Сэм уже привыкла, что люди странно приглядываются к ней и меняются в лице, вдруг поняв: седая женщина, которая садится за заднюю парту в классе, или покупает вино в супермаркете, или гуляет в парке, — это на самом деле молодая девушка. Хотя надо признать, в последнее время такое происходит все реже и реже. Муж предупреждал Сэм, что когда-нибудь ее лицо наконец станет соответствовать цвету ее волос. Двери лифта открылись. Сквозь панорамные окна квартиры подмигивало солнце. Далеко внизу уже проснулся Финансовый округ: гудки машин, гул подъемных кранов и прочий гвалт приглушенно доносился сквозь тройное остекление. Сэм прошла на кухню, по пути выключая свет. Сменила плавательные очки на обычные. Положила еды коту. Налила воды в чайник. Подготовила ситечко с заваркой, кружку и ложку, но прежде чем кипятить воду, пошла к коврику для йоги в гостиной. Она сняла очки. Сделала несколько упражнений на растяжку, чтобы вернуть мышцам мягкость. Села на коврик, скрестив ноги. Положила ладони тыльной стороной на колени. Мягко соединила кончики средних и больших пальцев. Закрыла глаза, сделала глубокий вдох и сфокусировала внимание на своем мозге. Несколько лет спустя после ранения психиатр показал Сэм рисунок гомункулуса — проекцию тела на двигательные зоны мозга. Он хотел, чтобы Сэм увидела, какой путь прошла пуля и какие зоны были задеты. Он сказал ей думать об этих зонах хотя бы один раз в день, проводить как можно больше времени, думая о каждом изгибе и бороздке и визуализируя свой мозг, работающий в идеальном тандеме с телом, как это было до травмы. Сначала Сэм противилась. Это упражнение казалось ей по меньшей мере попыткой выдать желаемое за действительное, а по большей — каким-то вудуизмом. Теперь же это было единственным способом усмирять головные боли и сохранять хоть какое-то равновесие. Сэм проходила всесторонние обследования мозга, смотрела снимки МРТ и изучала тома сложных книг по неврологии, но тот первый рисунок так и остался ее главным помощником в медитации. В ее памяти поперечные сечения левой части двигательной и сенсорной коры мозга навсегда остались окрашенными в ярко-желтый и зеленый. Каждая секция коры мозга подписана той частью тела, которой она соответствует. Пальцы ног. Голень. Колено. Бедро. Корпус. Плечо. Запястье. Пальцы рук. Сэм мысленно путешествовала от одной части своего тела к другой, поочередно ощущая покалывание в каждой из них. Пуля вошла в ее череп слева над ухом. Левая часть мозга контролирует правую сторону тела, а правая — левую. С медицинской точки зрения была травмирована поверхностная часть мозга. Сэм всегда казалось, что слово «поверхностная» в данном случае некорректно. Действительно, пуля не задела средний мозг и не вошла в глубь лимбической системы, но и зона Брока, ответственная за формирование речи, и зона Вернике, ответственная за понимание речи, так же как и различные области, контролирующие движения правой части тела, получили необратимые повреждения. «Поверхностный [по-ве2рх-ност-ный] — находящийся, происходящий на поверхности, у поверхности, нe входящий в существо дела, несерьезный, ограничивающийся несущественным». У нее в голове металлическая пластина. Над ухом у нее шрам длиной и шириной с указательный палец. У Сэм сохранились обрывочные воспоминания о том дне. Она была уверена только в нескольких вещах. Она помнила грязь, которую Чарли развела в ванной. Помнила братьев Кулпепперов, их запах и почти буквальный вкус угрозы, которая от них исходила. Она не помнила, как погибла Гамма. Не помнила, как выбиралась из могилы. Она помнила, что Чарли описалась. Помнила, как кричала на Захарию Кулпеппера. Помнила, как ей сильно, до боли хотелось, чтобы Чарли убежала, чтобы она была в безопасности, чтобы она выжила, несмотря на то, чего это будет стоить Сэм. Физическая терапия. Эрготерапия. Логотерапия. Когнитивная терапия. Речевая терапия. Акватерапия. Сэм пришлось заново учиться ходить. Заново учиться думать. Заново учиться общаться. Строить отношения. Писать. Читать. Понимать. Одеваться. Принимать то, что с ней произошло. Признавать, что все изменилось. Заново учиться учиться. Вернуться в школу. Выражать свои мысли. Понимать речь, логику, движение, функции и формы. Сэм часто сравнивала первый год своего выздоровления со старой грампластинкой. Она просыпалась в больнице, и все играло на неправильной скорости. Ее слова сливались. Мысли будто пробирались сквозь жидкое тесто. Казалось, снова заставить эту пластинку крутиться на скорости 33⅓ оборота в минуту невозможно. Никто не верил, что она сможет. Но врачи считали, что возраст мог стать волшебным компонентом. Как сказал ей один хирург, если планируешь получить пулю в голову, лучше сделать это, пока тебе пятнадцать. Что-то ткнулось в руку Сэм. Граф Фоско, ее кот, закончил завтракать и требовал внимания. Она почесала ему уши, слушая его умиротворяющее урчание и думая, а не стоит ли вместо медитации просто завести еще несколько кошек. Она надела очки. Вернулась на кухню и включила чайник. Солнце светило со стороны Нижнего Манхэттена. Она закрыла глаза, пригревшись в теплых лучах. Когда она их открыла, то увидела, что Фоско делает то же самое. Похоже, он обожает подогреваемый пол на кухне. Сэм до сих пор не привыкла к тому, как тепло обволакивает ее голые ноги, когда она встает по утрам. В ее новой квартире имелись все современные примочки, которых не было в старой. Для этого и нужна новая квартира: ничто здесь не напоминает о старой. Засвистел чайник. Она налила воды в кружку. Поставила таймер на три с половиной минуты, чтобы чай заварился. Взяла из ящика ложку, достала из холодильника йогурт и замешала в него гранолу. Сняла свои обычные очки и надела очки для чтения: к мультифокальным она так и не приспособилась. Включила телефон. Там было несколько рабочих писем, несколько поздравлений с днем рождения от друзей, но Сэм прокручивала список, пока не нашла то, чего ожидала, — праздничное послание от Бена Бернарда, мужа сестры. Они виделись однажды давным-давно. Возможно, они и не узнали бы друг друга, столкнувшись на улице, но Бен очень мило нес ответственность за Чарли: он даже делал за жену то, чего она сама делать не могла. Открыв его письмо, Сэм улыбнулась: это было фото мистера Спока с вулканским приветствием и подписью «Логика подсказывает, что тебя надо поздравить с днем рождения». На письмо от Бена она ответила только один раз, 11 сентября, сообщив, что жива и здорова. Прозвенел таймер. Она налила молока в горячий чай и села около кухонной стойки. Вытащила из портфеля ноутбук и ручку. Стала разбирать рабочую почту: на какие-то письма ответила, какие-то переслала, сделала пометки, и работала, пока чай не остыл, а йогурт с гранолой не закончился. Фоско запрыгнул на стойку проверить опустевшую миску. Сэм глянула на часы. Пора принимать душ и идти в офис. Она посмотрела на телефон. Постучала пальцами по стойке. Провела по экрану и открыла список голосовых сообщений. Еще одно ожидаемое поздравительное послание. Сэм не видела отца больше двадцати лет. Они прекратили общаться, когда она училась в юридической школе. Они не поссорились и никак официально не прервали контакты, просто вчера Сэм была хорошей дочерью, которая звонит папе раз или два в месяц, а на следующий день перестала ею быть. Сначала Расти пытался с ней связаться, но Сэм не отвечала, и он стал звонить во время ее занятий и оставлять сообщения по телефону общежития. Он не навязывался. Если Сэм оказывалась в общежитии, он не просил позвать ее к телефону. Он никогда не просил ее перезвонить. В своих сообщениях он говорил, что всегда готов помочь, если нужно, или что думает о ней, или что ему захотелось просто сказать «привет». Все последующие годы он неизменно звонил ей во вторую пятницу каждого месяца и на ее день рождения. Когда Сэм переехала в Портленд работать в Управлении окружного прокурора, он стал оставлять сообщения по ее рабочему телефону во вторую пятницу каждого месяца и на ее день рождения — секретари записывали их на розовых бланках «В ваше отсутствие». Когда она переехала в Нью-Йорк и начала карьеру в патентном праве, он оставлял сообщения по ее рабочему телефону во вторую пятницу каждого месяца и на ее день рождения. Потом вдруг появилась такая вещь, как мобильные телефоны, и во вторую пятницу каждого месяца и на ее день рождения Расти оставлял голосовые сообщения на ее «раскладушке», потом «Мотороле», потом «Нокии», и потом «Блэкберри», а теперь айфон сообщил Сэм, что папа звонил в 5:32 сегодня утром, в ее день рождения. Сэм заранее знала если не точное содержание звонка, то его примерный план. С годами Расти выработал специальную формулу. Он начинал с бурного приветствия, затем переходил к отчету о погоде, потому что, по неизвестным причинам, считал, что погода в Пайквилле имеет какое-то значение, потом добавлял какую-нибудь странную подробность о причине своего звонка — о дне ее рождения или той конкретной второй пятнице, в которую звонил, — и заканчивал каким-нибудь non sequitur[5] вместо прощания. Когда-то Сэм морщилась, увидев имя Расти на розовом бланке, удаляла его голосовые сообщения не раздумывая или оттягивала их прослушивание до тех пор, пока они сами не удалялись. Но сегодня она включила воспроизведение. — Доброе утро, Сэмми-Сэм! — прорычал отец. — Рассел Т. Куинн к вашим услугам! Температура воздуха за окном сорок три градуса, ветер юго-западный, две мили в час. Влажность воздуха тридцать девять процентов. Атмосферное давление тридцать дюймов ртутного столба. — Сэм недоуменно покачала головой. — Я звоню тебе сегодня, в тот самый день, когда в тысяча пятьсот тридцать шестом году Анна Болейн была арестована и переправлена в лондонский Тауэр, и напоминаю тебе, моя дорогая Саманта, не терять голову на свой сорок четвертый день рождения. — Он засмеялся, потому что всегда смеялся своим выдумкам. Сэм подождала, что будет на прощание. — «Убегает, преследуемый медведем»[6]. Сэм улыбнулась. Она собиралась стереть сообщение, но тут Расти внезапно добавил кое-что еще. — Твоя сестра передает привет. Сэм нахмурилась. Она отмотала сообщение назад, чтобы переслушать окончание. — …медведем, — сказал Расти, а потом, после короткой паузы: — Твоя сестра передает привет. Очень маловероятно, что Чарли действительно просила передать что-то подобное. Последний раз, когда они говорили с Чарли, и вообще последний раз, когда они находились в одном помещении, они резко и окончательно прекратили общаться, поняв, что ни у одной из них нет ни желания, ни потребности в этом. Чарли тогда последний год доучивалась в Дьюкском университете. Она прилетела в Нью-Йорк навестить Сэм и пройти собеседования в нескольких топовых юридических компаниях. Сэм тогда поняла, что Чарли не столько гостит у нее, сколько использует ее квартиру как бесплатное жилье в одном из самых дорогих городов на планете, а с тех пор, как она была ее маленькой сестренкой, прошло уже почти десять лет, и Сэм хотелось, чтобы они заново познакомились как взрослые. Первым шоком от визита Чарли стало не то, что она привезла с собой какого-то странного мужчину, а то, что этот странный мужчина оказался ее мужем. Чарли встречалась с Беном Бернардом меньше месяца, после чего связала себя законным браком с этим совершенно незнакомым человеком. Это было безответственное и опасное решение, и, если бы Бен не оказался одним из добрейших и достойнейших людей на планете, не говоря уже о том, что он, несомненно, сгорал от любви к Чарли, Сэм ужасно злилась бы на сестру за столь глупый и необдуманный поступок. Вторым шоком стало то, что Чарли отменила все свои собеседования. Сэм выслала ей деньги на приличный деловой костюм, а Чарли вместо этого купила билеты на концерт Принца в «Мэдисон-сквер-гарден». И тогда выяснилось обстоятельство, ставшее третьим и самым сильным шоком. Чарли сказала, что собирается работать с Расти. Она настаивала, что просто будет в одном здании с отцом, не имея никакого отношения к его практике, но Сэм не видела большой разницы между одним и другим. Расти на работе рисковал и приносил эти риски домой. Посетители его офиса — того самого, что Чарли вскоре разделит с ним, — это люди, которые сжигают твое жилище, приходят к тебе домой и, не обнаружив тебя там, убивают твою мать, стреляют в твою сестру и гонятся за тобой по лесу с дробовиком, чтобы тебя изнасиловать. Последняя размолвка Сэм и Чарли произошла не одномоментно. Они ссорились на протяжении трех долгих дней визита Чарли, который должен был продлиться пять дней. Затем, на четвертый день, Сэм наконец взорвалась. Она всегда закипала медленно. Именно поэтому она заорала на Захарию Кулпеппера, когда ее мертвая мать лежала рядом, сестра сидела в собственной моче, а забрызганный кровью дробовик был нацелен ей в лицо. После травмы мозга характер Сэм стал практически неуправляемым. Есть много исследований, демонстрирующих, как определенные травмы фронтальных и височных долей могут провоцировать импульсивные проявления гнева и даже насилия, но неистовая ярость Сэм выходила за рамки научных объяснений. Она еще ни разу никого не ударила, что уже можно считать мизерной победой, но она кидала вещи, крушила их, могла, как безумная, разломать даже что-то ценное и любимое. Но материальные разрушения блекли в сравнении с тем уроном, который наносил ее острый язык. Когда ее охватывала ярость, Сэм открывала рот и плевалась ненавистью, будто кислотой. Теперь медитация помогала ей привести эмоции в порядок. Наматывание кругов в бассейне помогало ей перенаправить свою тревожность в позитивное русло. Но в те времена ничто не могло остановить ядовитый поток ее злости. Чарли испорченная. Эгоистичная. Она ребенок. Она шлюха. Она слишком стремится угодить отцу. Она никогда не любила Гамму. Она никогда не любила Сэм. Это из-за нее все они тогда оказались на кухне. Это из-за нее Гамма погибла. Это она оставила Сэм умирать. Она убежала тогда точно так же, как собирается убежать теперь. По крайней мере последнее оказалось правдой. Чарли с Беном сорвались обратно в Дарэм посреди ночи. Они даже не забрали свои немногочисленные вещи. Сэм извинялась. Конечно, она извинялась. Тогда у студентов не было голосовой или электронной почты, поэтому Сэм отправила заказное письмо на адрес квартиры, которую Чарли снимала около кампуса, вместе с заботливо упакованной коробкой оставленных ими в Нью-Йорке вещей. Написание этого письма стало, несомненно, самым трудным делом за всю жизнь Сэм. Она писала сестре, что любит ее и всегда любила, что она и их отношения очень много для нее значат. Что Гамма восхищалась ею и обожала ее. Что Сэм понимает, как Расти нужна Чарли. Что Чарли нужно, чтобы отец в ней нуждался. Что Чарли заслуживает того, чтобы быть счастливой, наслаждаться замужеством и иметь детей — много детей. Что она достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения. Что все очень гордятся ею и счастливы за нее. Что Сэм сделает все, чтобы Чарли ее простила. «Пожалуйста, — писала Сэм в конце, — поверь мне. Единственное, что помогло мне пережить месяцы агонии, годы выздоровления и целую вечность непрекращающейся боли, — это то, что моя жертва и даже жертва Гаммы дали тебе шанс убежать, быть живой и здоровой». Шесть недель спустя Сэм получила ответное письмо. Ответ Чарли состоял из одного честного сложноподчиненного предложения. «Я люблю тебя, я знаю, что ты любишь меня, но каждый раз, когда мы видим друг друга, мы видим то, что случилось, и ни ты, ни я не сможем построить свою жизнь, если всегда будем оглядываться назад». Младшая сестра оказалась гораздо умнее, чем ожидала от нее Сэм. Она сняла очки. Мягко потерла глаза. Шрамы на веках были на ощупь как шрифт Брайля. Хоть ей и не нравилось слово «поверхностный», она очень тщательно маскировала свои травмы. Не потому, что стеснялась, а потому, что люди излишне любопытны. Нет лучшего способа испортить беседу, чем сказать «мне выстрелили в голову». Макияж скрывал розовые рубцы на веках. Стрижка за триста долларов скрывала шрам на боковой стороне черепа. Она носила просторные черные брюки и рубашки, чтобы скрыть неровность походки. Когда она говорила, то говорила четко, а когда усталость грозила нарушить ее речь, она держала язык за зубами. Иногда Сэм приходилось брать трость для ходьбы, но с течением лет она поняла, что единственная награда за физические усилия — это еще больше физических усилий. Если она задерживалась в офисе и хотела проехать шесть кварталов до дома на машине, она брала машину.