– Они нашли Джима в углу зала, он забрался на колени Джейми, на руки к своему отцу, и сидел там весь… в его крови. Холли вспомнила, чем заканчивался сон. …сумасшедший идет за ней, переворачивает столы, пинает стулья, она заползает в угол, оказывается на коленях у мертвого мужчины, псих приближается, поднимает карабин, она не хочет смотреть на него, как перед смертью смотрела официантка, поэтому поворачивается к мертвому мужчине. И еще Холли вспомнила, как ее душили рвотные позывы, когда она проснулась. Если бы во сне она успела посмотреть на мертвого мужчину, то увидела бы лицо отца Джима. В комнате снова раздались птичьи крики. Теперь они стали громче. Двое ходячих пациентов подошли к камину проверить, не сидит ли какая-нибудь птица на заслонке в дымоходе. – Весь в его крови, – тихо повторил Генри. Было видно, что даже спустя столько лет ему было невыносимо больно об этом думать. Маленький мальчик не только сидел на коленях своего убитого папы, он наверняка знал, что мама тоже мертва и лежит где-то среди трупов, и сознавал, что теперь остался совсем один. Джим сидел на красной скамейке во дворе «Тихой гавани». Был конец августа – пик засухи, но небо стояло необычно низко, словно готовилось пролить на землю накопившуюся влагу, и в то же время напоминало опрокинутую урну с пеплом. Поздние летние цветы, утратившие под палящим солнцем яркие краски, свешивались с клумб на широкие пешеходные дорожки. Листва на деревьях дрожала от легкого ветра, как будто ее бил озноб. Что-то надвигается. Оно уже рядом. Джим цеплялся за теорию Холли и убеждал себя в том, что ничего не появится, если он не захочет. Нужно себя контролировать, и тогда они выживут. Но он чувствовал, как приближается нечто. Нечто. Птицы умолкли. Холли отпустила руку Генри, достала из сумочки упаковку носовых платков, высморкалась и промокнула глаза. – Он винит себя в смерти родителей, – справившись наконец со слезами, произнесла она. – Я знаю, он всегда винил себя. Он никогда об этом не говорил, но по нему было заметно. Очевидно, он думает, что мог их спасти и не спас. – Но почему? Ему ведь было всего десять лет. Как бы он остановил взрослого человека с автоматом? Господи, и почему он взвалил на себя такую ответственность? На секунду яркие глаза Генри потускнели, а лицо, и без того перекошенное и обрюзгшее, от невыразимой печали обвисло еще больше. – Я много раз пытался это выяснить, – наконец сказал Генри. – Сажал Джимми на руки и беседовал с ним, как Лена, – она все время пыталась с ним разговаривать. Но он замкнулся в себе и не хотел отвечать, почему винит себя… Почему так себя ненавидит. Холли посмотрела на часы – Джим слишком долго оставался один. Но как можно прервать Генри Айронхарта? Ведь она пришла именно затем, чтобы выслушать его рассказ. – Я непрестанно думал об этом, – произнес Генри, – и, кажется, стал понимать. Но к тому времени Джим уже вырос, и мы давно перестали говорить об Атланте. Если честно, мы вообще перестали разговаривать. – И что же вы поняли? Генри взял здоровой рукой парализованную и посмотрел на костяшки пальцев. Холли почувствовала, что старик не уверен, может ли ей открыться. – Я люблю его, Генри. Он поднял голову и посмотрел Холли в глаза. – Вы правы, Генри, сам Джим никогда не рассказал бы мне об Атланте. Но он и о многих других вещах отказывается рассказывать, не пускает меня в некоторые закоулки своего прошлого. Он любит меня, я уверена. Но он словно зажал что-то в кулаке и не хочет показать. Если я выйду за него замуж, если мы поженимся, я хочу знать о нем все… Или мы никогда не будем счастливы. Нельзя строить семейную жизнь на тайнах и недомолвках. – Конечно, вы правы. – Расскажите, почему Джим себя гложет. Чувство вины убивает его, Генри. Если у меня есть шанс ему помочь, я должна знать то, что знаете вы. Генри вздохнул и на секунду задумался. – Мои слова могут показаться вам суеверной чепухой, но это не так. Я постараюсь рассказать обо всем просто и коротко, потому что в подробностях это покажется вам совсем уж странным. У моей жены, у Лены, был дар. Думаю, вы бы назвали его даром предчувствия. Не то чтобы она видела будущее, могла определить, кто выиграет на скачках, или сказать, где вы окажетесь через десяток лет, но бывало… Например, приглашают ее на пикник в воскресенье, а она, не задумываясь, говорит, что в воскресенье будет лить как из ведра. И действительно весь день льет как из ведра. Или соседка забеременеет, а Лена сразу говорит о младенце в мужском или женском роде и всегда оказывается права. Холли почувствовала, что последние кусочки пазла становятся на свои места. Генри посмотрел на нее так, будто хотел спросить, не считает ли она, что он под старость выжил из ума, и Холли, давая понять, что это не так, взяла его за руку. Генри окинул ее внимательным взглядом и спросил: – Джим при вас делал что-нибудь странное, что-то волшебное? – Да. – Тогда вы понимаете, к чему я веду. – Возможно. Снова закричали невидимые птицы. Пациенты у телевизора завертели головой, пытаясь понять, откуда доносится звук. Холли посмотрела в окно. Птиц во дворе не было, но она понимала, почему от их криков у нее на затылке шевелятся волосы. Она вспомнила, как Джим смотрел на птиц на кладбище и как он следил за их полетом по пути в Солванг. – Джейми, наш сын, пошел в мать. – Генри будто и не слышал клекота. – Порой он просто знал о чем-то наперед. Но его дар был послабее, чем у Лены, это факт. А когда он женился на Каре и та забеременела, Лена в один прекрасный день сказала: «Этот ребенок будет особенным, он будет настоящим ведуном». – Ведуном? – переспросила Холли. – Так у нас называют тех, кто, как Лена или Джейми, обладает даром. Но Лена имела в виду, что ребенок будет не особенным, а уникальным. Потом родился Джим, и годам к четырем… В общем, он начал вытворять всякие странности. Например, однажды дотронулся до карманной расчески, которую я купил в парикмахерской, и стал рассказывать, что там происходило, хотя никогда в жизни не был в той парикмахерской, потому что жил с Джейми и Карой в Лос-Анджелесе. Генри ненадолго замолчал, чтобы отдышаться. Его речь стала менее разборчивой, правое веко опустилось. Похоже, долгий разговор требовал от него физических усилий. Тем временем санитар с фонариком обследовал дымоход камина; он щурился, пытаясь разглядеть, не застрял ли кто-нибудь возле заслонки. Невидимые птицы теперь не только орали, но и яростно хлопали крыльями. – Джимми мог дотронуться до предмета и рассказать и о нем, и о его владельце. Не все, конечно, а так, по мелочи. Стоило ему взять какую-нибудь вашу вещь, и он уже знал, как зовут ваших родителей или чем вы зарабатываете на жизнь. Или мог сказать, в какую школу ходил хозяин вещицы и как зовут его детей. Разные сведения, он не контролировал свой дар. Но если пользовался им, всегда что-то узнавал. Санитар, наслушавшись советов троих пациентов, отошел от камина и теперь хмуро смотрел на вентиляционные решетки. Птичий гвалт разносился по комнате. – Давайте выйдем во двор, – предложила Холли и встала. – Подождите, – несколько огорченно сказал Генри, – дайте мне закончить. «Джим, ради бога, – мысленно попросила Холли, – продержись еще минуту, всего минуту». Она неохотно села. – Дар Джима был нашей семейной тайной, как и дар Лены с Джейми. Мы не хотели, чтобы все о нем узнали, стали рыскать кругом или называть нас ненормальными. Но Кара… Она всегда мечтала о шоу-бизнесе. Джейми работал в «Уорнер бразерс», там они и познакомились. Желания Кары были для него законом, и они решили давать представления с участием Джима. Придумали, что назовут его менталистом, чудо-мальчиком, но никто даже не заподозрит, что у него и правда есть дар. Они представляли все как фокусы, подмигивали публике, подзадоривали зрителей, чтобы те гадали, в чем секрет, а на самом деле все было по-настоящему. Они очень неплохо на этом зарабатывали и благодаря новой работе всегда были вместе. Они и до этого были очень близки, но в постоянных разъездах еще больше сблизились. Настолько, что даже представить было невозможно, что может что-нибудь их разлучить. Черные птицы пронеслись по холодному тусклому небу. Джим наблюдал за ними, сидя на красной скамейке. Они почти исчезли в тучах на востоке, а потом внезапно появились снова и полетели обратно. Какое-то время парили над головой Джима. Эта картина – четкие черные силуэты на фоне серого неба – очень подходила к одной поэме Эдгара Аллана По. В детстве Джим любил По и помнил наизусть самые зловещие его строфы. Зло по-своему притягательно. Птицы резко умолкли. Наступившая тишина была как благословение, но внезапная перемена испугала Холли даже больше, чем странные крики. – И его дар усиливался, – тихо, с некоторым трудом произнес Генри. Он хотел сменить позу, но правая половина тела его не слушалась, и Холли впервые заметила, как его злит собственная беспомощность. – К шести годам он мог взглядом приподнять пенни, или двигать монетку по столу, или поставить ее на ребро. К восьми он поднимал ее гораздо выше и заставлял летать по воздуху. К десяти он проделывал все то же самое с четвертаком, с грампластинкой и с противнем. Вы бы видели! Чудеса, да и только. Видели бы вы, на что он способен в свои тридцать пять, подумала Холли. – Но они никогда не показывали такое на представлениях, их изюминкой был ментализм. Они брали у зрителей личные вещи, и Джим рассказывал про их владельцев, а те не понимали, как он это делает. Однако вскоре Джейми с Карой начали подумывать, как включить в программу номера с левитацией, не выдав при этом семейного секрета. А потом они пошли пообедать в «Утенка Дикси»… И всему пришел конец. Нет, не всему. Одно закончилось, и началось другое, темное. Холли поняла, почему тишина пугает ее больше птичьих криков. Они были словно искрящийся бикфордов шнур, подсоединенный к динамиту. Пока слышится его шипение, взрыв еще можно предотвратить. – Именно поэтому, я думаю, Джим считает, что мог их спасти, – сказал Генри. – Он силой мысли вытворял разные трюки, двигал или поднимал в воздух мелкие предметы. Вероятно, он решил, что мог застопорить патрон в автомате у того психа, сделать так, чтобы спусковой крючок заело, или поставить предохранитель на место…