Я желаю большой семье лёгкой дороги и отрываюсь вперёд. Чем ближе к конечной точке маршрута, тем гуще толпа пилигримов и больше новых знакомств. Не успеваю я оторваться от многодетной канадской семьи, как меня нагоняет пожилой чернокожий паломник. Каждый его шаг сопровождается громким и надсадным хрипом-клёкотом, лицо заливают ручьи пота. Тело то и дело сотрясают раскаты кашля, после чего он трубно высмаркивается и, вытерев ладонь о штанину, продолжает путь. – Вы в порядке? – спрашиваю я по-английски, когда пилигрим останавливается попить воды. – Всё в порядке! – отвечает он по-русски и обнажает в улыбке белые, крупные, как у лошади, зубы. – Как вы себя чувствуете? Вам нужна помощь? – переспрашиваю я вновь. – Спасибо! Я чувствую себя хорошо, – медленно, по слогам произносит мужчина и энергично кивает. Ничего не понимаю. Пилигриму нездоровится, но он зачем-то пытается отвечать по-русски. Выучил, что ли, несколько фраз в пути? Почему не говорит по-английски? – Do you speak English? Where are you from? – интересуюсь я так, на всякий случай. – Из Саратова, – отвечает чернокожий паломник и останавливается. – Да вы не волнуйтесь, у меня, правда, всё хорошо. Я не волнуюсь, только в голове, пустой, как хоррео весной, начинает тревожно гудеть ветер. – Так вы живёте в России? – Да. Я живу в России. В Саратове. И зовут меня Жан. Будем знакомы. – Пилигрим протягивает мне чёрную с белой ладонью руку. Назвав в ответ своё имя, я подстраиваюсь под ритм ходьбы Жана. Не каждый день встречаешь чернокожего саратовца с французским именем, идущего по испанскому Пути Сантьяго. – Жан, что же вы так страшно пыхтите, когда идёте? – Это система такая. Слышали когда-нибудь про диафрагмальное дыхание? Раньше я много курил, а сейчас вот бросаю. – Получается? – Получается! Правда, кашель замучил. Но так и должно быть: лёгкие очищаются. – Жан, а где вы так здорово научились говорить по-русски? И каким ветром вас занесло в Саратов? Откуда вы родом? Кто вы? – Начну с конца. Я – житель планеты Земля, уроженец Алжира, муж русской женщины из Саратова. Учился во Франции, потом работал в Москве, там и научился говорить по-русски. Там же познакомился со своей будущей женой. С тех пор и живу в России. – А почему вы здесь? – Лечусь! – лаконично поясняет Жан и снова начинает громко пыхтеть, обливаясь потом. Скорость его движения при этом увеличивается вдвое. – Как вы это делаете? – интересуюсь я. Пока чернокожий саратовец Жан обучает меня основам диафрагмального дыхания, незаметно начинается Мелиде. Спохватившись, я достаю из кармана визитку с адресом приюта Алонсо и отправляюсь на его поиски. С Жаном мы прощаемся, разбивая друг другу (или друг о друга?) стереотипы: я – о том, что саратовец не может быть чернокожим, он – что женщина не может дышать диафрагмой. * * * Мелиде – типичный городок Галисии с непременным набором достопримечательностей: церковь, старинные кресты «крусейро», здание мэрии с флагом и башенные часы на главной площади, многоэтажные кладбища и хорреос по окраинам… Если бы не указатель и карта, вряд ли я смогла бы отличить его от десятков других. Но не вздумайте сказать об этом местным жителям: они до глубины души будут возмущены и обижены вашим дремучим невежеством, ибо считают свой город неповторимым и уникальным. И они, безусловно, правы. Госпитальер Алонсо – худощавый галисиец с грустными глазами Пьеро, быстро и удобно разместивший меня в альберге, – торжественно вручает заранее подготовленный список рекомендуемых к посещению мест в Мелиде. В длинном перечне значатся: часовня Сан-Антонио, монастырь Святого Лазаря, этнографический музей и пара-тройка едальных заведений, где можно отведать знаменитое галисийское блюдо – пульпо[103]. Из всего списка я выбираю последний пункт. Мой выбор энергично поддерживают другие пилигримы, и мы все вместе отправляемся в пульперию, по ходу собирая зазевавшихся у барочных ретабло и готических саркофагов паломников. К нам примыкают чернокожий саратовец Жан и англичанин Джон, не расстающийся с путеводителем даже в пульперии. Поэзия вкушения морских даров отстоит от сермяжных забот о хлебе насущном, как мавританская роскошь от христианского аскетизма, – внедряясь в обиход, искушая, но не врастая и не смешиваясь полностью. Впрочем, галисийцы могут со мной поспорить: то, что мне кажется невиданной роскошью, для них всего лишь обычное блюдо, простое и незатейливое, доступное одинаково и бедняку, и богачу. Мне же, питающей слабость к морским гадам, и во внешнем виде, и в щекочущем аромате, и во вкусе этого блюда видится знак величайшей благосклонности небес по отношению к задвинутому в угол полуострова народу. Итак, это пульпо – счастье на деревянной дощечке. Как просто быть счастливой! «Счастье» представляет собой порезанные кружочками щупальца осьминога, предварительно отбитые о морские камни и сваренные в медном котле. Сверху щупальца посыпают крупной, словно стеклянная крошка, морской солью и поливают соусом из оливкового масла, чеснока и истолчённого в кирпичный порошок перца. Главный секрет блюда – местные продукты, наисвежайшие и экологически чистые. К пульпо подаётся молодой отварной картофель и охлаждённое албариньо[104] – разумеется, лучшее вино в Испании. Дегустация пульпо не была бы такой приятной, а погружение в Галисию таким полным, если бы не хмурый волынщик в углу террасы, мнущий заскорузлыми руками потрёпанные мехи чудно́го инструмента. Без протяжных мелодий гайты[105], так щемяще точно передающих беспричинную галисийскую тоску, трудно понять душу галисийца. Звук гайты похож на громкий плач или стон, слушать который невыносимо для одних и живительно для других. Среди аборигенов ходит такая байка. Однажды старый галисиец, много лет проживший вдали от родины, собрался умирать. Он лежал в больничной палате, безучастно глядя в потолок. Когда старику стало совсем худо, он позвал доктора и попросил его выполнить свою последнюю просьбу: услышать звук гайты. Что делать – врач согласился и начал поиски волынщика. Это было не так-то просто, но к вечеру, наконец, удалось найти единственного в округе музыканта и уговорить его выступить перед умирающим… На следующее утро врач столкнулся в дверях палаты со стариком-галисийцем. Тот одетый, с сумкой в руках, встретил его словами: «Вы знаете, доктор, я передумал умирать!» – и вышел прочь. Когда же изумлённый доктор зашёл в палату, все остальные пациенты лежали едва живые после оглушительного ночного концерта «гайтерос». Меланхолия и жизнелюбие, тоска по дальним странам и зов предков, неистребимая романтика и прагматизм мышления, фатализм и упрямая вера – всё сливается в звуках гайты, так же, как и в крови оттеснённого на край земли народа… Вектор Пути После Мелиде начинается территория эвкалиптовых лесов. Их узкие, как у ивы, и жёсткие, как у лавра, листья живут в состоянии непрерывного листопада: старые – засыхают и опадают, новые – распускаются и душисто зеленеют. Тропа вьётся по лесной чаще среди мелко моросящего дождя и густого запаха эвкалипта, вызывающего смутные воспоминания далёкого детства – ингаляции в кабинете физиотерапии, из-за которых разрешалось пропускать уроки. Ухают ночные птицы, под ногами – хруст сухих листьев. Высокие худые деревья, скидывающие кроме листвы ещё и кору, выглядят ободранными, зато источают целебный аромат, способный излечить аллергика, астматика, сердечника, неврастеника, а также освободить курильщика от пагубной привычки. Уверена, в этом месте Жан перестанет, наконец, кашлять и окончательно поправится. Погружённый в молочный кисель тумана лес таит в себе лишь одну опасность – заблудиться. Вот почему Карлос наказывал мне бдительно следить за указателями и пользоваться компасом. Я зорко вглядываюсь по сторонам, стараясь не пропустить ни одной стрелки – привычного дорожного знака, вектора правильного движения. Вектор Пути Сантьяго, опутывающего капиллярами и артериями всю плоть Испании, для одних – это вектор католической веры, для других – вектор собственного духовного маршрута, не всегда идущего в фарватере официального религиозного курса. В итоге все приходят к цели: географически – к одной, общей для всех – Сантьяго-де-Компостела, внутренне – к своей личной, намеченной заранее или обретённой в пути. Каждый человек стремится к Богу, неважно каким именем он Его называет, осознаёт ли сам это стремление или нет. Только одни ищут дорогу к Нему самостоятельно, без посторонней помощи, увязая порой в болоте невежества, петляя в непроходимой чаще заблуждений, пробираясь сквозь дебри ошибок и иллюзий. Другие – пользуются надёжными и проверенными «путеводителями», где всё подробно расписано, предопределено и не надо думать и рисковать. Где та грань, что разделяет чёткое следование намеченным ради твоего же блага маякам и ориентирование по компасу, стрелка которого направлена на конечную цель – обретение Бога? Где та золотая середина между плутанием и поиском, советом и прямым указанием, подсказкой и требованием? …Религиозный путь. Путь веры. Духовный путь. Путь к себе. Путь к Богу. Поиск себя. Поиск Бога в себе… Оттенки исканий, нюансы трактовки целей паломничества, грани самопознания у каждого пилигрима (да и каждого человека) – свои. И наверное, неправильно было бы пытаться их искусственно разделять и сравнивать по значимости. Католическая принадлежность Пути Сантьяго обуславливает законное (и немалое) влияние католической церкви, претендующей на души и умы своей паствы. Ради этого папа Каликст II в XII веке даровал всем пилигримам, прошедшим Путь Сантьяго, полное отпущение грехов и составил им в помощь первый путеводитель – Кодекс Каликстинос. Ради этого на всём протяжении Камино и поныне существуют Ворота Прощения, пройдя которые паломник получает индульгенцию, не доходя до собора Святого Иакова. Ради этого реставрируются старые и строятся новые храмы, поражающие воображение смелостью идей, неожиданностью образов, оригинальностью архитектуры. Но всё это – лишь форма. А есть ещё суть, опирающаяся на страх или любовь, и в этом выборе – главное. Что ты изберёшь: Страх или Любовь? Католическая вера долгие века опиралась на страх. Смакование физиологии мучений в аду с кипящим маслом, котлами кипятка, вездесущий образ потрясающей смерти с косой, аккуратно срезанные головы святых и еретиков одинаково пугали простых смертных. Мрачные сюжеты чистилищ и страшных судов украшают алтари и врата сотен церквей. В них отражена жуткая и неотвратимая сепарация людей: в одну сторону отправляются праведники, в другую – грешники. Первые – в окружении поющих ангелов, вторые – под конвоем ужасных рогатых тварей, бичующих хлыстами и колющих остриями пик. И страх оказаться в компании вторых намного сильнее желания попасть в общество первых. Уродливые порождения основанной на страхе веры, позорные пятна католицизма: инквизиция, конкиста, Крестовые походы. Дабы убоялись. Впрочем, всё это делалось из благих побуждений: открыть глаза незрячим, наставить на путь истинный заблудших, спасти грешников. Потому решения и деяния церкви были твёрдыми и непоколебимыми. Костры инквизиции с запахом горелой человечины и кровожадностью испуганной толпы – такая же неотъемлемая примета средневековой Европы, как и конкиста – колонизация Нового Света. «Цивилизаторская» миссия была присвоена Испанией в самый разгар деятельности святого трибунала. Видимо, простора для внутренних «чисток» было маловато, и фанатичные отряды «чистильщиков» двинулись осваивать пространства вслед за моряками и первооткрывателями. Открытие Колумбом в 1492 году Западных Индий (так назывались тогда заокеанские земли) трактовалось придворными богословами как «подарок Господа» католическим королям Изабелле и Фердинанду – за неустанные труды по искоренению ереси. У Испании появились богатые земли за океаном, у церкви – новое поприще для борьбы с «еретической скверной». Разбой, грабёж, порабощение, физическое истребление под эгидой христианизации стали обыденным делом для конкистадоров и сопровождающих их инквизиторов. С одобрения католической церкви произошли убийства Монтесумы, Каутемока и других вождей ацтеков, правителя инков Атауальпы, Хатуэя – предводителя кубинских индейцев, не говоря уже о массовых расправах над рядовыми краснокожими. Идолопоклонничество, отказ принять католическую веру, двуличие, выражающееся в одновременном почитании Христа и своих богов, отступничество и отречение – всё это было достаточным основанием подвергнуть любого аборигена процедуре аутодафе и кемадеро[106]. Привычный для цивилизованных испанцев и чудовищный для диких индейцев ритуал проводился в Новом Свете по всем канонам святого трибунала: обвинение, истязание, издевательства, жестокая расправа. Людей пригоняли к месту казни силой, заставляя смотреть на агонию погибающих в костре соплеменников. По замыслу инквизиторов, это должно было вызвать у индейцев страх и беспрекословное повиновение перед белыми людьми и их белым Богом. Методы инквизиции вольно или невольно перенимались и использовались диктаторами всего мира. Схема традиционна: неосторожное слово, донос, шпионаж, налёт, застигнутая врасплох жертва, арест, допрос, пытки, сфабрикованные показания, видимость суда, приговор, казнь… В поле зрения попадали члены семьи и друзья осуждённого, ведь крамольные мысли «заразны». «Охота на ведьм» была и остаётся синонимом жестокой и беспощадной борьбы с инакомыслием. Разве крематории фашистских концлагерей и застенки гестапо не напоминают о кострах инквизиции и бесчеловечных пытках святого трибунала? Разве поиски «врагов народа» в СССР не похожи на разоблачения еретиков и вероотступников? Разве политическое инакомыслие не карается и сегодня в ряде стран тюремным заключением? Если даже абстрагироваться от изуверских методов и форм инквизиции, разве категоричность современных религий и непоколебимая уверенность каждой из них в собственной, абсолютной и единственно возможной правоте не является, по сути, причиной глубокого, взращённого на страхе антагонизма между ними? Не в мышлении ли инквизитора, прочно укоренившемся в коллективном подсознании, источник ненависти и нетерпимости в нынешнем обществе? А узость мировосприятия и настойчивая агрессивность «добрых намерений» – не они ли толкают и правителей, и обычных людей к силовым методам разрешения конфликтов, к бесчисленным и зачастую бесплодным доказательствам своей правоты, которая в итоге оставляет правдолюбцев в изоляции среди руин поверженных стран, порушенных судеб, покалеченных душ? Быть может, стоит наконец задуматься над чем-то общим, объединяющим людей? Что стоит над всеми острыми углами, историческими обидами, противоречиями и «принципиальными» расхождениями? Что стоит выше этого? Что важнее правоты? Что сильнее страха?.. Светлые, мудрые люди, живущие в разные эпохи в разных странах, принадлежащие к разным конфессиям, давно нашли ответ на этот вопрос и на протяжении всей своей жизни шли и продолжают идти выбранной дорогой – дорогой любви. Мать Тереза, католическая монахиня, основательница всемирной женской монашеской конгрегации «Сёстры – миссионерки любви», причисленная католической церковью к лику блаженных, говорила: «Христиане должны постараться быть хорошими христианами, мусульмане – хорошими мусульманами, индусы – хорошими индусами… Нам не нужны ружья и бомбы. Чтобы победить зло, нам нужны любовь и сострадание…»[107] Её единомышленница Амма (Шри Мата Амританандамайя Деви), индуистка, создавшая мировую благотворительную сеть, одна из президентов Ассамблеи Мировых Религий, считает: «Какую бы религию человек ни исповедовал, если он осознал духовные принципы, то может достичь высшей цели – познания своей истинной природы. Если в банке мёд, то неважно, какого цвета банка. Без осознания духовных принципов религия сводится к слепой вере… Духовность – это цемент, скрепляющий здание общества. Исповедовать религию и жить без духовности – это всё равно что строить башню, наваливая камни и не скрепляя их цементом…»[108] Суфийская традиция[109], зарождённая в недрах ислама, провозглашает истинность любого Пути к Богу, лишь бы он был искренним. По мнению суфиев, между религиями существуют лишь внешние различия, а в глубине своей главные нравственные идеи, выраженные в заповедях Библии, Торы и Корана, схожи между собой. Один из великих суфиев мусульманского Средневековья Ибн Араби так говорил о религии и вере: «Моё сердце принимает любые картины: и пастбище газелей, и монастырь монахов, и идолов, и храм, и Каабу… и скрижали Торы, и свитки Корана. Я исповедую религию любви, куда бы ни направлялись её караваны… и эта религия – моя религия и моя вера»[110]. Живые черты веры и милосердия, проявления любви и сострадания встречаются на всём протяжении Пути Сантьяго. Гостеприимные баски Эррандо и Тода, ставшие моей семьёй в Эускади. Сёрфингист Борис, научивший меня рисковать. Сильная женщина Агнета – моё зеркальное отражение и родственная душа. Русский госпитальер Виктор, открывший для меня Ла-Риоху и неиссякаемые ресурсы человеческого духа. Мэр-дворник Хавьер и бодегейро Хосе. Анатолий из Памплоны. Беременная датчанка Марта и несломленный итальянец Эмилио с их верой в чудо. Трое испанских рыцарей, носивших меня на руках, и отзывчивый Ромиро. Волонтёры Маркос и Хосе-Умберто. Профессор-пилигрим Карлос, мой друг и учитель, человек невероятной судьбы. Пастух Лугус, донья Пилар и чернокожий саратовец Жан. И множество других людей, которые помогали, подвозили, объясняли дорогу, угощали вином и хлебом, рассказывали истории, лечили и учили, улыбались и дарили тепло… Спасибо вам, добрые люди! И сейчас, с каждым шагом приближаясь всё ближе и ближе к конечной точке Пути, я погружена в размышления, ещё недавно казавшиеся мне пространными и отвлечёнными, не имеющими ничего общего с моей реальной жизнью. Я ловлю себя на том, что вместо ироничных замечаний и язвительных комментариев в адрес того, что вижу, я употребляю слова восхищения и восторженные эпитеты. Отбросив сожаления и разочарования жизни, её шишки и шрамы, я рассуждаю, как законченный идеалист, как парящий в облаках мечтатель, как неисправимый романтик. Такой сделала меня дорога. Ведь совсем неважно, где и когда ты живёшь, на каком языке говоришь и какую религию исповедуешь, чтобы понять простые истины: что главная ценность жизни – это настоящий момент, здесь и сейчас; что отдавать и делиться приятнее, чем брать и отнимать; что Бог есть, Он с нами и Он в каждом из нас; что доверие и любовь к людям и миру открывает все двери и сердца… Иногда для этого достаточно просто посмотреть в глаза того, кто рядом, и почувствовать его сердцем… Небесный спектакль …Рибадисо, Арсуа, Санта Ирэна, Педрузо… Кропотливые стежки шагов, петляющая строчка Пути по лоскутному полотну Испании рано или поздно приведут к заветному городу в тёмном кружеве веков. А пока дорога в каждом своём изгибе, в каждом потайном шве тропы, до последнего удара посоха-иголки с прилежанием искусной мастерицы продолжает трудиться до рассвета, до окончательного узелка, знаменующего собой завершённую, выполненную на совесть работу… По пути ты пересекаешь не только города и пейзажи, километры и пространства, но и толщу веков, то ныряя вглубь прошлого, то заглядывая в туманные очертания будущего. Проходишь сквозь бесчисленные двери и ворота, переступаешь пороги и рубежи, одолеваешь перепутья истории и перекрестья собственного Пути… Ты проникаешь в призрачную щель между мирами, в узкий зазор между сном и явью, иллюзией и реальностью, обретая утраченную способность души. В то время как натруженные ноги твёрдо опираются на землю, взор устремлён вверх, к небу. Сохраняя прочную и незыблемую связь с материальным миром, придавленный к нему тяжёлым рюкзаком, болью и усталостью тела, ты получаешь в награду возможность летать, пусть только в снах или мечтах. Прямоходящий человек, торопливый проживатель быстротечной жизни вдруг понимает, почему он ходит на двух ногах, для чего наделён способностью чувствовать, а не только думать. Отчего в нём эта небесная тяга, неуспокоенность сердца, сообщающая непоседливым ногам импульс к перемещениям, а душе – неутолимую жажду странствий. Даже когда разум не знает точно: зачем? Даже когда все вокруг недоумевают: куда? Даже когда инстинкты противятся, а каждодневная рутина связывает по рукам и ногам, пугая неверием. Награда за испытания тела и духа – магия случайных дорожных встреч, необъяснимых совпадений, тайнопись знаков и символов… В Арсуа я делаю привал, чтобы передохнуть и купить сыра. Здесь он особенный – об этом упоминал Карлос. Зайдя в лавку, восторженно столбенею у витрины с натюрмортом из плотных, перевязанных бечевой брикетов, вощёных сахарных голов, гладких и ноздреватых брусков, дырчатых слезящихся срезов и сливочных конусов. – Трудно выбрать, правда? – слышу знакомый голос с лёгким акцентом. Оборачиваюсь – чернокожий саратовец Жан! Рукой он ласково придерживает… женскую грудь, точнее головку сыра, напоминающую по форме бюст примерно третьего размера. – Сисечка, – произносит мечтательно пилигрим, поглаживая женственные формы сыра. Так в переводе звучит название одного из сортов галисийского сыра – «тетилья» (tetilla).