Чарли ждала. Он стучал ручкой по столу, демонстрируя, что ей пора идти. Она хотела сказать ему, куда ему засунуть свою ручку, как вдруг громкий хлопок эхом прокатился по коридору. Затем один за другим последовали еще три хлопка. Это не машина с неисправной выхлопной трубой. Не фейерверк. Человек, в чьем присутствии стреляли в другого человека, никогда и ни с чем не спутает звук выстрела. Резкий рывок — и Чарли оказалась на полу. Гек отбросил ее за тумбу для бумаг, закрыв своим телом. Он что-то говорил — она видела, как движутся его губы, — но слышала только эхо выстрелов в своей голове. Четыре выстрела: каждый — отчетливое, ужасающее эхо из прошлого. Как и тогда, во рту у нее пересохло. Как и тогда, ее сердце перестало биться. Горло сжалось. Зрение стало туннельным. Все вокруг вдруг уменьшилось, сузилось до точки. Она наконец услышала голос Гека. — Кто-то открыл стрельбу в школе, — спокойно шептал он в телефон. — Судя по звуку, стрелок где-то рядом с кабинетом директора… Еще один хлопок. Еще одна выпущенная пуля. Затем еще одна. Затем зазвенел школьный звонок. — О господи, — сказал Гек, — в столовой же человек пятьдесят детей. Я должен… Его заглушил душераздирающий крик. — Помогите! — кричала женщина. — Пожалуйста, помогите нам! Чарли моргнула. Грудная клетка Гаммы взрывается. Моргнула еще раз. Брызги крови разлетаются из головы Сэм. «Чарли, беги!» Она выбежала из класса, и Гек не успел ее остановить. Ее ноги задвигались, как поршни двигателя. Сердце заколотилось. Кроссовки липли к вощеному полу, но она ясно чувствовала землю под босыми ногами, ветки, хлещущие по лицу, страх, колючей проволокой стягивающий грудь. — Помогите нам! — кричала женщина. — Пожалуйста! Гек догнал Чарли, когда она заворачивала за угол. Она видела только его размытые очертания, потому что угол ее зрения опять сузился и в фокусе оказались только три человека в конце коридора. Ноги мужчины, носками вверх. За ним, справа, распластана пара ног поменьше. Розовые ботинки. Белые звездочки на подошвах. Огоньки, которые мигают при ходьбе. Женщина постарше стоит на коленях около девочки, качаясь вперед-назад, и воет. Чарли тоже хотелось завыть. Брызги крови на пластиковых стульях у кабинета директора, капли крови на стенах и потолке, ручьи крови на полу. Сцена бойни показалась настолько знакомой, что Чарли оцепенела. Она замедлилась до трусцы, потом до быстрой ходьбы. Она это уже видела. Она знала, что все это можно сложить в коробочку, закрыть ее и убрать подальше, что можно продолжать существовать, если не очень много спать, не очень много дышать, не очень много жить, чтобы смерть не вернулась и не утащила тебя, готовенькую. Где-то со стуком открылись двери. В коридоре послышались громкие тяжелые шаги. Кто-то кричал. Визжал. Плакал. Кто-то выкрикивал какие-то слова, но Чарли их не понимала. Она была под водой. Тело ее двигалось медленно, руки и ноги с трудом преодолевали сопротивление среды. Ее мозг документировал все то, что она видеть не хотела. Мистер Пинкман лежит на спине. Его синий галстук перекинут через плечо. Из центра белой рубашки расходится кровавое пятно. Левая сторона головы разворочена, кожа лохмотьями свисает с белой кости черепа. Там, где должен быть правый глаз, — глубокая черная дыра. Миссис Пинкман была не около мужа. Она оказалась той орущей женщиной, которая внезапно прекратила орать. Она держала на коленях голову девочки и прижимала к ее шее нежно-голубой свитер. Пуля повредила что-то жизненно важное. Руки у миссис Пинкман были залиты красным. От крови бриллиант на ее обручальном кольце стал похож на вишневую косточку. У Чарли подкосились колени. Она опустилась на пол рядом с девочкой. Она видела себя, лежащую на земле в лесу. Сколько ей тогда было, двенадцать? Тринадцать? Тонкие юные ноги. Короткие черные волосы, как у Гаммы. Длинные ресницы, как у Сэм. — Помогите, — хрипло прошептала миссис Пинкман, — пожалуйста. Чарли протянула руки, не зная, что делать. Глаза девочки закатились, а потом она вдруг посмотрела на Чарли. — Все хорошо, — сказала Чарли. — С тобой все будет хорошо. — Пойди пред этой невинной душой, Господи, — молилась миссис Пинкман. — Не оставь ее. Поспеши, Боже, на помощь ей. «Ты не умрешь, — мысленно умоляла Чарли, — ты не сдашься. Ты окончишь школу. Поступишь в колледж. Выйдешь замуж. Ты не оставишь своей семье зияющую дыру на месте твоей любви». — Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой. — Посмотри на меня, — сказала девочке Чарли. — Ты поправишься. Было очевидно, что она не поправится. Ее веки задрожали. Посиневшие губы приоткрылись. Маленькие зубы. Белые десны. Нежно-розовый язычок. Цвет стал медленно уходить с ее лица. Чарли вспомнила, как с горных вершин спускается зима: празднично-красные, рыжие и желтые листья коричневеют и опадают, и, когда мороз ледяными пальцами дотягивается до предгорий, никакой жизни на них уже нет. — Господи Боже, — рыдала миссис Пинкман, — Ангелочек. Бедный ангелочек. Чарли не помнила, когда взяла руку ребенка, но сейчас ее пальцы переплелись с пальчиками девочки. Они были маленькими и холодными, как потерянная на детской площадке перчатка. Чарли смотрела, как пальцы медленно расцепляются и рука девочки безжизненно падает на пол. Умерла. — Код «черный»! Чарли дернулась от неожиданности. — Код «черный»! — По коридору бежал полицейский. В одной руке — рация, в другой — дробовик. Перепуганный срывающийся голос: — Выезжайте в школу! Выезжайте в школу! На долю секунды он встретился глазами с Чарли. Между ними мелькнула искра узнавания, и тут он увидел мертвого ребенка. Его лицо исказилось ужасом, а затем скорбью. Носком ботинка он наступил на струйку крови. Поскользнулся. Тяжело упал на пол. Из его открытого рта вырвался тяжелый выдох. Дробовик выскочил из руки и улетел по полу в сторону. Чарли посмотрела на свою ладонь, в которой до этого была рука ребенка. Она потерла пальцы друг о друга. Кровь липкая, не как у Гаммы — у Гаммы она была скользкая, как масло. Ярко-белая кость. Клочья сердца и легких. Жилы, артерии и вены, и жизнь, вытекающая из ее зияющих ран. Она вспомнила, как вернулась в фермерский дом, когда все было кончено. Расти нанял кого-то прибраться, но они сделали работу не слишком тщательно. Несколько месяцев спустя Чарли искала миску в глубине кухонного шкафа и нашла осколок зуба Гаммы. — Не надо! — закричал Гек. Чарли подняла глаза и оторопела от увиденного. От того, что она не заметила. От того, что сначала не поняла, хотя это происходило в пятидесяти футах от нее. На полу, прислонившись спиной к шкафчикам, сидела девочка-подросток. Чарли вспомнила, что видела ее краем своего туннельного зрения, когда бежала по коридору к месту бойни. Чарли мгновенно распознала знакомый типаж: черная одежда, черная подводка для глаз. Гот. Крови нет. На круглом лице — шок, не боль. «С этой все в порядке», — подумала Чарли и побежала дальше, к миссис Пинкман и маленькому ребенку. Но у девочки-гота все было совсем не в порядке. Это она стреляла. Она держала револьвер в руке. Она ни в кого не целилась, уставив дуло в свою собственную грудь. — Положи на пол! — Полицейский стоял в нескольких ярдах от нее, уперев дробовик в плечо. Каждое его движение было пронизано страхом: от того, как он приподнимался на цыпочки, до мертвой хватки, которой держал ружье. — Я сказал, положи его на пол, твою мать! — Сейчас она все сделает. — Гек опустился на колени рядом с девочкой, заслонив ее своей грудью. Руки его были подняты. Голос звучал спокойно. — Все в порядке. — Он обращался к полицейскому. — Давайте сохранять спокойствие. — Отойди отсюда! — Коп спокойствие не сохранял. Он был на взводе, готовый нажать на спусковой крючок сразу же, как только цель будет в поле зрения. — Уйди с дороги, твою мать! — Ее зовут Келли, — сказал Гек, — Келли Уилсон. — С дороги, ублюдок! Чарли не смотрела на мужчин. Она смотрела на оружие. Револьвер и дробовик. Дробовик и револьвер. По ее телу прошла волна онемения — не раз испытанное ощущение. — Шевелись! — кричал полицейский. Он дернул дробовик в сторону, потом в другую, пытаясь обойти Гека. — Уйди с дороги, твою мать!