Глава двадцать седьмая Утром, когда Марина не явилась к завтраку, никто не волновался. Все подумали, что девочка отдыхает, вчера она небось поздно заснула. Но когда дочь не вышла обедать, Антонина пошла к ней в комнату и обнаружила неразобранную кровать. На ней валялись скомканное праздничное платье и туфли. Перепуганные родители обыскали комнату и на письменном столе нашли записку: «Не ищите меня, не найдете. Уже не ваша дочь, Марина». Нестерова закрыла глаза и забубнила: – Муж сразу вызвал милицию. Приехали оперативники, начали нас расспрашивать. А ответов нет. Когда я в последний раз видела вчера дочь? Не помню. Где девочка находилась во время праздника? На участке. Где конкретно? Антонина открыла глаза и прижала руки к груди. – Пожалуйста, поймите! У мужа день рождения, гости, артисты. Марине не два года, ей исполнилось пятнадцать. Она умная, самостоятельная девочка, ну зачем мне отслеживать каждый ее шаг? Я знала, что дочка где-то здесь. И занималась приглашенными. Да, я не могла сказать, когда видела Марину в последний раз. Опера проделали колоссальную работу, опросили всех, кто присутствовал у нас на даче. Это помогло установить примерное время исчезновения дочери. До двадцати часов с ней контактировали разные люди. В восемь вечера выкатили торт. Минут через пятнадцать наша соседка Лидия столкнулась с Маринкой у ворот, удивилась и спросила: – Почему ты сняла праздничное платье? Надела джинсы и простую рубашку? Девочка улыбнулась, показала пакет и ответила: – Мама попросила зайти к тете Вале, у нее давление высокое. Несу ей угощение со стола. Лида похвалила Маринку и пошла пить чай. Антонина вытерла лицо платком. – Валентины на самом деле не было на празднике. Ее прислуга еще утром принесла подарок и нашептала мне: «Хозяйка лежит, гипертонический криз у нее. Велела вам не говорить, чтобы не переживали, сказала: „Соври, что я на работу уехала!“ Так вы же не поверите!» На лице Нестеровой появилось подобие улыбки. – Конечно, я поняла бы, что это ложь. Валечка не ходила на работу, она домашняя хозяйка. Разговариваю с домработницей Кулагиных, и вдруг раздается голос Марины: – Мам, что такое гипертонический криз? Я объяснила: – Очень высокое давление. Это опасно, может случиться инсульт. – Ой, ой, бедная тетя Валя, – расстроилась Маринка, – надо ей отнести что-нибудь вкусненькое. Это последний наш с ней разговор. Больше я дочь не видела, она как в воду канула. – Что обнаружила милиция? – спросил Макс. – Ничего, – ответил вместо Нестеровой Энтин, – вообще никаких следов. Билет на электричку девочка не покупала. Могла поехать зайцем, но ее на платформе не видели. – Может, просто не заметили, – пробормотала я. – Нет, там на скамеечке всегда сидела Клава, местная продавщица, – объяснила Антонина. – Дом у нее стоит почти впритык к железной дороге, семьи нет. Клавдия Петровна жила с тремя котами. Магазин она закрывала в семь и перемещалась на платформу. Клаву называли: информбюро. Она все про каждого знала, отличалась простотой, которая хуже воровства. Придет в лавку кто-то из местных жительниц или дачница, а Клава ей прямо в лоб и заявит: «Муж твой вчера с электрички сошел, а с ним баба молодая. Юбка заканчивается чуть ли не под шеей. Хорошенькая такая! Они в сторонку отошли за кусты, не хотели, чтобы я их видела. Пришлось мне встать и с другого конца платформы в заросли заглянуть. Уж как они целовались! Как в последний раз! Как перед смертью! Потом твой супружник ушел, а девчонка села в электричку и в Москву уехала. Делай выводы!» Не один брак Клавдия Петровна разрушила. Но Марину она не видела. Все. Больше сказать нечего. И вдруг мне звонят из детективного агентства и сообщают, что нашли записку, где упоминаются имя, отчество и фамилия дочери. Я ничего не поняла. Где отыскали бумажку? У кого? – В квартире покойной Веры Арамакиной, – ответила я. – Вы знали эту женщину? – Веру Арамакину? – повторила гостья. – Она меняла фамилию, – уточнил Макс, – от рождения Вера была Марамамакиной. Но несколько лет назад стала Арамакиной. – Нет, не помню такую, но это не исключает, что мы пересекались когда-то, – протянула Нестерова и вскочила. – Мариночка! Девочка! Ее признали умершей! А она жива! В Москве! Дайте мне адрес! Скорее! Я не знаю, почему дочка сбежала! Много лет я пыталась понять: что было не так? Но ничего не вспомнила! Если Мариночка до сих пор зла на меня, то я не стану ей навязываться. Просто хочу обнять свое дитя, поцеловать, сказать, что папа умер. Дайте мне ее адрес! – У нас его пока нет, – сказал Энтин. – Телефон, телефон, телефон, – причитала Нестерова. – Не знаем его, – вздохнул Константин Львович, – нам ничего не известно о судьбе вашей дочери. Антонина села. – Где вы нашли упоминание о моей девочке? Лампа, пожалуйста, скажите! – В одной квартире, – пробормотала я. – Дайте мне адрес, – потребовала Антонина. – Зачем? – прищурился Энтин. Антонина Васильевна не стала скрывать своих намерений. – Сяду на ступеньках подъезда, вдруг Марина туда придет! – Лучше этого не делать, – покачал головой Константин Львович. – Женщина, которая упомянула вашу дочь, сама хотела ее найти. Полагаю, Марина в той квартире никогда не появлялась. – Антонина Васильевна, значит, вы не знакомы с Верой Арамакиной? – уточнила я. – Среди близких знакомых ее нет, – подтвердила гостья, – но у меня много студентов, аспирантов. Я связана с научными издательствами, может, жизнь сводила меня с этой женщиной, но я не помню ее. Я решила не сдаваться. – И фамилия Марамамакина вам не знакома? Нестерова сделала отрицательный жест рукой. – Ответ тот же. Среди знакомых такой нет. – А Анелию Борисовну Орехову вы знали? – подхватил Макс. – Нет, нет, – прошептала Антонина. – Среди сотрудников кафедры, где я работаю, никого из вами перечисленных нет. Боже! Марина жива! Я вскочила и обняла гостью. – Пожалуйста, не надо пока делать поспешных выводов. Просто найдена записка с упоминанием Марины Анатольевны. И только. У Марины был друг по имени Алексей? Глаза Нестеровой потемнели. – На что вы намекаете? Хотите сказать, что у моей дочки были сексуальные контакты? Я изумилась, хотела ответить, но вместо меня это сделал Энтин: – У подростков много тайн даже от любящих родителей. Нестерова побагровела. – Моя дочь не такая! Она чистая девочка! Не смейте пачкать доброе имя нашей семьи. С мальчиками она не встречалась, не общалась! Никаких Алексеев около этой девчонки не было. Ох! Антонина сгорбилась. – Простите, нервы подводят. Мариночка необщительной была. Любила гулять одна. Возьмет книгу и на целый день в лес уходит. Извините, от стресса я не владею собой. Поверьте, я не грубиянка, не хамка! – Вы храните личные вещи девочки? – перевел разговор в другое русло Макс. – Да! Ни одного карандаша не выбросила, ни скрепочки, – всхлипнула Нестерова. – Ее комнаты дома и на даче заперты. Там все осталось, как при жизни девочки! Ох! Что я говорю! Ведь она не умерла, не погибла! Да? Так? – Разрешите нашему эксперту осмотреть комнаты? – попросил Вульф. – Михаил аккуратный человек, после его ухода все останется на своих местах. – Милиция много лет назад уже все обыскивала, – грустно сказала Нестерова, – но ничего не нашла. – Тогда у исследователей не было аппаратуры, которая есть сейчас, – объяснила я. – Вдруг обнаружится какая-то зацепка? Антонина Васильевна вскочила, открыла сумку, вытряхнула на стол ее содержимое. Я глянула на гору вещей. Расческа, несколько конфет, пудреница, губная помада, телефон, упаковка носовых платков, какие-то смятые бумажки. Женщина может защитить докторскую диссертацию, преподавать в вузе, но в ее ридикюле будет тот же беспорядок, что и у меня, еле-еле завершившей свое образование в консерватории. Нестерова выхватила из груды барахла связку ключей и показала ее Максу: – Они от дачи, но обыскивайте только ее комнату! Глава двадцать восьмая