Как всегда, я впечатлена ответом Уолли. Хорошие аргументы. Так часто люди говорят загадками, подолгу взвешивая плюсы и минусы, вместо того чтобы просто принять какую-то сторону. Уолли не такой. Это одна из причин, почему он мне так нравится. «Вот и все, – думаю я. – Мы оба согласны. Ребенок – плохая идея». – Еще вопросы? – радостно спрашивает Уолли. Я качаю головой: – Кажется, нет. – Я как раз заканчиваю работу, – говорит он. – Хочешь, посидим, почитаем немного? Я снова качаю головой: – Боюсь, меня ждет куча домашних дел. Кажется, я сказала это слишком громко и радостно, потому что Уолли глядит на меня озадаченно. Он не спускает с меня глаз, пока я не дохожу до дома. Я знаю это, потому что, обернувшись, ловлю его взгляд. Я довольна собой, что продержалась и позволила слезам хлынуть по щекам, только оказавшись за дверью. На следующий день я плетусь на автобусную остановку. Роуз должна была отвезти меня в клинику, но пару минут назад прислала сообщение, что задерживается и мне лучше добраться туда самой. Я не против автобуса, но оценила бы заблаговременное предупреждение. Проверить расписание, дойти до остановки – все это я люблю планировать заранее, и Роуз об этом знает. И это заставляет меня ощущать нелогичное раздражение в ее адрес. Что нелогично хотя бы потому, что Роуз вообще незачем было отвозить меня в клинику. Тем не менее отсутствие логики и раздражение имеют место. Однако испытывать такое чувство к сестре считается нормальным. Я прочла достаточно книг о сестрах, так что знаю это наверняка. В автобусе ни с того ни с сего (возможно, как бунт моего подсознания) я сажусь на место, предназначенное для людей с ограниченными возможностями передвижения и беременных женщин. Похоже, это первый и последний раз, когда я могу претендовать на такое место. Сейчас час пик, на улице дождь, так что автобус довольно быстро заполнился. Через пару остановок заходит еще одна беременная женщина, очевидно месяце на седьмом или восьмом. В какой-то момент я понимаю, что уставилась на ее живот. – Извините, – обращается ко мне женщина, держась за живот, – можно? Я поднимаю глаза. – Можно что? Она указывает на свой живот. – Эм-м-м, просто… можно я?.. – Она хочет сесть, – кричит мужчина поодаль. Обернувшись, я вижу, что сам он сидит и вставать не собирается. – Встань, ради бога! – вопит он. – Это места для беременных! – Я тоже беременна, – отвечаю я, поворачиваясь к девушке, но так тихо, что сама себя еле услышала. – Вставай! – кричит кто-то еще. – Да что с тобой не так? Водитель останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть, что за переполох в салоне. – Эта женщина не уступает место беременной, – говорит мужчина из конца автобуса. Водитель смотрит на меня, затем на девушку с большим животом. – Милая, эти места предназначены для беременных или пассажиров с ограниченными возможностями, – мягко говорит он. – Но я тоже беременна, – отвечаю я, в этот раз громче. Голос мой звучит странно, будто в горле что-то застряло. К своему ужасу, я понимаю, что плачу. Опустив глаза в пол, я нажимаю на кнопку следующей остановки. Я выхожу из автобуса, хотя до места назначения еще несколько остановок, и остаток пути иду пешком под дождем. Я насквозь промокла, пока дошла до клиники. С неприметной витриной, она расположена рядом с магазином оптики и парикмахерской. Я прошла четырнадцать кварталов, и дождь за все время не ослабевал ни на секунду. Тем не менее, несмотря на то что мне пришлось добираться на автобусе, а потом и пешком, я все равно пришла на прием на пять минут раньше. Роуз нет. Не встретив ее у входа, я ощущаю нотку разочарования. Подсознательно я уже возложила на нее ответственность предстать перед стойкой регистрации и заполнить анкету. Вместо этого я заставляю себя войти в небольшую комнату ожидания. – Могу я вам помочь? – спрашивает администратор. Типичная бабушка лет шестидесяти, с седеющими каштановыми волосами и лаймово-зелеными очками на цепочке. Я игнорирую ее и сажусь. Женщина следит за мной взглядом, но оставляет в покое и через несколько мгновений возвращается к своему компьютеру. Комната заполнена примерно наполовину. Я замечаю пару девчонок подросткового возраста, очевидно пришедших без сопровождения взрослых; девушку лет восемнадцати с мамой; и молчаливую пару лет тридцати с заплаканными глазами. Все они листают журналы, возможно, чтобы отвлечься или слиться с толпой. Я за журналами не тянусь. Мне всегда казалось неразумным прикасаться к предметам общего пользования в приемной врача, учитывая тот факт, что они не более чем переносчики микробов. Но опять же, эта приемная немного отличается от большинства других, и вероятность того, что пациенты являются носителями микробов, не больше, чем у кого-либо в офисном здании. Они, как и я, пришли сюда по другой причине. Забавно, как осознание этого то приходит, то ускользает. Сейчас я в порядке, а через минуту мрачнее тучи. Когда часы показывают 10:01, в дверь врывается Роуз, одетая в мохеровый свитер сливового цвета, от одного взгляда на который все тело колется и зудит. И хотя в руках у нее зонтик, с волос ее стекает вода. – Ферн! Вот ты где! – восклицает она на удивление так громко, что все в приемной подняли глаза от журналов. Женщина за стойкой смотрит на нас поверх очков. – Ферн Касл? – спрашивает она. Роуз смотрит на меня. – Ты еще не называла свое имя? – Нет, – отвечаю я намного тише. На Роуз не похоже – устраивать спектакль. Она опускается передо мной на колени. Остальные в комнате возвращаются к своим журналам, делая вид, что не обращают на нас внимания. – Хорошо, – говорит она, – потому что я сегодня утром подумала… это прозвучит дико. Да это и есть дикость! – Что дико? – спрашиваю я, смотря на прядь мокрых волос, прилипших к ее щеке, и задумываясь, настоящая ли это Роуз. – Просто… сегодня утром я поняла, что никогда не прощу себе, если не спрошу… Девочка-подросток даже не притворяется больше, что читает журнал, и просто уставилась на нас. Я смотрю на нее в ответ, и, слава небесам, она наконец отводит глаза. – Спросишь о чем? Роуз оглядывается, будто только сейчас замечает в непосредственной близости от нас других людей. – Э-э-э, давай поговорим в более уединенном месте. – А как же?.. – начинаю я, но поздно. Роуз уже встала и подошла к администратору сказать, что сегодня нам прием не понадобится. Роуз ведет меня в кафе неподалеку и заказывает две чашки чая и булочку с джемом и кремом, даже не посоветовавшись со мной. Дождь все еще льет, такой сильный, что вода заполняет водосточные трубы и навесом стекает с крыш. Этого в прогнозе не было. Сегодня все какое-то неожиданное. Когда нам приносят булочку, с джемом и кремом внутри, но упакованную, Роуз протягивает ее мне. – В общем… сегодня на меня снизошло озарение. Я беру булочку и изучаю ее. Кажется, нет такого способа съесть ее так, чтобы начинка не растеклась. В конце концов я наклоняюсь вперед, чтобы пролитое попало прямо в тарелку. – Я подумала: я отчаянно хочу иметь ребенка… в то время как ты беременна нежеланным ребенком. И тут до меня дошло! Что, если я усыновлю твоего ребенка? Мой рот набит булочкой. Я подумываю выплюнуть ее, но понимаю, что эстетично сделать это не получится, поэтому, прикрыв рот салфеткой, жую как можно быстрее. – Просто подумай, Ферн. Я понимаю, тебе многое нужно будет обдумать, не отвечай сейчас. Просто я подумала… может, это способ… подарить твоему ребенку любящую семью, которую он заслуживает. Утром я говорила с Оуэном, и… Я сглотнула. – Оуэн знает? Роуз выглядит виноватой. – Надеюсь, ты не против? Когда я сказала ему, что мы можем вырастить этого ребенка вдвоем, он был на седьмом небе от счастья. Мне не стоило делать этого, не поговорив сначала с тобой. Я откидываюсь на стуле. Оуэн мне очень нравится. Мысль о том, что ребенок может быть воспитан двумя любящими родителями, двумя нейротипичными любящими родителями… это начало жизни, на которое надеется каждый ребенок. – Знаю, иметь двоих родителей – это не главное, – продолжает Роуз. – Но… я часто думаю, что было бы с нами, если бы нас растили двое родителей? Когда у мамы случилась передозировка, у нас был бы запасной план. Я бы очень хотела дать ребенку такой шанс. – Я бы тоже этого хотела. Роуз будто затаила дыхание, ожидая, пока я приму решение. Но на самом деле решать нечего. В конце концов, с самого начала ведь так и задумывалось. – Хорошо, – говорю я. Глаза Роуз наполняются слезами. Она обнимает меня, и делает это так крепко, что я будто снова оказываюсь заключена в смирительную рубашку, только в этот раз, упершись носом в промокший мохеровый свитер, начинаю задыхаться. Дневник Роуз Ингрид Касл Дэниел, как мы узнали, был пилотом коммерческой авиации. Он был женат на матери Билли, которую звали Триш, в течение десяти лет, потом они развелись, но остались друзьями. Я узнала об этом, потому что Ферн спросила Дэниела. Ферн обладала удивительной способностью задавать такие вопросы, не расстраивая людей. Казалось, даже мама была не против узнать, почему они расстались. Дэниел улыбнулся, будто вопрос вовсе не был бестактным – будто это был хороший вопрос, на самом деле. – Поскольку я пилот, то много путешествую по работе. Думаю, Триш надоело все время быть одной. А я, ну, я не всегда был лучшим мужем, скажем так. Мы куда лучшие родители с совместной опекой, чем муж и жена.