– А я возьму вот этот! – На плетёной подставке стоит белый поварской колпак. Сыр «себрейро» (cebreiro), в точности повторяющий головной убор повара, назван так по месту сбора жирного коровьего молока. Быть может, и бурёнка Лугуса поучаствовала в производстве этого «колпака»? На горных пастбищах Галисии и был когда-то придуман старинный рецепт. Мягкий молодой сыр с горьковатой кислинкой обычно подают с мармеладом из айвы или мёдом, поэтому к сыру я беру баночку золотистого айвового варенья. А Жан к своей «сисечке» – бутылку албариньо. Разделив сырную трапезу на лавке под каштаном, снова выдвигаемся в путь. Вскоре, включив на полную мощь диафрагмальное дыхание, Жан оставляет меня далеко позади. Я же не тороплюсь – смакую последние километры дороги и всё чаще гляжу не под ноги, а на небо… С утра над головой разворачивается сумасшедшая фиеста света и цвета. На небесном помосте дают грандиозный спектакль. Розовые лебяжьи перья облаков танцуют вокруг нежной сиреневой проталины, в центре которой дымится и вскипает сливочной пеной кучевая Вавилонская башня. На горизонте искристая сахарная вата сухо крошится о лиловые айсберги неподвижных туч. Минута – и неприступные глыбы тают под софитами солнечных стрел, распадаются молочной кисеёй, кружевом ванили. Ветер взбивает пуховые подушки и высокие заоблачные перины. Сиреневая воронка расползается вширь, наливается червонным золотом и вдруг разом тускнеет. По латунному морю величаво проплывают армады парусных кораблей, шествуют небесные караваны, бегут безбрежные отары тонкорунных овец… Но вот на зелёные холмы Галисии медленно ложится вечер. Опускается пурпурно-фиолетовый занавес заката. Гаснут солнечные рампы. Пустеет поднебесный зал. Спектакль окончен… …Спустя двое суток, сокращая, насколько возможно, дневные дистанции, изо всех сил отодвигая неотвратимый финал путешествия, я размениваю последний десяток километров. В Арсуа французская ветка Камино сливается с северной, идущей вдоль кромки Бискайского залива. И теперь полноводное русло Пути Сантьяго прирастает ещё одним людским ручейком. Пилигримы идут парами, семьями, группами и колоннами, как на праздничном шествии. Даже такие одиночки, как я, кажутся незримо увязанными в общую скользящую цепь людей. Кто-то из паломников поёт, кто-то молится. Некоторые плачут – то ли от счастья, то ли от грусти, – иные смеются. Одни тихо разговаривают, другие громко веселятся, третьи идут молча… Есть те, кто с трудом переставляют ноги, а есть бегущие вприпрыжку, будто неведомая сила наделила их вторым, третьим… десятым дыханием, и новыми ногами, и неукротимой энергией… Вот пёстрая цепочка вползает на перевал, после которого начинается заключительный спуск и последний пятикилометровый отрезок пути к собору Святого Иакова. А пока на его острые шпили, пронзающие нахлобученное свинцовое небо, можно полюбоваться издали. Гора Ликования (Monte do Gozo) названа так потому, что с её вершины при ясной погоде видны купола собора. Здесь средневековых паломников, за плечами которых оставались немыслимые трудности и смертельные опасности, охватывало счастье и ликование, постичь которые современным пилигримам сложно: слишком велика разделяющая нас бездна. Но и сегодня повод порадоваться есть у каждого! На горе Ликования построен настоящий город для путешественников, способный вместить одновременно до восьмисот человек. Ряды корпусов вытянулись вдоль аллеи, среди них, помимо привычных альбергов с общими спальнями, есть и комфортабельные гостиницы, и конференц-залы, и кафе, и библиотека. Развитая сеть инфраструктуры включает в себя всё, что может пригодиться паломнику после долгой, трудной дороги. Вместо некогда скромного приюта, защищавшего ликующих пилигримов от непогоды, теперь здесь огромный Центр конгрессов, в котором часто проходят представительные конференции и международные симпозиумы. Триумвират католической церкви, Министерства по туризму Испании и Совета Европы неусыпно заботится о коммерческой составляющей маршрута, признанного ЮНЕСКО частью Мирового культурного наследия. А вот и вездесущие приметы цивилизации: у памятника в виде двух стальных запятых суетится съёмочная группа. Телевизионщики готовятся к работе: оператор устанавливает камеру, звукорежиссёр проверяет микрофоны, ассистентка отгоняет попавших в кадр людей. Репортёр с отвислыми щеками обращается с вопросом к собеседнику – тот поворачивается лицом к камере и оказывается… Карлосом! – Карлос! Карлос! – кричу я, размахивая руками, как ветряная мельница. Профессор резко оборачивается, прервав ответ на полуслове. Репортёр бросает на меня полный ярости взгляд и раздражённо командует: «Стоп!» Не дожидаясь дальнейшего развития событий, я ретируюсь, успев сказать другу, где остановилась. Через пару часов мы сидим как ни в чём не бывало за столиком кафе и любуемся ночным небом. Чёрный креп небесного купола расшит сверкающими бусинами бриллиантовых звёзд. В углу полотна пришпилена серебряная брошь луны. Невесомая вуаль Млечного Пути стелется над нашими головами с востока на запад, теряясь в дальних далях… – Прав ты был, Карлос, наша жизнь соткана из неожиданностей, – говорю я. – Вот уж никак не ожидала встретить тебя снова! – Я тоже, – отвечает профессор-пилигрим. – Но ещё больше я не ожидал твоей реакции: ты так закричала, что я даже испугался! – Так уж и испугался! – Мы оба смеёмся, вспоминая дневной эпизод. – Элена, на самом деле я очень рад, что мы снова встретились. – Он накрывает ладонью мою руку. – И даже больше: я ждал этой встречи. – Ты что же, специально меня караулил? – Я поднимаю глаза и читаю утвердительный ответ в мягком взгляде Карлоса. А ещё я читаю в нём безбрежную нежность и обожание – так смотреть может только… влюблённый мужчина. В одно мгновение все дни, проведённые вместе, проносятся передо мной чередой. Я вдруг отчётливо понимаю, что профессор, мой мудрый проводник и попутчик, чувствует ко мне нечто большее, чем может испытывать учитель по отношению к ученику, друг – к другу, брат – к сестре. Вот откуда те трепетные знаки внимания, выходящие за пределы дружеской симпатии и общечеловеческой доброты, которые я упорно трактовала как проявления благородства и великодушия. Я испуганно отгоняю от себя эту внезапную мысль и перевожу разговор в другое русло. – Карлос, ты говорил о проблемах в Малаге? У тебя всё разрешилось? – Да, – спокойно отвечает Карлос, глядя мне прямо в глаза, и задаёт встречный вопрос: – Элена, почему ты так боишься услышать, что ты мне нравишься? Что я влюблён в тебя? Тебя это ни к чему не обяжет. – С чего ты взял, что я боюсь? Ты мне тоже очень нравишься. Просто я не уверена… Дело в том, что… – Не надо ничего говорить! – властно перебивает меня Карлос. – Всё, что я прошу, – это выслушать меня. Сможешь? – Да. Третий рассказ Карлоса: …Ты, наверное, не помнишь, но первый раз мы встретились в Логроньо. Вы были с подругой. Вечером за столом ты пела песню на своём родном языке – я не понял ни слова. Но именно в тот вечер мне захотелось подойти к тебе, узнать, кто ты и откуда. В Наваретте мы остановились в одном альберге, но я так и не смог найти подходящий предлог познакомиться. В Нахере возле тебя появился мужчина. Вы так весело болтали, что я подумал, будто вы давно знакомы, и наблюдал со стороны. Я знал, что он госпитальер, поэтому ждал, когда ты отправишься в путь. Но он пошёл вместе с тобой, и я решил оставить эту сумасбродную затею. После Редесильи я оторвался вперёд, твёрдо уверенный в том, что больше никогда тебя не встречу… Но дней через десять я увидел тебя вновь. Это было в Сахагуне. Какое-то наваждение, – подумал я, – но ужасно обрадовался: ты была одна. Неся за завтраком чашку кофе, ты так сильно хромала, что я понял: тебе придётся задержаться, чтобы вылечить ногу. Сев за стол, ты посмотрела в мою сторону. Быть может, в тот момент ты была одинока или у тебя болела нога, но твой взгляд был таким печальным, что я не мог дольше скрываться и подошёл к тебе знакомиться. Мы стали общаться. С тех пор я мог беспрепятственно рассматривать тебя, видеть твои глаза, слушать твой голос, отвечать на вопросы, быть полезным, интересным, а иногда даже незаменимым! Знаешь, с тех пор как я похоронил жену, мне никогда не приходила в голову идея быть для кого-то незаменимым, а тут я почувствовал непреодолимое желание помогать тебе, заботиться, защищать. Ты была такой хрупкой и беззащитной, но в то же время такой стойкой и храброй… Когда твоя нога поджила, мы вместе пошли дальше. По дороге ты задавала много вопросов, была любопытна и всегда старалась докопаться до сути. Помню, как ты пытала меня по поводу генеалогического древа, как расспрашивала семью Лугуса о Святом Братстве, как заставляла по многу раз повторять сложные названия на испанском языке, пытаясь их запомнить, но страшно перевирала. Я согласился на экзамен в Леоне только ради тебя: я знал, что тебе будет интересно, и хотел дать тебе возможность встретиться с соотечественницами. Для этой цели я специально купил костюм, чтобы удивить тебя. У меня получилось. Делать тебе сюрпризы стало моим любимым занятием. Удивлять тебя легко и приятно. Это доставляет мне большую радость. Жаль только, что не смогу прочесть тебе свои стихи: в переводе они потеряют половину смысла… Мне нравится твоя естественность, ты всегда оставалась сама собой: когда было смешно – смеялась, хотелось плакать – плакала, было непонятно – по десять раз переспрашивала, холодно – прижималась ко мне, не опасаясь быть превратно понятой. При этом ты одна из тех немногих женщин, кто между комфортом и приключением выберет приключение. Для меня это так редко и так ценно… Когда я объявил о том, что уезжаю в Малагу, я ревностно наблюдал за твоей реакцией. Мне страшно хотелось, чтобы ты начала меня отговаривать, просить остаться с тобой. Но ты не стала этого делать. Вместо этого ты выслушала прилежно все мои наставления и сухо поблагодарила. Меня это разозлило, твоя холодность – неужели ты ничего не замечала всё это время? Или замечала и притворялась? Но на тебя это так не похоже. Там, в Трикастелле, в Доме Тишины, у твоей двери мне стоило немалых усилий удержаться и не поцеловать тебя. Не втолкнуть в тёмную комнату за твоей спиной… Пришлось напомнить себе о том, что ты – не моя… Твоя естественность заключается ещё и в способности открыто говорить обо всём, что тебя волнует. Ты рассказывала мне о своих близких, я тебе – о своих. За нашими спинами стояли тени наших жён и мужей, детей и внуков… неважно, бывших, настоящих или будущих… Ты мягко, но непреклонно напоминала нам обоим об этом… …Что сказать, моя поездка в Малагу была постыдным бегством от тебя. И от себя… Никаких неотложных дел не было. А была растерянность и непонимание. Злость на самого себя за трусость. И я решил поступить так: в последний раз попытаться встретиться с тобой. Если повезёт и встреча состоится – рассказать обо всём. Если нет – просто забыть. Тут как раз предложили поучаствовать в съёмке документального фильма о Камино. Я схватился за предложение обеими руками: это давало возможность быть там, где ты. Во время съёмки мы и увиделись. Мне показалось, ты очень обрадовалась встрече. У меня же сердце заколотилось так, что пришлось делать перерыв. После съёмки я сразу отправился к тебе, чтобы рассказать об этом… Элена, я хочу, чтобы ты знала: всё, что ты сейчас услышала, ни к чему – слышишь? – абсолютно ни к чему тебя не обязывает. Твои личные дела, обязательства, чувства к другим людям никак не влияют на моё к тебе отношение. Что бы ты ни сказала в ответ, о чём бы ни промолчала, ничто не может изменить сути происходящего со мной. И я говорю это не с прискорбием, а с великой радостью. Потому что дни, проведённые с тобой, стали самыми светлыми и счастливыми в моей жизни за последние несколько лет. Я понял, что я – живой. Что я хочу жить. Что я могу мечтать. Могу и хочу любить. И я благодарен тебе за это… Объятие Святого Иакова …Зябкое утро. Бледный рассвет, сменивший бессонницу. Тихий спуск с горы в сонную долину. Медленно, шаг за шагом, рука в руке… Молчание, исполненное глубокого смысла, красноречивее любых слов… Скрипучий деревянный мост над железной дорогой. Указатель с обыденной надписью «Santiago». Строгая арка с барельефами великих пилигримов прошлого. Уродливые и безликие нагромождения городских окраин, минуя которые испытываешь облегчение от долгожданной встречи со старым городом… Узкие улицы, карабкающиеся к площади Эль-Обрадейро (El Obradoiro). Истоптанная тысячами ног мостовая. Петляющие арочные галереи, прихотливые изгибы балконов, ступенчатые перепады крыш. Дома, спящие в тумане своих воспоминаний. Дремотный перезвон колоколов. Бредущие вереницей паломники… Вскоре начинает накрапывать дождь. Дождинки оставляют в пыли ртутные шарики следов. Через минуту они сливаются в пятна, в дрожащие лужицы, серебристые змейки ручейков. К собору Святого Иакова выходим под меланхоличный аккомпанемент струй, ударяющих в жестяные желоба, слепые окна, потемневший гранит. Величественная, будто выросшая из-под земли громада собора привычно-молчаливо принимает на себя хлёсткие удары дождя. Мрачные камни расцвечены мшистой ржавчиной. Вздыбленные ввысь, увенчанные крестами башни блестят от влаги. Сонмы каменных святых – в нишах и арках, возле колонн и ворот – сложив молитвенно руки, истекают дождевыми слезами. Западный фасад в барочном экстазе устремлён к статуе святого Иакова, взирающего с недосягаемой высоты на толпы мокнущих у ворот пилигримов. Гербы и тайные символы, узоры и геральдические знаки вековечной вышивкой заполняют каменную ткань стен. Чугунное кружево оторачивает лестницы и балконы, растворяясь в перламутровой пелене дождя. Всё это монументальное великолепие согрето изнутри дыханием тысяч паломников, звучит гулкими ударами колоколов и людских сердец… Наверное, в этот момент пилигриму полагается почувствовать восторг и благоговение, испытать религиозный катарсис, просветление, но я ощущаю лишь грусть и дикую усталость… Грусть оттого, что всё закончилось. Усталость от пережитого, преодолённого и обретённого, но ещё не осмысленного до конца. И огромную благодарность судьбе за то, что мне случилось пройти этот долгий путь, прожить эту маленькую жизнь, удивительное приключение, исполненное величайшего смысла, постигать который предстоит всю оставшуюся жизнь… Чтобы привести себя в порядок и немного отдохнуть, заселяемся в пансион на площади Сервантеса в двух шагах от собора. Вхожу в комнату с узкими окнами, открываю настежь створки – занавески трепещут, увлекаемые влажным дыханием Галисии. Горячий душ и короткий живительный сон без сновидений. Сиеста по-галисийски под размеренный стук дождя. Спасение не от зноя, а от сырости и тоски… Когда я открываю глаза, в распахнутых окнах отражается слепящий осколок оранжевого заката – дождя как не бывало! Вместе с ним ушли и грусть, и усталость. Запоздавшее ликование настигло меня чуть позже специально предназначенной для этого горы. Теперь предстоит исполнить важный заключительный ритуал, неизменный из века в век: получить компостелу, посетить торжественную мессу и «обнять святого Иакова». Идём с Карлосом на Руа де Вилар, где расположен офис пилигримов. За длинной стойкой – волонтёры, говорящие на разных языках. Пожилой сеньор, водрузив на нос очки в роговой оправе, тщательно изучает мой потрёпанный в дороге креденсиаль, улыбается и выписывает компостелу – специальную грамоту на латыни, свидетельствующую о завершении Пути Сантьяго и отпущении грехов. Я принимаю заверенную алтарной печатью бумагу и чувствую себя абсолютно свободной и безгрешной! Между тем звон колоколов созывает пилигримов на торжественную вечернюю мессу в их честь. Запрокинув голову, я снова рассматриваю башни-близнецы, упёршиеся в небесный купол островерхими пинаклями[111]. Определённо, после дождя они подросли ещё на десяток метров. Парадная лестница, совершив несколько размашистых бросков влево-вправо, упирается в глухие ворота, за которыми ждёт сюрприз: вместо ожидаемого барочного изобилия – сдержанный романский интерьер, тёмный и мрачный, как и в большинстве испанских церквей. Портик Славы (Portico de la Gloria) населён сонмом каменных фигур, среди которых Адам и Ева, Иисус Христос и апостолы. Святой Иаков восседает на почётном месте у ног Учителя. Кроме узнаваемых библейских персонажей в «прихожей» собора толпятся цари и пророки, ангелы и старцы с музыкальными инструментами, символические животные, страдающие грешники и блаженные праведники. Позади центральной колонны, увитой густыми лианами, – неприметная фигура со свитком в руках и едва различимая надпись – «архитектор». Считается, что это автопортрет мастера Матео[112] – гениального создателя этого портика. Раньше пилигримы прикладывали пальцы к колонне, но за восемь веков коллективной дактилоскопии в камне остался довольно глубокий след. Сейчас колонна огорожена, однако это не защищает её от тайных прикосновений особо ретивых пилигримов. В мягко освещённых боковых капеллах проводятся камерные молебны, обряды и исповеди на разных языках. Приглушённое бормотание священников время от времени прерывается одиночным ударом колокола и хоровым «Amen». Я медленно иду к главному алтарю, возведённому над чудесными мощами. Там, среди пышной резьбы, мрамора и позолоты, восседает апостол Иаков с паломническим посохом в руке. В остальном он мало похож на пилигрима: облачённый в золотые одежды, инкрустированные драгоценными камнями, с сияющим блюдечком нимба вокруг чела – скорее богатый король, чем бродячий странник. Я пристраиваюсь в хвост очереди и вскоре, поднявшись по лестнице, оказываюсь по другую сторону от алтаря. Из-за плеч апостола я вижу людское море, многоголосо шумящее под сводами собора. Кладу руки на плащ святого Иакова, прикасаюсь щекой к истончённой раковине и мысленно благодарю Бога и судьбу, всех людей, которых встретила в Пути, и тех, кто ждёт меня дома… Далее лестница спускается вниз, в подземелье под алтарём, где находится серебряный саркофаг с мощами святого Иакова – бесценная реликвия, ради которой и совершается паломничество. Ей обязан своим существованием Звёздный Путь Сантьяго. И пусть скептики в очередной раз усомнятся в подлинности хранимых в крипте мощей, а ревностные католики снова обопрутся на буллу папы Льва XIII[113], пусть учёные и богословы будут ломать копья над деталями далёкой истории и подлинностью древних артефактов – так ли это важно? Так ли существенно, где и как происходит встреча человека с Богом? И с самим собой… В это краткое мгновение, наедине с духом Сантьяго, я остро ощущаю быстротечное торжество момента и одновременно непостижимую вечность жизни, состоящую из бесценных минут – таких как эта. Замыкается круг. Завершается виток. Переворачивается лист моей истории. И я смело и бесстрашно делаю этот шаг – переход от себя прошлой к себе будущей через неуловимый миг настоящего… Эпилог …Современный человек в чудесах не нуждается. Вера в чудо – пережиток прошлого, нелепый атавизм средневековья – не вызывает отклика в его душе, задвинутой в угол торжествующим материализмом и строгим мнением социума. Человек, твёрдо усвоивший привычку всё подвергать сомнению, требует убедительных доказательств. Сегодня он занят куда более важными делами: карьерой, имиджем, погоней за деньгами, славой, признанием… да мало ли за чем ещё. Нет спроса – нет предложения. В мире остаётся всё меньше и меньше тайн. Волшебство прячется в труднодоступных местах, в глухих закоулках цивилизации, являя себя лишь тем, кто ищет встречи с ним. Вера в Бога всё чаще приобретает форму контракта: я – Богу, Бог – мне. При этом конкуренция, законы бизнеса распространяются и на религии, отстаивающие своё право на конечную и единственно допустимую истину, и на церкви, сражающиеся за души, умы и кошельки паствы, и на новоявленных учителей, берущих предоплату и обещающих стопроцентный эффект. А сказка? Сказка безвозвратно канула в далёкое детство, когда деревья были большими, мечты – смелыми, а желания – исполнимыми… Течёт время… Взрослеют дети. Пылятся забытые куклы, поломанные машинки. Грустят на полках старые книжки, уступив место электронным гаджетам… Тускнеют краски. Слабеют крылья… Всё реже и реже летаешь во сне, всё чаще и чаще смотришь под ноги… И вот уже не хочется ничего – только оставьте меня в покое! Только б не было больно, только б не ошибиться, не обмануться, не оступиться, не замечтаться… не впасть в ребячество… И всё же… всё же сказка жива, она совсем рядом, она никуда не ушла, так же, как и наше детство. И каждый человек – неважно, сколько ему лет – способен в неё поверить и даже сотворить её сам, ведь «чудесам случаться позволяет желание верить, что жизнь есть чудо…»[114] …Представьте себя маленькими детьми, погрузитесь на время в светлый, цветной мир детства с его безграничной верой в волшебство, неподдельной искренностью и безотчётным доверием к миру. Прочтите бесхитростные строки «Наивной баллады» Федерико Гарсия Лорки о Сантьяго, окунитесь в атмосферу сказки, и как знать – может, она случится и в вашей жизни… I Нынче ночью прошёл Сантьяго по светлым дорожкам неба. Это дети, смеясь, рассказали