– Нет. – Ни разу за все десять тысяч лет? – Это вопрос с подвохом? Хочешь меня подловить? Все еще не веришь, что я говорю правду? Холли взглянула на Джима – тот отрицательно покачал головой, давая понять, что сейчас не время приводить аргументы и осмотрительность не только не помешает, но в данной ситуации может оказаться их единственной надеждой на спасение. Он вдруг задался вопросом, способен ли Друг читать его мысли так же легко, как программировать его на определенные действия? Навряд ли. Если бы мог, он бы уже знал, что они считают его сумасшедшим и относятся к нему соответственно. Мало бы им не показалось. – Извини, – сказала Холли. – Я вовсе не собиралась ловить тебя на слове. Мы просто хотим тебя понять. Мы тобой восхищаемся. Если наши вопросы кажутся обидными, пожалуйста, поверь, мы задеваем тебя не специально, а по незнанию. Друг молчал. Теперь свет в стене пульсировал медленнее. Джим понимал, как рискованно объяснять действия иного в человеческих терминах, но чувствовал: перемены в свечении говорят о том, что Друг размышляет. Переваривает вопрос Холли и решает, можно ли ей верить. Наконец голос зазвучал снова – и теперь намного мягче, чем в начале разговора: – Задавайте свои вопросы. Холли в очередной раз сверилась с блокнотом и спросила: – Ты когда-нибудь освободишь Джима от этой работы? – А он этого хочет? Холли посмотрела на Джима. Учитывая все то, через что ему пришлось пройти за последние месяцы, Джим сам удивился, когда ответил: – Нет, если буду уверен, что служу добру. – Так и есть. Почему ты сомневаешься? Впрочем, хочешь верь в мои добрые намерения, хочешь нет, я тебя все равно никогда не отпущу. Последнее предложение Друг произнес таким зловещим тоном, что Джим снова засомневался, будут ли все спасенные служить на благо человечества. – Почему ты… – Есть и другая причина, по которой я выбрал Джима Айронхарта для этой работы, – перебил Друг Холли. – Какая? – спросил Джим. – Ты сам ее искал. – Я? – Цель. Джим понял. Страх перед Другом никуда не исчез, но Джима тронуло его участие. Его жизнь была разрушена, а Друг дал ему цель и тем самым спас, так же как Джим спас Билли Дженкинса, Сузи Явольски и всех остальных. Только Джим спасал людей от неминуемой физической смерти, а Друг спас от гибели его душу. Все-таки Друг способен на сочувствие. Джим знал, что заслуживал сострадания, когда после самоубийства Ларри Какониса скатывался в глубокую депрессию. Слова Друга, даже если это была очередная ложь, подействовали на Джима гораздо сильнее, чем он ожидал, – у него даже слезы к глазам подступили. – Почему ты ждал аж десять тысяч лет, а потом надумал использовать кого-нибудь вроде Джима для улучшения будущего человечества? – Сначала надо было изучить обстановку, собрать данные, проанализировать, а потом уже решать, насколько оправданным будет мое вмешательство. – И ты решал десять тысяч лет? Это дольше, чем наша летописная история. В ответ молчание. Холли повторила вопрос. – Я ухожу, – наконец откликнулся Друг. А потом, словно не хотел, чтобы они сочли сочувствие за слабость, добавил: – Не пытайтесь уйти, а то умрете. – Когда ты вернешься? – спросила Холли. – Не спите. – Но мы все равно рано или поздно заснем, – сказала Холли, когда янтарный свет начал темнеть и все в комнате окрасилось кроваво-красным. – Не спите. – Сейчас два часа ночи, – напомнила Холли. – Сны – это порталы. Холли не выдержала: – Проклятье! Нам теперь до самой смерти не спать?! Свет в стене исчез. Друг ушел. Где-то веселятся и смеются. Где-то слушают музыку и танцуют. Где-то любовники приближаются к экстазу. Но верхнюю комнату, спроектированную как склад, от пола до потолка заполнили дурные предчувствия. Беспомощность и невозможность что-либо предпринять выводили Холли из себя. Она всегда была человеком действия, пусть даже ее действия чаще что-то рушили, чем созидали. Если работа не оправдывала надежд, Торн, не раздумывая, увольнялась и двигалась дальше. Когда отношения портились или человек становился неинтересен, она сразу шла на разрыв. Да, она часто бежала от проблем: быть честным и совестливым репортером, когда в журналистике, как и везде, все покупается и продается, не сахар. Бежала от любви, боялась пустить корни, не хотела связывать себя обязательствами. Ну и что, бегство – тоже действие. А теперь она не может даже бежать. С другой стороны, Друг не давал ей просто бросить сегодняшнюю проблему, так что, можно сказать, оказывал ей услугу. Некоторое время они с Джимом обсуждали последний визит Друга и вносили поправки в оставшиеся вопросы. Заключительная часть затянувшегося интервью показалась им интересной, в ней содержалась потенциально полезная информация. Именно потенциально полезная, ведь оба чувствовали: все, что говорит им Друг, может оказаться неправдой. К трем пятнадцати утра они устали стоять и напрочь отсидели задницы. Выбора не было – они расстелили и сдвинули спальники, легли бок о бок и стали смотреть в потолок. Лампу, чтобы не заснуть, выкрутили на максимальную яркость. Ожидая появления Друга, они болтали о всякой ерунде, просто чтобы чем-то занять мозги, – трудно уснуть на полуслове. И потом, если один начнет засыпать, второй сразу поймет, почему нет ответа. И еще они держались за руки по той же логике, что и с разговорами: если рука вдруг станет вялой, значит пора тормошить. Холли была уверена, что без труда продержится всю ночь. В университете перед экзаменами и перед защитой диплома она легко обходилась без сна до полутора суток. А в первые годы репортерства, когда еще верила, что журналистика – дело всей ее жизни, ночи напролет шлифовала свои материалы: перепроверяла информацию, по несколько раз прослушивала запись интервью и редактировала как умалишенная. Да и в последнее время она порой не смыкала глаз до утра, – правда, виной тому была банальная бессонница. И вообще по натуре она сова. Но сейчас, хотя после кошмарного пробуждения в Лагуна-Нигель прошло меньше суток, Холли казалось, будто рядом пристроился Песочный человек и сладко нашептывал ей на ухо: «Баю-бай, засыпай». В последние дни Холли пришлось нелегко, плюс с ней произошли глубокие внутренние перемены – немудрено, что ее ресурсы почти иссякли. Ей часто не удавалось толком выспаться, и не только из-за ночных кошмаров. Сны – это порталы. Засыпать опасно, нужно бодрствовать. Проклятье, ее не должно так клонить в сон, пусть даже и прошлые дни выдались напряженными. Холли очень старалась не упустить нить разговора, но временами не могла уловить смысл даже собственных реплик. Сны – это порталы. У Холли было такое ощущение, будто она под наркотиками. Или это Друг, предупредив их, чтобы не спали, сам втихаря напустил дурмана в ее голову. Сны – это порталы. Холли изо всех сил боролась с надвигающимся забытьем, но вдруг поняла, что у нее нет сил не то что сесть, а просто открыть глаза. Она даже не заметила, как сомкнула веки. Сны – это порталы. Паника не заставила ее подняться. Холли все погружалась в сон под нашептывание Песочного человека, хоть и слышала, что сердце начинает биться чаще и громче. Она почувствовала, как ослабла ее рука, и ждала, что Джим среагирует на сигнал, а потом поняла, что его рука тоже обмякла. Песочный человек одолел обоих. Холли погрузилась в темноту. Она знала, что за ней наблюдают. Это успокаивало и одновременно пугало. Что-то должно произойти. Она это чувствовала. Однако некоторое время в густой темноте абсолютно ничего не менялось. А потом она поняла, что на нее возложена миссия. Но это неправильно. Задания дают Джиму, а не ей! Задание. Ее задание. Ей дали задание чрезвычайной важности. Ее жизнь зависит от того, как она с ним справится. И жизнь Джима. И судьба всего мира. Но вокруг лишь темнота. Она куда-то уплывает. Ощущения приятные. Засыпает, засыпает, засыпает. И вот она оказалась во сне. Этот кошмар был особенным, на грани возможного, но совсем не походил на сны с ветряной мельницей и с Врагом. Он был хуже других, потому что был очень четким и подробным. А еще потому, что в течение всего сна ее сжимали тиски дикого ужаса и боли. Такого она не испытывала даже во время крушения рейса 246. Она лежит под столом на полу из керамической плитки. Лежит на боку. Взгляд направлен параллельно полу. Прямо перед ней стул из оранжевого пластика и металлических трубок. Под стулом валяется картошка фри, рядом чизбургер: котлета наполовину выскользнула из булочек по измазанному кетчупом листу салата. Дальше лежит женщина. Старушка. Голова повернута к Холли. Смотрит между металлическими ножками стула мимо рассыпавшейся картошки и развалившегося чизбургера прямо на нее. Взгляд удивленный. Все смотрит и смотрит. Не моргает. А потом Холли замечает, что у старушки нет глаза, того, что ближе к полу. Вместо глаза – дыра, из дыры течет кровь. О господи, бедная старушка. Холли слышит жуткий звук. Тра-тата-тата-та.