И правда, пить хочется. Я изучаю барную стойку, вокруг которой визжат оравы детей, на предмет того, что у них есть в наличии. За стойкой работает женщина в комбинезоне в бело-розовую полоску, а у нее за спиной висит вывеска с надписью «Спрайт». – «Спрайт» был бы очень кстати, спасибо, Уолли. Он кивает и уходит в сторону бара, оставляя меня размышлять о том, как же здорово, когда о тебе заботятся и предлагают попить. Я отмечаю, что Уолли лучше, чем просто среднестатистический парень для свидания. Линда и Гейл, похоже, тоже так думают, судя по тому, как они выскакивают передо мной, стоит ему исчезнуть из виду. – Я вас не слышу! – напоминаю я им. Они жестом показывают мне, чтобы я вынула затычки из ушей. Тяжело вздыхая, я соглашаюсь. – И ты все это время скрывала! – восклицает Линда. – Они познакомились в библиотеке, – отвечает ей Гейл. – Мне нравится его шапка, – говорит Линда. – Что-то напоминает. – Да, ты права, – поддерживает Гейл. Не знаю, зачем они попросили вынуть затычки, ведь они разговаривают между собой. Я оглядываюсь в поисках Уолли с напитками, но он куда-то запропастился. – Где Уолли? – спрашиваю я. – Точно! – как в унисон кричат Линда и Гейл. – «Где Уолли?», вот кого он напоминает. Зал утопает в шуме. Кто-то ликует, какой-то ребенок плачет, шар для боулинга ударяется о полированную дорожку. Я обхватываю себя руками. – Вы все, дамы? – интересуется Кармель. – Взяли перерыв, пока Рокко принесет выпить, – отвечает ей Гейл. Наконец я его увидела – склонившись над барной стойкой, он делает заказ. Он оглядывается на меня, и на мгновение наши глаза встречаются. – Напомните, Ферн, как вы с ним познакомились? – спрашивает Кармель. Я хотела было ответить, как вдруг игровой автомат начинает издавать громкую мелодию, а в ушах звенят пронзительные крики победивших и проигравших мальчишек. – Они встретились в библиотеке, – отвечает ей Гейл. – Так, Ферн? Неподалеку автомат для жетонов выдает кучу монет. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! Я чувствую, как ко мне прижимаются люди, уступая дорогу человеку в инвалидном кресле. – Эм-м-м, что? – Ты встретила Рокко в библиотеке, – повторяет Гейл громче. Кармель и Линда засыпают меня вопросами, а шум вокруг только усиливается. Я будто оказалась в мчащемся поезде, с которого не сойти. Я снова затыкаю уши, закрываю глаза и начинаю раскачиваться тихонько, затем более энергично. – Ферн! – зовет кто-то. Я открываю глаза. Все смотрят на меня с тревогой, переглядываясь между собой. Уолли нигде нет. – Что? – спрашиваю я, но, должно быть, я сказала это слишком громко или слишком тихо, потому что они выглядят потрясенными. Я раскачиваюсь сильнее. Музыка в стиле диско играет так громко, что даже с затычками я могу разобрать мелодию. Дыхание перехватывает, голова болит. – А вот и выпивка! – выкрикивает Уолли, улыбаясь и неся поднос с напитками. Кажется, я вот-вот закричу. Наверное, я уже закричала, потому что все собираются вокруг меня. Это невыносимо. Я сжимаю руки в кулаки. Уолли касается моей ладони, но я отдергиваю руку. Кивнув, он говорит: – Ферн, иди за мной. Он выжидает с мгновение, чтобы убедиться, что завладел моим вниманием, и шагает вперед. Я иду за ним, сохраняя дистанцию, пока он расталкивает людей, формируя для меня проход. Автоматические двери открываются, я вдыхаю прохладный успокаивающий воздух. Мы выходим и направляемся на парковку. – Ты как? – спрашивает Уолли, когда мы оказываемся вдали от шума, толпы и ярких огней. Сердце по-прежнему бешено колотится. – Я думала, что справлюсь, – отвечаю я не то Уолли, не то самой себе. – Думала, все получится. Уолли кивает. – Знаю, преодолевать свои страхи бывает очень страшно, – говорит он. Дневник Роуз Ингрид Касл Вчера мы с Оуэном отправились на скоростном поезде в Париж. Было уже поздно, когда мы заселились в отель на Елисейских Полях, а утром, когда я проснулась, Оуэн стоял у моей кровати с тарелкой клубники и настоящим французским кофе. День мы провели, прогуливаясь по улицам прекрасного Парижа, ели, пили и заглядывали в витрины магазинов. Был один особенно приятный момент, когда мы поднимались по лестнице к базилике Сакре-Кер на холме Монмартр. Маленькая девочка в красном пальто споткнулась на лестнице, и Оуэн подхватил ее еще до того, как она упала, и поставил ее на ноги. Это заставило меня улыбнуться и в то же время ранило. «Это могла бы быть наша дочка», – подумала я. Если бы только я могла подарить ему ребенка… Я пыталась не думать об этом, и какое-то время мне это удавалось. Но потом я поймала себя на другой мысли. Ферн. Она не отвечала на мои звонки. Должно быть, она перевела телефон в беззвучный режим или, зная ее, он вообще разряжен. Она не ответила даже на звонок, который мы согласовали по времени. Это так на нее не похоже. Знаю, наверняка с ней все хорошо. Но… что, если нет? Это самое сложное. Будь она ребенком, я могла бы позвонить в полицию и попросить их приехать к ней, и они бы ответили на вызов. Но Ферн не ребенок. Ради всего святого, это же я всегда выступаю за то, чтобы с ней обращались на равных, как со взрослой. Но в реальности она не такая, как все взрослые люди. И если я не защищу ее, то кто? Мой психотерапевт говорит, что я перфекционистка, причем во всем, включая отношения с сестрой. Он прав. С самого детства я мечтала быть идеальной. Я думала, что если буду идеальной, то все будет хорошо. Это стало миссией моей жизни. Каждую ночь перед сном я планировала идеальный день – день, в котором ничто не расстроит маму. Я встану рано, приготовлю себе завтрак, тихо уберу посуду. Буду стараться быть полезной во всем. Постираю белье, рассортирую носки, принесу маме чашку кофе. Маме это нравилось, она улыбалась и говорила: – Хорошая девочка, Роуз. Но как бы я ни старалась, что-то всегда было не так. Если я застирывала белье перед школой, то к тому времени, как я приходила домой, оно протухало, и приходилось стирать по новой. Если я готовила ужин, то случайно использовала ингредиенты, которые мама купила для другого блюда. Если я наводила порядок, то всегда теряла что-то важное, про что мне мама не рассказывала нарочно. И уже совсем скоро мамин голос навсегда поселился в моем сознании. Было очевидно, что со мной что-то не так. Я была глупой, ленивой, эгоистичной и невнимательной; не заботилась о сестре должным образом. Я была плохой. Порой я была плохой, даже когда ничего не делала. Пока мне не поставили диагноз «диабет», мое здоровье сильно доставало маму. Я знала, что лучше не жаловаться на чувство жажды или головокружения, но случались вещи, которых я не могла избежать. Например, иногда я мочилась в постель. Классический симптом ювенильного диабета, как я узнала позже, но в то время мы об этом не знали. – Ты опять намочила постель, Роуз. Опять! Да что с тобой? Я несколько месяцев умоляла маму отвести меня к врачу, пока она наконец не сдалась. И даже после того, как мне поставили диагноз, мама продолжала вести себя так, будто я делаю большую проблему из ничего. Каждый раз, когда я проверяла уровень сахара в крови, она закатывала глаза. Ферн, с другой стороны, погрузилась в изучение диабета и стала экспертом, часто указывая маме на то, что мне можно есть, а что нет. Это приводило маму в бешенство. Что-то в том, как мы заступались друг за друга, злило ее. Как тогда, когда нам было по десять лет. Мы с Ферн только пришли из школы, сидели бок о бок за кухонным столом с открытыми учебниками, делая домашнее задание. Мама обычно дремала в это время дня, поэтому мы испугались, услышав, как она копошится. Через несколько минут она вошла на кухню. Я сразу почуяла неладное. У нее был странный взгляд. Как и всегда, когда приближалось что-то плохое. – Ну хорошо, – сказала она, – я знаю, что вы сделали. Если признаетесь, наказания не будет. А если не признаетесь, вам обеим не избежать последствий. Ферн смотрела на меня в недоумении, вопросительно. Я постучала браслетом по ее браслету и, осторожно подбирая слова, спросила: – В чем дело… мамочка? – Не нужно оскорблять мои умственные способности, юная леди! Ты прекрасно знаешь, о чем я. Только посмотрите на нее – сама невиновность! Думаешь, я не знаю, какая ты коварная мелкая сучка? Я мысленно прошлась по списку. Не испортила ли я нечаянно ее одежду во время стирки? Съела что-то, что предназначалось для нее? Вела себя слишком громко? Была слишком счастливой? Слишком несчастной? Можно было бы выбрать что-то из этого, но если ошибусь, то виноватой буду уже в двух проступках. Я размышляла, пока не разболелась голова. Не сумев придумать ответа, я не сдержалась и расплакалась. – Ну вот, опять слезы лить, – сказала мама, закатывая глаза. – В этот раз не сработает, Роуз! Мы не выйдем из этой комнаты, пока одна из вас не признается. Я знала, что мама говорит серьезно. Однажды она на несколько часов оставила нас на улице и не впускала в дом, пока мы не признались в преступлении (в тот раз мы украли ее драгоценности, которые она позже нашла за комодом). Был разгар лета, солнцезащитного крема у нас не было, поэтому мы прятались под медленно перемещавшейся тенью единственного дерева в общем дворе. Помню, как другие дети из нашего дома визжали, бегая под садовым оросителем. Мы не осмелились попроситься к ним, и вместо этого, чтобы скоротать время, Ферн пересказывала сюжет книги Агаты Кристи, которую она читала. У нее неплохо получалось пересказывать сюжеты. Мама не пускала нас в дом до наступления темноты, к тому времени комары наелись досыта, а мы расчесали себе лодыжки до крови. – Ладно, – сказала мама, – значит, наказана будет только одна. Эники-беники ели вареники… Она указала на Ферн. – Это была я! – тут же выкрикнула я. Ферн удивилась, а вот мама нет. Как всегда, она знала, что делает. Знала, что я не позволю сестре попасть в беду. – Прости, – сказала я. – Иди к себе в комнату и не выходи, пока не разрешу, – прошипела мама. Через час или два раздался звонок в дверь. Доставка пиццы. Мы никогда раньше не заказывали пиццу. Пахла она просто потрясающе. Мама не позвала меня на ужин, да я и не ожидала, но удивилась, когда Ферн не пришла в постель к восьми вечера. К тому времени я уже несколько часов сидела в своей комнате без еды и с половиной стакана воды у кровати. Диабет первого типа мне диагностировали всего несколько месяцев назад, но я уже знала, что, если не буду есть, уровень сахара в крови станет опасно низким. Я обыскала всю комнату в поисках хоть какой-то еды, порылась в карманах своей и Ферн одежды – ничего. А мама все не приходила. Я ждала и ждала. К полуночи у меня разболелась голова. К утру меня всю трясло, я обливалась потом, а в висках стучало так, будто меня колотили кувалдой. Вода закончилась, мне было жутко холодно – я понимала, что у меня началась гипогликемия. Мне нужен был сахар, желательно в виде сока. Нужно было провести тест на кетоны. Мне срочно нужно было поесть. Ближе к девяти утра, когда дверь распахнулась, у меня даже не было сил поднять голову. На пороге стояла мама, в руке у нее был стакан апельсинового сока. Она долго смотрела на меня. Помню, я тогда подумала, что она волнуется. Она поняла, как плохо мне стало, испугается, в каком я состоянии, и бросится ко мне. Может, даже вызовет врача. Но она спокойно села на кровать. Вместо того чтобы предложить мне сок, поставила его на прикроватную тумбу, чтобы я не дотянулась, и показала мне пачку денег – десятками, двадцатками и даже по пятьдесят.