— Убери из себя сущность сольвейга, и что останется? — серьезно спросил он. — Подумай. — Трусишка, — улыбнулась я. — И слабачка. — Тебе нравится себя в этом убеждать? Разве слабачка на грани истощения подгоняла меня по дороге к атли, когда нужно было спасать Глеба? Или трусишка напросилась со мной на встречу с Тедом? Трусишка отдала мне кен, не раздумывая, а после этого сидит тут со мной и совершенно не боится, что я могу снова… — А ты можешь? Хочешь? — серьезно спросила я. — Шутишь? Твой кен — самое удивительное, что я пробовал в жизни, — честно признался он. — Конечно, хочу. И может, если ты тоже захочешь, когда-нибудь мы попробуем… — Нет! — резко ответила я и встала. — Я и не требую. — Я не живу с сольвейгами, потому что для меня в книге тоже есть предсказание. В нем говорится, что я буду жить во внешнем мире. И, кажется, оно уже частично сбылось — Барт говорил, я потеряю дом, и вот я не атли больше. — Барт? — Вождь сольвейгов. Но я не могу о них рассказывать, извини. — И не нужно. — Он тоже встал и подошел ко мне. — Это твоя семья, и их тайны ты должна беречь. Я посмотрела на бабушкины часы. Они тикали, отсчитывая время, успокаивающий звук разливался по комнате. Эрик стоял рядом, и было безумно хорошо просто быть с ним. Разговаривать обо всем. О том, что волнует — его, меня. — Ты знаешь, кто эта женщина? — осторожно спросила я. Его лицо было так близко — знакомое, родное. Когда он успел стать мне таким родным? Когда влез в душу, просочился, словно дурманящий газ, переделал ее под себя, изменил? — Знаю, — ответил он почему-то тихо, но думал, казалось, вовсе не о ней. Смотрел в глаза, не отрываясь, даже не моргая. Гипнотизировал. — Лучше нам с ней пока не встречаться. — Почему? — спросила я, уже не особо понимая, что и зачем спрашиваю. — Потому что я не особо знаю, как ее одолеть. Ты помнишь, где мы находились в твоем видении? Здесь, в этой комнате? — Здесь… — Внезапно меня осенило: — Думаешь, они нападут сегодня? — Который час? — Девять пятнадцать. Внутри все сжалось, когда я представила, что сейчас распахнется окно и влетит по-летнему одетая дама. Словно прочтя мои мысли, Эрик сказал: — Для них не преграда твои двери. — Она зашла через окно, — пробормотала я. Перспектива встретиться с ужасной летающей незнакомкой не прельщала. — Переночуем у меня, а завтра решим, что делать. Ты же не против? Я покачала головой. Лучше так, чем просидеть всю ночь в углу, вооружившись сковородкой, и ждать, когда прилетит непонятное существо, с которым даже Эрик не знает, как справиться. Я хотела ответить, что не против. Даже рот открыла. Но он успел раньше — взял меня за руку, а через секунду меня захватило ощущение полета, мир смазался и стал походить на размытую фотографию. И мы очутились в просторной синей комнате. Никогда не любила такие перемещения, но еще больше не любила, когда это делали внезапно, и я не успевала задержать дыхание. Тогда сильнее тошнило. — Черт! Разве можно так делать? — Что такое? Тебе не понравилось? Я думал, тебе нравится все стремительное. Издевается? Снова? Серьезно? — Вот тебе стремительное! — воскликнула я и резко толкнула его. Этого он явно не ждал. Пошатнулся и упал на кровать. Но реакция у него была что надо, поэтому успел схватить меня за руку, и я полетела вместе с ним, вернее, прямо на него. Получилось весьма двусмысленно. Эрик не растерялся — собственнически прижал меня к себе и томно произнес: — Вот знал, что ты не любишь ждать, но чтобы настолько… — И добавил наигранно-серьезно: — Что ж, я готов. — Иди ты! — ответила я, но улыбку сдержать не смогла. — Может, отпустишь? — Мне так больше нравится. — Я серьезно, отпусти. — Как жаль, что все так быстро закончилось, — с сожалением проговорил он и ослабил хватку. Я выбралась из цепких объятий и встала. — Очень концептуальный подход к ремонту, — сказала, осматривая комнату. — А главное, не нужно угадывать, какой у тебя любимый цвет. — Тебе не нужно ничего угадывать. Можешь просто спросить. — У нас прямо вечер откровений получается. Я тебе — о сольвейгах, ты мне — про кан. Кстати, что это за мир такой? Мне снился он недавно, там было озеро и лотосы. И жрецы хищных курили кальян на берегу. Эрик звонко рассмеялся. Сел на кровати, слегка откинувшись назад. Длинные волосы рассыпались по плечам, и выглядел он неприлично очаровательно в сером свитере, оттеняющем глаза, на темно-синем покрывале, в свете ночных светильников. — Я не знаю, — признался он. — Почти ничего не известно о кане. Только то, что в этом мире открываются тайные знания, и человек переходит на новый уровень сознания. Из кана есть выходы в места, о которых неизвестно на земле. И возможность переродиться в новом качестве. — То есть ты ничего о нем не знаешь, но все равно туда хочешь? А мир, в котором родился, провел, можно сказать, лучшие годы своей жизни, бросаешь? — Считаешь меня авантюристом? — серьезно спросил он. Я пожала плечами. Присела рядом с ним и сложила руки на коленях. — Не знаю. Я всегда мечтала жить здесь, иметь семью или хотя бы… что-то иметь. Попробовать стать счастливой. — Ты же себе ничего не позволяешь. Для счастья нужно дать себе свободу, а ты сковала себя рамками, которые сама и придумала. — Рамками этого мира? — Рамками собственных табу, — улыбнулся он. — Ты когда-нибудь спрашивала себя, чего на самом деле хочешь? Тебя. Сейчас я хочу тебя. Забыть, что ты уходишь. Что мне некуда вернуться. Что все, что у меня есть — это здесь и сейчас. И нарисовать себе будущее, которое никогда не станет реальностью. — Постоянно спрашиваю… — прошептала я. Воздух налился жаром, сгустился и наэлектризовался. За окном бушевала метель. Снежным в этом году выдался февраль. По-настоящему зимним — с сугробами, кусючим морозом, скрипучим снегом и ослепительно-яркими солнечными днями. Хорошо было думать, что я потерялась в феврале, возможно, потеряюсь и в марте, и в апреле… И в том месяце, когда Эрик, наконец, найдет, что ищет. Не меня. — Это настолько страшно? — Грудной голос успокаивал и гипнотизировал одновременно. — То, чего ты хочешь? — Фатально, — честно призналась я. Это была правда. Если я полюблю его — по-настоящему, глубоко — не смогу отпустить. А он все равно уйдет. Уйдет и останется — во мне. Постоянным напоминанием об упущенном счастье. — Тогда, может, перестанешь себя об этом спрашивать? — прошептал он и приподнял мой подбородок. — Я-то давно в курсе, чего ты хочешь… — Вот как? И чего же? Он посмотрел на мои губы. Мимолетно, стремительно. А затем поцеловал. Я потерялась. В напоре его теплых губ, в прикосновениях ладоней — настойчивых, властных. Его рука запуталась в моих волосах, а вторая притянула ближе и обняла за талию. И вот я уже лежу, а он склонился надо мной и лукаво смотрит в глаза. Молчит. Улыбается. И ждет. — Неправда, — прошептала я, пытаясь сохранить остатки здравого смысла, но его выжигал взгляд льдистых глаз. Шелковистые волосы касались моей щеки, щекотали и дразнили. Светлая бровь слегка приподнялась, выражая недоверие. — Ой ли? — Вовсе я этого не хочу! Казалось, даже голос выдавал меня — низкий, хриплый, призывный. И взгляд — наверняка тоже затуманился. Но взгляд и голос — не слова. Если я признаюсь, если скажу… — Конечно, правда, — уверенно возразил Эрик. — Ты же постоянно об этом думаешь. — И вовсе я не… Ты просто самоуверенный наглец, вот ты кто! Странно, что я говорю это и все еще его обнимаю. Или не странно? Какая разница вообще? Как хорошо! Не отпускай меня. Никогда не отпускай. — Я бы усомнился, но мой дар постоянно подтверждает эти догадки, — насмешливо произнес он. — Твой дар? — А я не говорил? Я слышу твои мысли. — Мои… чего? — Я отстранилась, оттолкнула, буквально выползла из-под него и переместилась на безопасное расстояние. А точнее, на другой конец кровати.