Ферн беременна. Безумнее всего то, что я никогда об этом не думала. Мучает и не дает покоя мысль, как бы все изменилось, если бы забеременела я. Если бы я носила ребенка, о котором так отчаянно мечтала. Можно было бы не спасать ситуацию, а радоваться. Будто вселенная смеется надо мной, подталкивая меня к грани отчаяния, чтобы я наконец сломалась. Я должна была бы уже привыкнуть к таким поворотам в жизни. В детстве, всякий раз, когда я привыкала к одному стечению обстоятельств, обязательно что-то происходило, выбивая меня из колеи. Как после маминого расставания с Гэри. Какое-то время все снова стало нормально. Терпеть перепады в настроении мамы казалось небольшой ценой за свободу от насилия Гэри. Но недолго все было нормальным. Никогда не забуду то утро, мне было двенадцать. Я проснулась и услышала, как мама поет. Поет! Это было чересчур странно. По утрам у нас всегда было тихо. По нашему обычному распорядку Ферн всегда просыпалась первой – на ее биологические часы всегда можно было положиться, – потом будила меня. Мы крались по дому, стараясь не будить маму. Ей и так было плохо, даже после хорошего сна, и мы не хотели будить в ней медведя. Но тем утром она пела! Даже Ферн обеспокоилась, когда мы выбрались из постели. Моя сестра всегда была человеком привычки, и подобное изменение обычного для нее распорядка ей не понравилось. Когда мы зашли на кухню, мама обрадовалась нам: – Доброе утро, мои красавицы! Кому яичницу? В свои двенадцать я уже знала, что такое алкоголь, и моей первой мыслью было, что мама пьяна. От алкоголя добрее она не становилась, но было пару раз, что они с дружком распивали бутылку чего-нибудь, и она проявляла нечто похожее на теплоту в мой адрес (но утром все возвращалось на круги своя). Но «красавицы мои»? Такого она никогда не говорила. Иногда она делала замечания по поводу нашей внешности, но только в той мере, которой это касалось ее самой. («Ты вся в меня, Ферн, высокая и худенькая!», а затем, конечно: «А вот Роузи – пампушка!».) Но тем утром мы были красавицами! Она подала нам яичницу, и мы ели молча, пока она болтала о погоде («Чудесная погодка!»), о планах на день («Чем займетесь сегодня в школе?») и о том, чего мы больше всего ждем. Ферн прямо отвечала на все мамины вопросы, соглашаясь, что погода и правда хорошая. Я же смотрела на все это с подозрением. После обеда, когда мы с Ферн вышли из здания школы, мама ждала нас на улице. Этого хватило, чтобы насторожиться. Она не забирала нас из школы – никогда с тех пор, как нам исполнилось семь. Ее улыбка не внушала доверия – на людях она всегда улыбалась. – Сюрприз! Мы с Ферн медленно зашагали к ней. Сначала она подошла к Ферн, подняла ее и закружила так, как это делают родители с гораздо более маленькими детьми. Ферн напряглась настолько, что, казалось, мама кружила металлический стержень. Наконец она опустила ее и, сделав глубокий, взволнованный вздох, сказала: – Девочки, я хочу вас кое с кем познакомить. Она повернулась и жестом показала на улыбающегося мужчину в джинсах и полосатом спортивном джемпере, прислонившегося к блестящему серебристому автомобилю. – Это, – сказала она, – Дэниел. У меня кровь застыла в жилах. Я знала, что мама хотела кого-то найти. После разрыва с Гэри она купила компьютер и постоянно просила Ферн или меня сфотографировать ее для сайтов знакомств. Видимо, вот она и встретила кого-то. – Дэниел мой друг, – сказала мама, – мы знакомы еще с детства… – Как давно это было, – перебил ее Дэниел, усмехаясь. Я взглянула на маму – что она по-настоящему ненавидела, так это когда люди говорили ей, что она старая. Но к моему удивлению, она рассмеялась звучным, но каким-то странным смехом. – Я несколько недель упрашивал вашу маму познакомить меня с вами, и наконец она согласилась, – сказал Дэниел. – У вас очень заботливая мама! С виду Дэниел не казался опасным. На пару лет старше мамы; футбольный тренер или порядочный школьный учитель, предположила я. Усов у него не было, что немного успокаивало, но лишь немного. Он производил впечатление человека… непритязательного. Обычный, милый, э-э-э… папаша. Таких по телевизору показывают. – Я сказала ему, абы кого со своими девочками не знакомлю, но поскольку он старый друг… – Хватит о старом! Они оба рассмеялись. Это было так странно. Мама даже выглядела по-другому. В ее глазах плясали озорные искорки. Она была… красивой. Волосы, густые и блестящие, были собраны в хвост; на ней был фиолетовый в белый горошек сарафан, подол которого развевался вокруг ее лодыжек. – Так что я подумала… может, Дэниел составит нам компанию и сходит с нами на детскую площадку сегодня? Что скажете, девочки? Решать вам! Еще одна странность. Мама никогда не спрашивала нашего разрешения. Ни в чем. Что до детской площадки, была у меня горстка воспоминаний о том, как мы ходили туда, когда нам было пять или шесть, но это было так давно! Мама говорила, что по общественным парках шатаются одни извращенцы и что мы никогда не должны туда ходить. Мы с Ферн молчали так долго, что мама, не выдержав, рассмеялась. – Мои девочки любят все тщательно обдумывать. Поспешных решений они не принимают. – Это ты правильно их научила, – отметил Дэниел. – Я не против, – в конце концов сказала Ферн, и Дэниел, воскликнув, пытался дать ей пять, но Ферн лишь молча уставилась на его ладонь. Я же просто кивнула. А что еще мне было делать? То ли мама заметила, что я засомневалась, или, наоборот, этого не увидела, но по дороге к машине подхватила меня, обняла и закружила, как Ферн. Возможно, мне бы даже было приятно, не заметь я, что мама смотрит через мое плечо вслед Дэниелу, чтобы убедиться, что он видит, как она меня кружит. Ферн В понедельник утром я, как обычно, иду на работу. После драматических выходных с Роуз я с радостью предвкушаю нормальность ежедневной рутины; обычный день – это именно то, что мне нужно. Однако, зайдя в комнату для персонала, к своему огорчению, застаю за своим столом Кармель. – Сегодня день следования по пятам, – радостно говорит она. – Буду ходить за вами как тень и наблюдать за вашей работой. Я совсем забыла про «день следования по пятам»! И хотя я, в общем, ничего против не имею, боюсь, что сейчас это станет проблемой, потому что я не смогу прятаться в потайном чулане, чтобы вздремнуть. А жаль, сегодня я жутко не выспалась. – Не обязательно стараться ради меня, Ферн, – продолжает Кармель, когда я ничего не ответила. – Делайте все, как обычно, будто меня и нет в библиотеке. Представьте, что вы сегодня за главного, – усмехается она. – Хорошо, – отвечаю я, так и не найдя возможности возразить. Я кладу свой рюкзак в пустой нижний ящик тумбы и закрываю его, затем бегло изучаю расписание и электронную почту. Потом я выхожу в зал и направляюсь в секцию детской литературы, Кармель спешит за мной. – Я думала, вы сегодня на регистратуре… – начинает она и, не договорив, вздрагивает. – Прошу прощения, продолжайте. Я киваю. Мой взгляд уже упал на группу мамаш в штанах для йоги: они сидят на полу, скрестив ноги, пьют кофе и болтают. В то время как в нескольких метрах от них их малыши радостно стаскивают книги с полок и сваливают их в кучу. Я направляюсь к детям. – Хочешь, почитаю тебе сказку? – спрашиваю я мальчика с рыжими волосами и светло-голубыми глазами. Он смотрит на меня недоверчиво, прищурившись. Мамочки переглядываются и начинают извиняться за беспорядок. Не обращая на них внимания, я беру экземпляр «Крошечного паучка», сажусь на маленький деревянный стул, который прихватила из соседнего ряда, и начинаю читать. Один за другим дети садятся у моих ног. Когда я заканчиваю, одна из девочек протягивает мне другую книгу, и я продолжаю им читать. Еще две книги спустя ко мне подходит пожилая женщина на ходунках. – Простите, что прерываю, Ферн, просто хотела сказать, что мне очень понравился «Кошачий глаз». Я осталась в полном восторге, от начала и до конца. Мамочки, занимавшиеся йогой, допили кофе и принялись укладывать детей в коляски. В этом шквале благодарностей от матерей я пользуюсь возможностью, чтобы встать, и Кармель, которая тихо сидела неподалеку, тоже встает. – Я знала, что вам понравится, миссис Стивенс, – отвечаю ей я. – Раз уж я заслужила ваше доверие, позвольте порекомендовать вам роман Маргарет Этвуд двухтысячного года «Слепой убийца». Пойдемте, я посмотрю, есть ли у нас экземпляр. Миссис Стивенс оттолкнуло название «Слепой убийца», и она отказалась ее читать, так что мне пришлось заманивать ее в мир диковинных работ Маргарет Этвуд другими путями. Я надеялась, что ей может понравиться «Она же Грэйс» или даже «Рассказ служанки», если проникнуться не спеша. – Вот, нашла. Давайте прямо сейчас и запишу на ваше имя? День проходит быстро, и большую часть времени я даже не замечаю следующую за мной по пятам Кармель. Это довольно приятно, даже не нужно проверять расписание, где мне следует быть. Я просто брожу по залу и иду куда нужно. К моему удивлению, Кармель ни разу меня не остановила. Она мастер держаться в тени. К концу дня она садится на край моего стола и, испустив долгий вздох, говорит: – Ух ты, я и не подозревала, какой подарок достался нашей библиотеке! Я мысленно повторяю ее слова, пытаясь понять их смысл, но безуспешно. – Вы, Ферн, – объясняет Кармель. – Вы настоящий подарок. В отличии от аналогии с тенью, которую я со временем зауважала, в аналогии с подарком нет никакой логики. Непроизвольно задаюсь вопросом: если я подарок – кто меня подарил? И кому именно? Но вместо того чтобы помочь Кармель понять, что у нее проблемы с логикой, я решаю оставить все как есть. В конце концов она сегодня поистине держалась в тени и ни разу не заговорила о ксероксах, что уже само по себе победа. В пять часов вечера я закидываю рюкзак на спину и отправляюсь пешком домой. По окончании дня я практикую ходьбу, отдавая предпочтение спокойным мыслям, а не аудиокниге. Вечер сегодня тихий, хотя кругом полно людей: кто-то бегает трусцой, другие собираются группами поболтать, третьи толкают перед собой громоздкие коляски, занимая весь тротуар. Мне даже встретилась беременная женщина, бодро вышагивавшая с гирями в руках. Как иронично, что именно в тот момент мне приходит сообщение от Роуз. «Я записала тебя на прием в клинику планирования семьи на завтрашнее утро». Я еще не говорила Роуз, что именно она – первопричина существования этого ребенка, хотя возможностей было немало. Дело не в том, что я хочу оставить его себе – теперь я понимаю, что это далеко не лучший выбор для малыша. Но решить отдать его или ее Роуз? На это мне нужно больше времени. На выходных мы с Роуз очень долго обсуждали, какие у меня варианты, и решили, что разумно будет посетить клинику планирования семьи. Конечно, я понимаю, что в такую клинику ходят не для того, чтобы спланировать семью, а скорее наоборот, чтобы решить, что делать с незапланированной. – Просто сходим, – сказала Роуз, – не обязательно принимать решения сразу. Поэтому, поворачивая на свою улицу, я пишу Роуз ответ: «Хорошо». Дойдя до своего дома, я вижу, что фургон Уолли стоит на парковке, задние двери открыты нараспашку. Уолли сидит на раскладном стуле с ноутбуком на коленях, и, несмотря на то что на улице солнечно, на голове у него пресловутая шапка с помпоном. Увидев меня, он широко улыбается. – Добро пожаловать домой! – говорит он, доставая второй раскладной стул из отсека в задней части фургона. Я опускаюсь на холщовое сиденье и на короткое прекрасное мгновение закрываю глаза. Я всегда провожу большую часть дня на ногах, но сегодня чувствую себя более уставшей, чем обычно. Глубоко вздохнув, я спрашиваю: – Уолли, ты хочешь иметь детей? Я открываю глаза. Уолли не выглядит удивленным. За время наших коротких отношений я задавала ему разные любознательные вопросы, как часть (полагаю) нормального изыскательного процесса познавания друг друга. Навскидку, например: «В каком возрасте ты начал ходить?», или «Верил когда-нибудь, что если прыгнешь с крыши, то полетишь?», или «Как по-твоему, почему так много людей верит в религию?». И ни разу Уолли не выразил ни капли беспокойства или озабоченности моими вопросами. Как и сейчас. Как всегда, он воспринимает их с глубочайшим уважением, тщательно просеивая сокровенные мысли, прежде чем выдать ответ, заключение или мнение. – Нет. Поначалу я ощущаю это в животе – небольшое напряжение, как легкий удар или сжатие. – К такому выводу я пришел по ряду причин, – продолжает Уолли, откинувшись назад и заведя руки за голову. – Во-первых, психические заболевания. Исследования показали, что существует сильная генетическая связь, и тревожность, вероятно, передается из поколения в поколение. Я чувствовал бы себя ужасно, если бы навлек такое на ребенка. – Уолли хмурится, смотря вдаль. – Демографический рост – еще одна причина. Люди не осознают, насколько серьезна проблема перенаселения. Прогнозируют, что к две тысячи сорок восьмому году в океане не будет больше рыбы! Наша планета просто не в состоянии обеспечить пищей, водой и адекватным жильем ту численность населения, которая ожидается в будущем. – Он грустно качает головой. – Наконец, этот мир – не всегда доброе и безопасное место, особенно если ты не соответствуешь стереотипам о том, что значит быть нормальным. Как ты знаешь, трудно быть человеком, живущим на задворках общества. Для меня это тяжело, даже несмотря на сомнительный успех. Представь, как тяжело будет ребенку, особенно такому, который не сможет достигнуть успеха в своей области. Я уже проходил через это, знаю, каково быть белой вороной. И не уверен, что смогу снова пройти через это, будучи родителем.