– А какой ты, Семён? – подался вперед Гуров. – А ты сам не видишь? Такой, каким меня считают. Больной на всю голову. Мешающий жить другим. А теперь еще и труп на меня повесить хочешь. Эх… Гуров понимал, что гложет Багова. Понимал его обиду на человечество. Он и сам сталкивался с теми, кто всячески задевал тех, кто от них отличается, и не давал им спокойно жить. Соседей Багова по этажу он мог понять, но если все обстояло именно так, как рассказал Семён, то дело плохо. Гуров вспомнил, что каждый раз, встречая Багова на улице, не отвлекался на что-то неприятное, что могло от него исходить. Сосед не источал вонь, всегда выглядел опрятно. Разве что одежда была поношенной да щетина на лице. Внезапно разбудив в Семёне старые обиды, Гуров решил сменить тему. Он все-таки надеялся, что тот не станет считать его врагом, а такое, кажется, уже произошло. Гуров потянулся к миске с фруктами: – Сад у тебя, говоришь? Багов с подозрением наблюдал, как смачно Гуров вгрызается в яблоко. – А что? – спросил он. – Богатый ты человек, Сеня, – с удовольствием произнес Гуров. – Свежий воздух, вольеры, яблони… А мне вот теперь носись со своим расследованием. Багов не понимал. Он вопросительно посмотрел на бывшего соседа. – Не хотел тебя обидеть, – сказал Гуров. – И про то, что тебя оговорили, не знал. А ты тоже хорош – мог бы поделиться. Багов безнадежно махнул рукой. Мол, иди-ка ты, Лев Иванович, мимо. О какой вере в доброту может идти речь? – И труп вешать я на тебя не собирался. Его в стене закрыли очень давно. На нем одежда, которая давно вышла из моды. – А зачем тогда спрашивал про ремонт? – нахмурился Багов. – Ну а вдруг ты наткнулся на тело, а в полицию не пошел? Да ну, Семён, по кругу ходим. Ты мне расскажи, как ты квартиру купил. Как там этого человека звали? Багова «отпустило». Лицо разгладилось, сошло хмурое выражение. И позу он принял более открытую – повернулся к Гурову хоть и слегка, но тем самым показывая, что принял условные извинения. – Трифонов. Иван Алексеевич. Как сейчас помню. Продавал-то квартиру он, но вот всеми документами занималась его дочь. Она тогда во Франции жила, с мужем, но специально ради продажи прилетела в Москву. Трифонов был в возрасте, она, видно, решила не доверять пожилому отцу сделку. Он потом к ней переезжать собирался, во Францию. – А ты, случайно, не в курсе, как долго этот Трифонов жил в квартире? – В курсе, – тут же откликнулся Семён. – Как сейчас помню его слова, что он в этом доме с самого начала. Как только построили, так они с женой и въехали. – Опиши его. Может, мы виделись. – Кого? Трифонова? Да обычный мужик. Лысоватый. Худой. Щуплый. Дочь – та другая: высокая, видная. Красивая. Очень деловая. – А ее контакты у тебя сохранились? – Да были где-то… Из шкафа появилась знакомая коробка. На этот раз Багов достал оттуда общую тетрадь, из которой вывалились всевозможные справки. – Я, правда, не знаю, может, этот номер уже недействительный… Запиши. И номер Трифонова тоже. Я тогда все записал. Елена, а фамилия Камбер. Я тогда еще подумал, что не имя, а смех какой-то. Елена Ивановна Трифонова-Камбер. Какая-то головка сыра, а не имя. – А где именно во Франции она живет, ты, случайно, не запомнил? – Да тут и запоминать нечего, – хмыкнул Багов. – Париж, окраина. Она сама говорила, что в центре столицы без денег делать нечего. А работает она в торговле. Продает по интернету в Россию всякое французское барахло. Она и мне предлагала: «Могу достать все прямо с полок магазинов. От некоторых продуктов до зубной пасты». Визитка ее была где-то, погоди. Он снова нырнул в коробку и через минуту сунул в руку Гурова визитку из плотного картона. На бледно-желтом фоне красовалась черная надпись «Elena». – У тебя прям все схвачено, – поразился Гуров. – Все имена помнишь, каждый шаг отмечен. – Так я же старшим аналитиком раньше был, – объяснил Багов. – Да и вообще, я с детства стихи с лету запоминал. Ни разу не учил, пару раз прочел – и сразу к доске. Всех своих животных помню по именам и датам рождения, а их через мои руки прошло около сотни. Пользуйся, полиция. Ну что, завоевал я твое доверие? В Москву Гуров уезжал без чувства выполненного долга. Пока что Багова подозревать было не в чем. Он вполне мог не знать, что в одном доме с ним находится мертвое тело. Источать какой-либо запах оно не могло потому, что труп был спрятан еще до того, как Багов въехал в квартиру. К моменту ее покупки тело уже мумифицировалось. И даже чуткие собачьи носы не уловили его запах. Да и сам Гуров, находясь на месте преступления, уловил слабый трупный запах лишь после того, как оборачивающая тело пленка была вскрыта. С Семёном они расстались по-дружески. Хозяин насыпал Гурову целую сумку ароматных яблок и передал для Маши охапку разноцветных астр. Подъезжая к Москве, Гуров решил позвонить Стасу. На ходу делать этого не хотелось, поэтому он свернул на обочину. Достал сигарету. Но Крячко его опередил – словно почувствовал, что его хотят слышать. – Слушай, я сейчас сдохну, – сообщил он. – Сижу в кабинете и покрываюсь архивной пылью. – Надо думать, – отозвался Гуров. – Есть подвижки? – Как тебе сказать, чтобы не матом? Представь, сколько заявлений мне пришлось перелопатить! Мы же не знаем, в каком году это случилось. Вернее будет сказать, что не знали. – Да ладно, – не поверил своим ушам Гуров. – Ты нашел? – Кажется, нашел, – неуверенным тоном сказал Стас. – В одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертом в отделение милиции обратилась Алла Ланская. Заявила о пропаже человека. Виктор Громов, возраст тридцать шесть лет. Ушел из дома и не вернулся. – Муж? – В том-то и дело, что нет. На заявлении пометка, сделанная от руки: «В браке не состоит». Это все, Лёва. Больше ничего нет. Заявление приняли, но дело по нему в архиве отсутствует. – Погоди, а почему так вышло? Он нашелся, что ли? – Не знаю. Его, похоже, и не искали. Заявление принял следователь Губойко. Но его уже нет в живых, так Орлов сказал. Губойко в девяностых перешел из районного отделения милиции на Петровку в разрешительную систему, поэтому они несколько раз сталкивались. Умер он в начале двухтысячных. – Вот черт, – расстроился Гуров. – Но все равно, Стас, ты герой. Тонну макулатуры перебрать в такую жару – это, друг мой, подвиг. – Главное, что не безрезультатно, – довольным тоном добавил Стас. – Орлов сегодня побывал у экспертов. Доложили, что у трупа нет особых примет. Ни шрамов, ни родинок. Чистый лист. Если что-то и было, то этого уже не обнаружить. Частично труп разложился, возможно, особые приметы были как раз на этих участках тела. Орлов, конечно, попросил сделать все, что возможно, но надежды мало. – Понятно, – ответил Гуров, выдохнув сигаретный дым. – Что-то еще новенькое есть? – Окурки. Их было два вида, так? Одни от марки сигарет «Мальборо», а другие – «Родопи». – Помню, помню. «Родопи» очень хорошо помню. Болгария нас такими угощала. – Следы на сигаретных фильтрах действительно напоминают губную помаду, но точные результаты исследований будут позже. Марка помады, понятное дело, тоже не известна. Гуров открыл дверь, бросил окурок на землю и раздавил ботинком. – Я тебя понял, Стас. Скоро буду. «Пежо» Гурова постояло на месте, пропуская колонну рейсовых автобусов, и неспешно вырулило на трассу. Петр Николаевич Орлов этим погожим деньком выглядел довольно мрачно. Бессонная ночь отметила его лицо темными кругами под глазами, что, конечно, невозможно было не заметить. На столе стояла пустая кружка с остывшим чаем, о котором он совершенно забыл, ибо нервы ему за последние сутки помотали основательно. Гуров заглянул в кабинет и, увидев сидевшего на стуле Крячко, вошел без стука. Орлов поднял на него мрачный взгляд и тут же снова опустил его вниз – на ксерокопию заявления, которое Стас откопал в архиве. Лев Иванович выбрал место поближе к напарнику. Опустился на стул, вопросительно посмотрел на Крячко. – Так, – наконец изрек Орлов. – Ну что я могу сказать? Ты хорошо все проверил? – Как смог, – развел руками Стас. – Помощников не дали, пришлось все делать самому. Полагаю, это то, что мы ищем. Было еще два похожих заявления, но там людей нашли. Петр Николаевич принялся задумчиво покусывать нижнюю губу. Во взгляде Крячко блеснул луч надежды. Если бы Орлов в чем-то сомневался, то уже сказал бы им с Гуровым пару ласковых. А тут – нет, молчит и сам себя кусает. – По описанию подходит, – сказал он. – Костюм цвета «кофе с молоком», коричневые ботинки, белая рубашка. Но вообще-то под такое описание каждый второй мог попасть. – Ну, тогда пусть со мной кто-то другой в архив идет, – расстроился Стас. – Там и в шесть рук полгода возиться будешь, а мне вот просто повезло. Посмотри сам, Петр Николаевич. Человека не искали, потому что никаких отметок об этом нет. Заявление учтено, но делу не дали ход. Такое ощущение, словно его приняли от заявительницы лишь для того, чтобы она успокоилась, после чего искусственно создали «глухаря». Само по себе довольно подозрительно, не находишь? Орлов внимательно посмотрел на Крячко. – Согласен. Был бы жив Губойко, он бы, наверное, вспомнил эту историю. Самое смешное, что никого из тех, кто тогда работал в следственном отделе, теперь не найти. Кого-то уже нет, а кто-то вообще подался в коммерцию. Ну а те, кто остался, в своих делах закопались. – На заявлении пометка: «В браке не состоит», – напомнил Гуров. – Не припомню, чтобы так писали на заявлениях. Кто не состоит в браке? Что это может значить? – Выясним. Орлов уронил ксерокопию на стол и с силой размял рукой шею. – С жильцами дома не говорили? – Побойся бога, Петр Николаевич. Когда? – усмехнулся Гуров. – Стас корячился в архиве, а я навестил Багова. – И что Багов? – Он купил квартиру в две тысячи седьмом у Трифонова, который проживал в доме с самого начала его эксплуатации. Предположительно неизвестный был убит и замурован в стене гораздо раньше, если судить по его одежде. Конечно, его мог грохнуть и Багов. Ну а что? Заставил переодеться в шмотки прошлого века, а потом пристукнул. Но это абсурд, сам понимаешь.