Примерно через десять километров после Кастроерица я прохожу заброшенный скит Сан-Николас и старый мост через реку Писуэрга, разделяющую провинции Бургос и Паленсия. Дождь ослаб, но всё ещё моросит, хмуро и неприветливо. Я промокла, на моих ботинках толстая «платформа» из раскисшей глины. Когда наступаю на твёрдое – булыжник или асфальт, – начинаю скользить, как на коньках, рискуя упасть. Приходится в который раз очищать подошву от грязи. По правую руку от меня – недостроенный канал Кастилии с бесполезными шлюзами, являющий собою образчик долгостроя XVIII века. До Фромисты осталось совсем ничего – там я и собираюсь заночевать. Весь день думаю над рассказом Эмилио, так и сяк примеряя пережитое им на себя. А я смогла бы? Смогла бы, как он, улыбаться? Осмелилась бы отправиться в путешествие, не умея ходить? Нашла бы в себе силы простить предательство? Отважилась бы искать и находить в жизни новый смысл? Сумела бы говорить об этом открыто? А главное – смогла бы так же, как он, верить?.. Может, затем и даются нам такие встречи, чтобы примерить на себя чужие судьбы, прожить хотя бы мысленно их повороты и удары, испытать ощущения других людей. И тогда наши собственные ситуации не кажутся больше тупиковыми и безвыходными. Примеры стойкости и жизнелюбия, увиденные в Пути, заставляют по-новому осмыслить жизнь, поправляют «сбитые прицелы», дают силы преодолевать не только физические трудности и преграды, но и другие, более изощрённые вызовы судьбы. …Вечереет. Растворённая в воздухе дождевая мгла незаметно передвигает утро к ночи. День был длинный, дорога – трудной. Сегодня я чувствую себя как никогда уставшей и опустошённой. Чавкающая под ногами грязь засыхает ржавыми разводами на брюках, превращает кроссовки в кандалы. Рюкзак удвоил свой вес. Промокшие ноги растёрты. Щёки пылают от напряжения и усталости. Или от температуры? Кажется, меня знобит. Этого ещё не хватало! Собрав волю и силы в кулак, добираюсь до Фромисты, разыскиваю приют… и узнаю, что он полон и мест нет. Раздумывать особо не приходится: вряд ли здесь обнаружится ещё один Виктор, приберёгший для меня тёплое местечко. Мне ничего не остаётся, как топать дальше – в трёх километрах отсюда есть ещё один альберг. Покидаю чужой город, холодный и равнодушный, не приютивший уставшего пилигрима, и проявляю ответное безразличие к его церквям – готической Сан-Педро и романской Сан-Мартин. Все храмы сливаются для меня в этот миг в один бесконечный иконостас, хоровод крестов и распятий. Лики святых смотрят укоризненно и отрешённо, от уходящих ввысь сводов кружится голова, бездонные купола утверждают недосягаемость небес… Звон колоколов – печальный и глухой – прощальным гонгом провожает так и не встреченного гостя. И я, одинокий путник, изгнанный и отверженный, бреду прочь. За спиной городская застава, на дороге – никого, поток пилигримов иссяк: все уже нашли себе ночлег. Все, кроме меня. Обида горьким комом подкатывает к горлу, на глаза наворачиваются слёзы. Голова гудит, зубы выбивают тревожную дробь. Кости ломит не только от груза, но и от жара. Я продолжаю пробуксовывать в своих скользких ботинках: на то, чтобы почистить их, уже нет сил. Ну и пусть! Пускай я вся в грязи и устала до чёртиков, так мне и надо! Чего попёрлась под дождь, вместо того чтобы найти себе заранее прибежище и наблюдать из окна за изменениями в природе. «… Изменения в природе происходят год от года. Непогода нынче в моде, непогода, непогода…» – начинаю я нашёптывать любимую песенку, которую так приятно петь в тёплой комнате, за накрытым столом, среди друзей. «Не ангина, не простуда…», – с этим, пожалуй, сейчас можно поспорить, – «посерьёзнее беда», – да уж, беда, если не знаешь, где будешь сегодня спать и когда доберёшься до крыши. Только я собираюсь спеть: «… Кто-то ищет тебя среди дождя», – как оступаюсь и со всего маху падаю в лужу. Ногу пронзает острая боль. Я вскрикиваю и заливаюсь слезами. Но мой крик никто не слышит, а слёз никто не видит – я одна на этой дороге. Одна-одинёшенька… Так вышло… Сижу в глинистой жиже и реву в три ручья, даже не пытаясь встать или выползти из лужи. Господи, ну почему ещё и это? За что? Почему я? Нет ответа… Я вспоминаю вчерашний разговор с Эмилио и начинаю, как заклинание, твердить: «Я упала не в пропасть, я упала не в пропасть…» Стянув кое-как с плеч рюкзак, пробую встать – больно. С трудом переползаю на сухие камни, судорожно соображаю: что же теперь делать? Перво-наперво строго приказываю себе успокоиться и перестать выть. Достаю из рюкзака подаренную Виктором флягу, отпиваю несколько глотков, бережно глажу её по мятым бокам. Вспоминаю его рассказ. Думаю об Агнете: она тоже плакала под дождём у Ворот Прощения. Только слёзы были от другой боли, которую вытерпеть и вылечить гораздо труднее. Залезаю в потаённый кармашек, вытаскиваю изрядно потрёпанную записку Эррандо. Снова её перечитываю. Вспоминаю, что он тоже когда-то вывихнул ногу в Пути Сантьяго, и даже кисло улыбаюсь от такого совпадения. Улыбаться широко не получается – жарит температура. Но всё же это не огневица святого Антония, а значит – несмертельно. Немного успокоившись, вспомнив поочерёдно своих друзей, я снимаю ботинок и осматриваю ногу: сустав вспух, шевелить ногой ужасно больно. А если не шевелить – смогу ли я просто наступить на неё? Достаю из рюкзака эластичный бинт и туго, насколько хватает сил, перетягиваю опухший голеностоп. Пробую опереться – больно, но терпимо, особенно если посох приспособить как костыль. Напяливаю не шнуруя кроссовку, изучаю вымокшую карту. Судя по всему, метрах в пятистах отсюда тропа пилигримов пересекает автомагистраль – значит, транспорт рядом. Ещё не очень темно, можно добраться до трассы засветло. Взглянув на неподъёмный, выпачканный в глине рюкзак, сомневаюсь в успехе затеи. Но не оставаться же здесь, в конце концов?! Или остаться?.. Дождь, кажется, заканчивается. Можно развести костёр. Но у меня нет спичек. Да и какой костёр, если в голове и во всём теле бушует настоящий пожар. Пока в полубреду я размышляю над сценариями, жизнь преподносит мне свой вариант. На дороге показывается тройка запоздалых путников. Трое мужчин, закутанных вместе с рюкзаками в дождевики, похожи на горбунов, но в моих глазах они сейчас прекрасные сказочные эльфы. Эльфы подходят ближе, слышится испанская речь. Они не сразу замечают меня: видимо, вывалявшись в грязи, я слилась с ландшафтом, да и сижу чуть в стороне, подпирая спиной большой камень. Моё жалкое «Буэн Камино!» для них полная неожиданность. Испанцы подходят ближе и пытаются заговорить, но я их не понимаю, а только твержу: «I have problem with my leg»[68], показывая на стянутую бинтом лодыжку. Мужчины быстро оценивают ситуацию, делают из скрещенных рук сиденье и жестами приглашают меня сесть. Я отрицательно мотаю головой, уверяя, что могу скакать на одной ножке с помощью посоха-костыля. Тогда третий эльф – самый молодой и горячий – без церемоний усаживает меня в кресло из сплетённых рук и вскидывает на плечо мой рюкзак. И вот я сижу, как принцесса на руках у прекрасных рыцарей, покачиваясь в такт их шагам, а ещё один несёт мой походный саквояж со шляпками, кружевными накидками, надушенными платками и бальными платьями. Скоро фиеста, и мне непременно надо там быть: королева Изабелла лично пригласила меня отпраздновать совершеннолетие её единственного сына. А потом ещё нужно успеть в Леон на коронацию Альфонсо… Время от времени мои доблестные рыцари ставят меня на грешную землю, чтобы отдышаться, ведь, помимо воздушной принцессы, они тащат на плечах и свои рюкзаки. Тогда я вновь превращаюсь в мокрую, выпачканную по уши горе-путешественницу с температурой и вывихнутой ногой. Никому не до бесед: все сильно устали и только пыхтят, таща на себе двойной груз. Моих спасителей зовут Хавьер, Тони и Давид. «Элена», – представляюсь я, но реверанс мешает сделать несуразное положение между небом и землёй. Поэтому придворный этикет откладывается на потом. Карты не врут, географические – тоже, и действительно, вскоре тропа упирается в шоссе. Мои рыцари бережно опускают меня на здоровую ногу, и мы принимаемся автостопить. Безрезультатно. Машин мало, водители редких попуток не могут посадить всех четверых сразу, да ещё с рюкзаками. Приходится разделиться. Я благодарю своих спасителей, на разные лады повторяя «Мучас грасиас!», и уверяю, что дальше справлюсь сама. Хавьер – самый молодой и горячий – трогает мой лоб и что-то озабоченно говорит спутникам. «No problem», – успокаиваю их я. Пока мы переговариваемся на языке жестов и интернациональных слов, возле нас с тихим шорохом останавливается графитовая «Ауди». Стекло бесшумно опускается – респектабельный мужчина в белой рубахе с распущенным галстуком интересуется, в чём дело и нужна ли помощь. Мои спутники объясняют ему ситуацию. Водитель выходит из салона, открывает багажник, берёт мой грязный рюкзак, не боясь запачкать ни безупречных брюк, ни рубашки, и кладёт его внутрь, туда же запихивает и заскорузлый посох. Отворяет передо мною дверцу. Я с сомнением показываю на разводы грязи и куски глины, налипшие на одежду и обувь, и теперь уже он говорит: «No problem». Я ещё раз прощаюсь со своими замечательными спасителями и сажусь в машину. Поковырявшись в аптечке, мужчина достаёт упаковку таблеток и протягивает её мне вместе с бутылкой воды. – Это против высокий температура, – сообщает он на моём родном языке. – О, вы знаете русский! – радуюсь я. – Немного. Учу у русский учитель в мой город живёт, она замуж за испанец. – Как вас зовут? – Меня зовут Ромиро. Тебя я знать Элена. Ты из России – твои друзья сказать. – Спасибо, Ромиро! – Я запиваю таблетку водой и уютно устраиваюсь в мягком кожаном чреве дорогого автомобиля. Нога ноет, голова болит, но сердце преисполнено благодарностью ко всем этим людям, так нежданно-своевременно оказавшимся на моём пути. И глубоким спокойствием, что теперь уж точно всё будет хорошо. – Элена, если хочешь поспать – делай так. Я еду до Сахагун. Где хочешь остановить, скажи, я буду разбуживать тебя. – Большое спасибо, Ромиро. Если ты знаешь в Сахагуне альберг для пилигримов, отвези меня туда, пожалуйста, – прошу я. – Пожалуйста, хорошо. Но сначала надо показать врачу твоя нога. Мой друг в Сахагун – доктор, я могу звонить и просить на осмотр. – Даже не знаю, мне очень неловко, – лепечу смущённо, – я и так насвинячила здесь, – на полу автомобиля я вижу засохшую глину. – Свинятина? Ты хотеть есть? Мы можем посетить кафе. – Да нет, Ромиро, – улыбаюсь я. – Так говорят, когда много грязи. Я испачкала твой автомобиль. – Элена, это мелочь. Я тоже пройти Камино и знать, что есть помощь в пути. Очень важно. Я пробовать транслировать русский язык одно правило пилигрима: «Шаг назад для помощи другому стоит больше, чем сто шагов вперёд без помощи людям вокруг»[69]. – Я думала, что так не бывает, что так происходит только в книжках. – Нет. Жизнь тоже есть место сказка чудес. Под эту «сказку чудес» я и засыпаю. Тихо мурлычет мотор, тёмно-фиолетовый вечер за стеклом не кажется уже ни опасным, ни безысходным. Таблетка начинает действовать, жар спадает, раненая нога покоится на удобном сиденье. Я растворяюсь в доверии к человечеству и его отдельным представителям… Часть 5. Леон Встреча с человеком мира Проходит, кажется, одно краткое мгновение – и я просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо. – Элена, мы приехать в Сахагун, – говорит Ромиро. – Я заказать место альберг, но сначала встретиться мой друг доктор, показать твоя нога. Вот здесь. Ромиро помогает мне выбраться из машины, и, опираясь на его руку, я ковыляю к лавке под фонарём. В очерченном, словно циркулем, пятне светло как днём. Вскоре вместе с нами в фонарном круге появляется седовласый сеньор в золочёных очках с врачебным чемоданчиком в руках. Он просит размотать бинт и внимательно осматривает больную ногу. – Вывиха нет, – констатирует доктор, – сильное растяжение. Лёд, тугая повязка и три дня покоя. – Даже не раскрыв своего чемоданчика, он откланивается и скрывается в темноте. Ромиро провожает меня в старый монастырский приют, возле стен которого шёл приём. На дворе – глухая ночь. Пройдя через лунный дворик с тенями лохматых деревьев, мы оказываемся в тускло освещённом коридоре, где за стойкой клюёт носом госпитальер-монах. Завидев гостей, он вскакивает с места и провожает нас в дальнюю комнату. Это отдельная келья метра три на три, с узкой кроватью, столом и табуретом. Каменные стены за девять веков отполированы спинами и плечами монахов до скульптурной гладкости. Тёмное окошко-бойница рассекает кладку точно пополам. Над кроватью – грубое деревянное распятие. Я вопросительно гляжу на Ромиро. – Элена, я вносить донативо эта комната на три дня для тебя. Чтобы поскорей будь здорова и снова идти Камино. Нет-нет, не надо деньги! – Он категорично машет руками в ответ на мою попытку достать кошелёк. – Ромиро, даже не знаю, как тебя благодарить… – Я обескуражена таким участием со стороны совершенно незнакомого человека. – Спасибо за всё, что ты сделал для меня! – А тебе спасибо за практика русский язык, – отвечает с улыбкой Ромиро и уходит в ночь. Монах объясняет мне, где «дуча», где «сервисьо», где «косина»[70], и оставляет одну. Я сваливаю в угол грязную одежду, хромаю до душа, моюсь под тонкой струёй воды и, добравшись до постели, обрушиваюсь в пустоту… * * * В пустоте мрачно и душно. Подземелье освещается зловещими вспышками факелов. Их чад сизым туманом стелется над земляным полом, вызывая дикую головную боль. Мои мучители надевают мне на ногу «испанский башмачок» и с жестокими ухмылками закручивают верёвку. Деревянные чурбаки с хрустом стискивают лодыжку, и я кричу. Тогда главный инквизитор, лица которого не видно из-под низко надвинутого капюшона, громогласно вопрошает: «Ах, тебе больно?!» – и разражается демоническим хохотом. Его смех эхом отражается в бесконечных лабиринтах подвала. Он снимает со стены факел и начинает пламенем жечь мне щёки, лоб, грудь… Просыпаюсь от собственного беззвучного вопля, вся мокрая от пота и страха. Скомканный спальный мешок лежит в ногах. Осматриваюсь по сторонам – я в келье. Несколько душновато, но в целом уютно и спокойно. Мрачное подземелье, где я только что побывала, осталось по ту сторону кошмара. Это всего лишь сон – плод болезненного воображения и больного тела. Я трогаю свой лоб – он прохладный, легонько шевелю ногой, боль за ночь слегка притупилась. За узким окном зарождается рассвет. Сажусь на кровать, дотягиваюсь до крючка и отворяю скрипучую створку. В келью врывается чистый, напоённый утренней свежестью воздух. Я жадно вдыхаю его полной грудью, на пределе рёберных возможностей, всей диафрагмой вбирая прохладу и сладкий аромат трав. Предрассветную тишину нарушает щебет птиц, вначале робкий и неуверенный, но вскоре птичьи голоса сливаются в многоголосный хор, наполняя свистом, щёлканьем и трелями пробуждающийся мир. Их радостная какофония похожа на настройку оркестра перед концертом. Послушав птиц, я туго пеленаю больную ногу, одеваюсь, умываюсь и иду завтракать. Мне с трудом, но удаётся не скакать на одной ноге, как вчера, а хромать на двух. В трапезной сидят пять-шесть человек. Вчерашний госпитальер бодро суетится возле большого кофейника. «Как нога?» – спрашивает. «Уже лучше, спасибо». Ковыляю с чашкой к столу. Моё внимание привлекает сидящий возле окна необычный человек. Необычность его заключается не только в экзотической внешности и манере двигаться, но и в особом взгляде с печатью переселенца. Думаю, в его жилах течёт мавританская кровь. Я не антрополог и не генетик, но бледно-кофейный цвет лица, совсем не похожий на обычный загар, шоколадные, влажные глаза, нос с горбинкой, чуть заметно вывернутая наружу нижняя губа… В общем, я определённо считаю его потомком арабских завоевателей. Пластичность движений – то, как он ставит тарелку, берёт хлеб, идёт между столами, поворачивает голову – лишь подтверждает мою догадку. Наверное, взгляд у меня слишком пристальный – необычный человек вдруг пружинисто встаёт и подходит ко мне. – Привет, можно присесть? – спрашивает он на английском. – Да, конечно. – Я автоматически подвигаюсь, хотя в этом нет нужды: за столом полно места. – Я вижу, ты хромаешь. Что случилось? Я вкратце пересказываю свои вчерашние злоключения. Он терпеливо выслушивает мой монолог на далёком от совершенства английском. Когда я заканчиваю рассказ, он всё ещё задумчиво качает головой, будто припоминая что-то своё. – Ах, да, я забыл представиться, – спохватившись, добавляет он, – меня зовут Карлос, я из Андалусии. – Элена, из России. Мы тихо беседуем, медленно и трудно подбирая слова, сопровождая свои рассказы рисунками на салфетке. Госпитальер несколько раз подливает нам кофе из большого кофейника, а потом уходит по своим делам. Мы остаёмся одни. Карлос по образованию историк-археолог, профессор университетов Малаги и Леона, читает студентам лекции по истории древнейших цивилизаций, а также сотрудничает с испанским Национальным центром изучения эволюции человека. Он принимал участие в раскопках Атапуэрки, Альтамиры и Ла-Бастиды[71]. Карлос вдовец, у него двое детей – взрослый женатый сын и пятнадцатилетняя дочь. Всё свободное время он посвящает путешествиям, стараясь в них отрешиться от профессиональных забот и понаблюдать мир с других сторон или другими глазами, например глазами философа или поэта-любителя. По Камино Сантьяго идёт в пятый раз. Я никак не решаюсь подобраться к волнующему меня вопросу: есть ли среди его предков мавры? Разговор завожу издалека. – Карлос, ты большой знаток истории Испании, Европы, да и всей земной цивилизации. А знаешь ли ты историю своего рода? У нас в России в последнее время очень популярно составлять генеалогическое древо. Хотя трудно бывает добраться до корней. – А как же? И мы составляем! История страны складывается из историй отдельных семей. Так что знать о своих предках для любого человека так же естественно и важно, как и передавать опыт потомкам. – Может быть, расскажешь тогда о своей древнейшей истории? – прошу я, напирая на слово «древнейшей». – Почему бы нет? Если тебе действительно интересно, – легко соглашается Карлос. – Давай только переберёмся во двор, и я принесу льда для твоей ноги – будешь заодно лечиться! Мы устраиваемся на лавке под бархатной кроной могучего каштана. Я прикладываю пакет со льдом к суставу и вся обращаюсь в слух. Первый рассказ Карлоса: