернут в одеяло, но на остальных ему от четырех до десяти лет. Конечно, ведь его родители погибли, когда ему было десять. На одних снимках Джим был вдвоем с отцом, на других вдвоем с матерью. Холли догадалась, что фотографировал кто-то из родителей. Где-то они были втроем. С годами красота матери становилась все совершеннее, волосы у отца все редели, но выглядел он даже счастливее, чем прежде. А Джим пошел в мать и становился очень красивым мальчиком. Часто фоном служили туристические достопримечательности или указатели с их названиями. Джим с родителями у Радио-сити-мьюзик-холла, здесь ему около шести. Джим с отцом на пляжном променаде в Атлантик-Сити, здесь ему четыре или пять. Джим с матерью возле указателя «Национальный парк Гранд-Каньон», а за спиной у них великолепная панорама. Айронхарты в полном составе в самом сердце Диснейленда напротив замка Спящей красавицы, здесь Джиму лет семь-восемь. Бил-стрит в Мемфисе. Залитый солнцем отель «Фонтенбло» в Майами-Бич. Смотровая площадка с видом на гору Рашмор. Букингемский дворец в Лондоне, Эйфелева башня, отель «Тропикана» в Лас-Вегасе, Ниагарский водопад. Где они только не побывали! И на каждом снимке, вне зависимости от того, кто фотографировал, они были по-настоящему счастливы. Холли не заметила ни одной фотографии с натянутыми улыбками или с лицом типа «щелкай уже скорее», которых всегда полно в семейных альбомах. Айронхарты часто не только улыбались в объектив, но и смеялись и даже корчили веселые рожицы. И они не стояли бок о бок в напряженных позах, нет, кто-то обязательно клал руку другому на плечо, или они обнимали друг друга, или целовали в щеку – в общем, проявляли любовь и нежность. Глядя на мальчика, трудно было представить, что, повзрослев, он превратится в печального и порой даже угрюмого мужчину. Холли поняла, что смерть родителей кардинально изменила его жизнь и счастливый малыш исчез навсегда. Одна черно-белая фотография выделялась среди других, вызывая особый интерес. На ней мистер Айронхарт сидел на стуле с прямой спинкой. Джим, ему было лет семь, устроился у отца на коленях. Оба нарядились в смокинги. Миссис Айронхарт стояла за спиной мужа, положив руку ему на плечо. На ней было расшитое пайетками облегающее коктейльное платье, подчеркивающее стройную фигуру. Они смотрели прямо в камеру. Их позы, в отличие от других фотографий, были выверены, а фоном служил искусно задрапированный бархатный занавес. Это фото явно сделал профессионал. – Они были чудесные. Лучшие родители в мире, – сказал Джим. Он стоял на пороге кабинета. Холли так засмотрелась на фото, что не услышала его шагов. – Вы много путешествовали. – Да, мы все время куда-то ехали. Они с удовольствием показывали мне новые места, чтобы я все увидел своими глазами. Из них бы вышли отличные учителя. – А кем они работали? – Папа – бухгалтером в «Уорнер бразерс». – На киностудии? – Да. – Джим улыбнулся. – Мы жили в Лос-Анджелесе. Мама мечтала о кинокарьере, но снималась совсем мало, а в основном работала хостес в ресторане на Мелроуз-авеню, недалеко от студии «Парамаунт». – Ты был счастливым ребенком? – Я был счастлив каждую минуту. Холли показала на фотографию, где вся семья была при полном параде. – Какое-то особое событие? – Даже отмечая даты, которые касались их двоих, например годовщину свадьбы, родители всегда брали меня с собой. Я постоянно чувствовал себя особенным и самым любимым. На этом фото мне семь. Помню, в тот вечер они строили грандиозные планы. Говорили, что проживут вместе еще сто лет и с каждым годом будут все счастливее и умрут в один день во сне. Они мечтали нарожать кучу детей, купить большой дом, объездить весь мир. И всего три года спустя… – Мне очень жаль, – посочувствовала Холли. Джим пожал плечами. – Прошлого не вернешь. Двадцать пять лет прошло. – он посмотрел на свои часы. – Ладно, пойдем, уже почти девять, а до фермы четыре часа ходу. По дороге они заехали в мотель «Лагуна-Хиллз». Холли быстро переоделась в джинсы, синюю клетчатую рубашку и упаковала все вещи. Джим отнес чемодан в багажник своего «форда». На стойке регистрации Холли вернула ключ от номера и расплатилась. Она чувствовала, что Джим, сидя за рулем в машине, не сводит с нее глаз. Естественно, она была бы разочарована, если бы он на нее не смотрел, но всякий раз, когда она поворачивалась к витринному окну, Джим сидел неподвижно, как статуя, и смотрел на нее без всякого выражения – так холодно, да еще и сквозь солнечные очки, что ей становилось не по себе. Холли даже спросила себя, не зря ли решила ехать с ним в долину Санта-Йнез? Она выйдет из мотеля, сядет в машину, и с этого момента никто во всем мире, кроме Джима, не будет знать, где она. Все ее записи о нем в чемодане – случись что, любые зацепки исчезнут вместе с ней. И она станет очередной одинокой женщиной, которая уехала в отпуск и пропала. Пока администратор заполнял бланк оплаты, Холли подумывала позвонить родителям в Филадельфию и рассказать, куда она отправляется и с кем. Но пришла к выводу, что только их растревожит и придется еще полчаса доказывать, что с ней все в порядке. И потом, она уже решила, что светлое начало Джима сильнее темного и что они будут вместе. А если временами ей становится рядом с ним не по себе… Так на то она и клюнула. Чувство опасности только усиливало его притягательность. А в душе он хороший человек. Глупо за себя волноваться после того, как занималась с ним любовью. Для женщины первая ночь с мужчиной – самый уязвимый момент в их отношениях. Конечно, если она любит, а не только удовлетворяет свои потребности. А Холли любила. – Я его люблю, – произнесла она вслух. Холли сама себе удивилась, ведь она думала, ее тянет к Джиму потому, что он невероятно красив, хорошо сложен, обладает природным магнетизмом и вдобавок окружен ореолом таинственности. Администратор, который был лет на десять младше Холли и потому еще думал, что любовь витает в воздухе и никогда не кончается, улыбнулся и сказал: – Это же здорово! – Вы верите в любовь с первого взгляда? – спросила Холли, подписывая счет. – Почему бы и нет? – Вообще-то, не с первого взгляда. Мы познакомились двенадцатого августа, значит… Уже шестнадцать дней прошло! – И вы до сих пор не поженились? – пошутил администратор. Холли вышла из мотеля, подошла к «форду», села рядом с Джимом и спросила: – Надеюсь, когда доберемся до места, ты не распилишь меня циркуляркой и не закопаешь под мельницей? Очевидно, Джим почувствовал ее состояние, поэтому не обиделся и ответил с наигранной серьезностью: – Ну что ты! Под мельницей уже нет места. Придется закапывать тебя по кусочкам по всей ферме. Холли рассмеялась. Какая же она идиотка, что побоялась с ним ехать! Джим наклонился к ней и поцеловал в губы. Это был чудесный долгий поцелуй. – Я рискую не меньше тебя, – сказал он. – Поверь, я в жизни никого не зарубила. – Я серьезно. Мне никогда не везло в любви. – Мне тоже. – Но в этот раз все будет по-другому. Джим снова ее поцеловал. Поцелуй был коротким, но показался Холли слаще первого. Они выехали со стоянки. В отчаянной попытке растормошить умирающего в ее душе циника, Холли напомнила себе, что Джим не сказал, что любит ее. Он тщательно подобрал слова, и его последняя фраза больше походила на намек, чем на признание. Вполне вероятно, он не намного надежнее всех тех мужчин, которым она когда-то поверила. С другой стороны, она тоже не призналась Джиму в любви. Она вообще говорила очень расплывчато – возможно, потому, что машинально еще защищалась и открыться администратору оказалось легче, чем сказать о своих чувствах Джиму. Остановившись на автозаправке, Джим и Холли купили в круглосуточном магазинчике черничные маффины, по стакану черного кофе и поехали дальше на север. Был вторник, утренние часы пик уже прошли, но на некоторых участках автострады транспортный поток полз не быстрее, чем процессия улиток в ресторан высокой кухни. Удобно устроившись в пассажирском кресле, Холли, как и обещала, принялась рассказывать Джиму о своих ночных кошмарах. Начала с того, который приснился ей в ночь на пятницу (в нем ее окружала непроглядная тьма), и закончила сегодняшним, оказавшимся самым страшным и странным. Джим все удивлялся, как она увидела во сне мельницу, о существовании которой даже не подозревала. А в субботу, после катастрофы рейса 246, ей приснился он, только десятилетним. Причем приснился на мельнице, хотя она не знала, что это место ему знакомо и что он еще мальчиком проводил там много времени. Но больше всего вопросов вызвал последний кошмар Холли. – Кто была та женщина, если не ты? – спросил Джим, не отрывая глаз от дороги. – Понятия не имею. – Холли доела последний маффин. – Я ее не узнала. – Можешь ее описать? – Я видела лишь отражение в темном окне, так что, боюсь, не выйдет. Холли допила кофе и задумалась. Вспомнить сцены из последнего кошмара оказалось гораздо проще, чем она думала. Обычные сны быстро стираются из памяти, а картинки из этого вставали у нее перед глазами, как будто все случилось в реальной жизни. – У нее было крупное лицо, не то чтобы красивое, а скорее благородное. Глаза широко поставлены, губы полные. А высоко на правой щеке – родинка. Не думаю, что это было пятнышко на стекле. Волосы вьющиеся. Кого-нибудь напоминает? – Нет. Пожалуй, нет. Расскажи, что ты увидела на дне пруда, когда его осветили молнии? – Даже не знаю, как это описать. – А ты постарайся. Холли на минуту задумалась, а потом тряхнула головой: – Не могу. Женщину я так легко вспомнила, потому что знала, что передо мной, я понимала, что вижу чье-то лицо. А на дне пруда… Было что-то странное, в жизни ничего подобного не видела. Я не знала, на что смотрю, да и длилось это какую-то секунду. Появилось и сразу исчезло. А там правда на дне что-то есть?