Наброски Мы входим в архив Ордена, и я невольно задерживаю дыхание, быстро осматриваясь. Огромный зал напоминает старый сводчатый подвал, пусть обстановка и кажется ультрасовременной. Между бесконечными рядами металлических архивных шкафов, стеллажей и витрин расположены письменные столы, а недалеко от двери стоит большой ксерокс. – Ух ты! – вырывается из меня. Если бы моя голова не была забита другими мыслями, я бы осталась здесь на несколько дней, методично обшаривая полки на предмет старинных исторических свитков. Пауль тянет меня дальше по залу, и вскоре я улавливаю приглушенные голоса, в которых узнаю профессора Киппинга и Виктора. Они стоят, склонившись над столом, спиной к нам. Мы останавливаемся в нескольких шагах от них, и теперь я могу расслышать их разговор. – Прежде всего спросите себя, как бы поаккуратнее ей это преподнести, – говорит профессор Киппинг. Его голос звучит серьезно и обеспокоенно, а у меня волосы на шее встают дыбом. Я было дергаюсь вперед, но Пауль удерживает меня за локоть, предлагая выждать и послушать. – Вы же знаете Розали, – приглушенно отвечает Виктор. Я едва могу разобрать его слова: черт бы побрал его тихий голос! – Как только она узнает об этом, тут же перестанет слушать дальше и бросится в омут с головой, и тогда мы точно не сможем ее остановить. Я крепче стискиваю зубы, призывая себя к терпению. Я хочу знать, в чем дело. Что они там выяснили? Неужели это плохие новости, которых я втайне опасаюсь? Лео?.. Меня охватывает дрожь от прохладного и сухого воздуха архива, и на поверхность снова всплывают страхи, которые я так энергично пыталась подавить. Я не могу позволить им указывать мне, не хочу быть парализована этим ужасом, но контроль ускользает от меня, а паника накатывает сокрушительной приливной волной. Перед моим внутренним взором появляется Лео, и кровоточащая рана на его горле будто специально подсвечена. Что, если Люций и правда его убил? Что, если зацепка Виктора – всего лишь свидетельство его смерти из прошлого? – Мы больше не можем колебаться, Виктор. Она должна узнать об этом как можно скорее. Ее доверие к Ордену и так уже подорвано, и станет только хуже, если мы промолчим. Опять же, Виктор, вы абсолютно уверены? Если окажется, что вы ошиблись… До сих пор у нас были серьезные основания полагать, что Леопольдо не пережил нанесенных травм. Возлагать на нее ложные надежды было бы опрометчиво. До меня доносится хныканье, жутким эхом разлетевшееся по купольному своду архива. Профессор Киппинг и Виктор направляются к нам с Паулем, пока я пытаюсь прочитать по их лицам, какие новости они мне преподнесут. Последние слова профессора Киппинга прозвучали зловеще, сбив меня с толку. Он что, хотел убедиться, что хорошие новости достоверны, чтобы не разочаровать меня? Или хотел, чтобы это были действительно плохие новости? Я пытаюсь твердо стоять на ногах, но от нервов меня покачивает: каждая мышца в теле неконтролируемо дрожит. Пауль приобнимает меня за плечи и мягко подталкивает к столу. Никто ни слова не говорит против того, что он провел меня сюда, и я очень благодарна за это. Профессор Киппинг прав, мне нужно немедленно узнать, что они выяснили. Я смотрю в его восковое лицо, зная теперь, почему он всегда выглядит таким измученным. Люций пожирает его, постепенно лишая энергии и сил. Вчера он также поделился, что, с тех пор как Люций украл зодиак Лео, все стало еще хуже. Сила его брата-близнеца неуклонно растет по мере того, как тот приближается к своей цели – объединить в себе все двенадцать знаков зодиака. – У вас есть… новости? – отрывисто спрашиваю я. Мое сердце трепещет с бешеной скоростью в ожидании ответа. Я хочу узнать правду, какой бы она ни была. Надежды и тревоги последних дней настолько утомили меня, что я готова сейчас услышать что угодно. Мне нужны факты! – Виктор кое-что обнаружил. – Профессор Киппинг откашливается, бросая взгляд на своего помощника. – И похоже, это свидетельство того, что Леопольдо жив. Наверно, если бы Пауль не придерживал меня за плечи, я бы рухнула на колени. Волна облегчения, накрывающая меня в этот момент, так сильна, что темнеет в глазах и голова идет кругом. Мне приходится ухватиться за край стола, позволяя себе медленно осознавать слова профессора. Лео жив… Лео жив! – Покажите мне доказательства. – Голос звучит едва ли громче шепота, но взгляд, очевидно, достаточно красноречив, чтобы руки Виктора, обтянутые в простые белые матерчатые перчатки, осторожно протянули мне два пожелтевших листа пергамента. Затаив дыхание, я склоняюсь над листами. Это оказываются наброски тушью, не детально проработанные рисунки, а на скорую руку наметанные скетчи. На них изображен молодой человек с разных ракурсов, и я абсолютно уверена, что это Лео. Не знаю, какой художник смог так точно его изобразить с помощью нескольких линий, но он выглядит настолько живым, что у меня замирает сердце. Сосредоточенный и строгий, немного высокомерный, а где-то мягкий, полный тепла… Приподнятые брови, поджатые губы, словно его что-то не устроило. Его волосы длиннее, чем были в нашу последнюю встречу, и спадают на плечи, когда он от души смеется, запрокинув голову… Я задыхаюсь. Эти наброски с такой точностью передают детали, что у меня не остается никаких сомнений, что это Лео. Художник даже изобразил шрам на горле. Продолжая разглядывать переплетения линий, я замечаю и повязку на правом запястье. – Где вы нашли эти рисунки? Кто художник? – Вопросы так и рвутся у меня изо рта один за другим, но я прикусываю язык, пытаясь остановиться. Осторожно, словно они хрустальные, Виктор переворачивает листы. На обороте трудночитаемым, устаревшим шрифтом подписано: Раненый лев, Венеция, весна 1507 года. Подписи художника не видно. Я невольно зажмуриваюсь, когда замечаю остатки других слов, потускневших от времени настолько, что едва могу их расшифровать. – Я держал их под ультрафиолетовой лампой, нам что-то вроде признания: «Честно говоря, это я». В отличие от даты рядом, эта фраза написана на немецком, – замечает Виктор, многозначительно поднимая брови. – И вам этого недостаточно?! – спрашиваю я, пожалуй, слишком громко. Одна нечеткая фраза убеждает меня на сто процентов. Для остальных, возможно, и не играет роли то, что слова написаны на немецком, но это послание Лео для меня. Ненавижу этот язык: он такой жесткий, а грамматика абсолютно нелогичная, но мне нравится говорить на нем, если я могу пообщаться с тобой. Слова, которые он сказал мне в Риме, заставившие мое сердце сделать сальто. Не знаю, откуда у меня такая уверенность в том, что эта записка действительно от Лео, но я просто чувствую. – Это Лео, вне всякого сомнения! Травмы… Люций нанес ему точно такие же. Там даже стоит дата и место. Мне становится немного совестно, что я веду себя так, как и предсказывал профессор Киппинг, но я из последних сил держусь, чтобы не сорваться искать портальную картину, которая сможет перенести меня в Венецию 1507 года. Черт возьми, там указано даже время года! И если это не явный намек, то я не знаю, что это. – Откуда взялись эти наброски? – спрашивает Пауль, о присутствии которого я почти успеваю забыть. Все это время он молча стоял рядом со мной, готовый в любой момент броситься на мою защиту. Виктор откашливается. – Я нашел их среди документов, изъятых из поместья братьев Морель. Я бросаю короткий взгляд на профессора Киппинга, и мы переглядываемся. В его глазах читается откровенное замешательство, и он незаметно пожимает плечами. Что ж, если верить его словам, то он ничего не знает об этих набросках. Хм… Как тогда они попали в руки Рубинов? Рано или поздно я все равно об этом узнаю, но на данный момент имеет значение лишь то, что я наконец-то точно получила местоположение Лео. Значит, 1507 год… Мой портал не так уж далеко его унес. Или это чистая случайность, что он оказался именно в это время и в этом месте? Хотя я должна радоваться, что это не какая-нибудь Монголия или Аляска. У меня по спине пробегает дрожь. – Это действительно очень ценная находка, – важно произносит Виктор, и я буквально вижу, как ему хочется похлопать себя по плечу за такую блестящую зацепку. – Но эти наброски не дают нам стопроцентной гарантии, что Лео действительно в то время находился в Венеции. Кто бы ни был художником, он мог ошибиться в датах или перепутать точное место, а пятерка вполне может оказаться шестеркой из-за особенностей почерка и обветшания бумаги, и тогда вы ошибетесь на целое столетие. Я в нетерпении зажмуриваю глаза. – Это, – я указываю пальцем на листы, – спонтанные наброски, которые, скорее всего, были сделаны прямо на месте. Живые фотографии, если так будет привычнее. И тебе не удастся убедить меня в обратном. Виктор страдальчески вздыхает, видимо, устав от моего упрямства. – Я хочу быть реалистом. – А я хочу вернуть своего партнера. Какое-то время мы сверлим друг друга взглядами: мои гневно пылающие синие против его озлобленных черных. Но профессор Киппинг прерывает эту игру в гляделки, встав между нами. – А ну-ка прекратите! – устало произносит он, и я тут же настораживаюсь, обеспокоенно наблюдая за тем, как он опирается на стол обеими руками и наклоняет голову. – Как бы вы ни вертели эти наброски, абсолютной уверенности мы все равно никогда не получим. Если, конечно, Леопольдо не найдет способ позвонить нам из прошлого и подтвердить свое местонахождение. А до тех пор любая подсказка может быть истолкована как подделка, совпадение или ложный след. Решение, верить ли этой зацепке или нет, принадлежит только Розали. А мы, Орден Рубинов, не вправе ей препятствовать, напротив, окажем любую поддержку, которая будет в наших силах. Виктор выглядит удивленным, хватает ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Пусть во время нашего вчерашнего разговора профессор Киппинг и признался, что понимает, почему я так отчаянно хочу разыскать Лео, но развязал мне руки только сейчас. Он поддерживает меня! А вместе с ним и весь Орден. Больше всего на свете мне хочется его обнять, но я себя сдерживаю. – Спасибо, профессор! – нетвердым голосом произношу я. – Пожалуйста, могу я отправиться за ним прямо сейчас? И, словно подтверждая свою готовность, я хватаюсь за лямки рюкзака. Какое-то невыносимо долгое мгновение профессор Киппинг, кажется, еще взвешивает свое решение, а затем кивает, отталкиваясь от стола. – Пожалуйста, следуйте за мной. Вы тоже, Пауль! Побудьте с сестрой немного! Я так спешно бросаюсь за профессором Киппингом из архива, что чуть не спотыкаюсь о собственные ноги. Прежде чем покинуть зал, бросаю еще один взгляд на Виктора, который молча смотрит нам вслед и, поймав мой взгляд, едва заметно кивает, принимаясь собирать разбросанные по столу бумаги. У меня получается выдавить из себя улыбку, но пришло время смириться с тем, что я вряд ли когда-нибудь завоюю его расположение. Но с этим можно жить. Профессор Киппинг молча ведет нас с Паулем в свой кабинет и перед самой дверью останавливается. – Простите, Пауль, но вам с Розали придется попрощаться здесь. Пауль, стоящий ко мне вплотную, ощутимо напрягается при этих словах. – Но профессор… я надеялся… – Мне жаль… – Слова профессора Киппинга звучат вполне любезно, но тон его непреклонен. Нам с Паулем придется попрощаться здесь. Я не совсем понимаю, почему глава Ордена настаивает на этом, но даже мой брат чувствует, что придется подчиниться. Он, не колеблясь, сжимает меня в объятиях, и я отвечаю ему тем же. – На этот раз все иначе, – бормочу я, похлопывая его по плечу. – Сейчас я знаю, что делаю, и вернусь к тебе как можно скорее. Не волнуйся! Пауль фыркает: – Серьезно? Я всегда о тебе волнуюсь, и это не пройдет, пока ты не вернешься сюда живая и здоровая. Я люблю тебя, Рози. – И я тебя. Он целует меня в щеку и крепко прижимает к себе, а затем отступает назад, расправляя плечи. – И передай Лоре, что я люблю ее! Пауль кивает и разворачивается, чтобы уйти. Я вижу, как нелегко ему дается это прощание и что он не хочет лишний раз делать больно нам обоим. Но, сделав несколько шагов, он снова оборачивается: – Ах да, Розали! – М? – И чтобы обратно вернулась вместе с Лео, иначе мало не покажется! Улыбаясь его комментарию, я прохожу вслед за профессором Киппингом в его кабинет и наблюдаю, как тщательно он закрывает за нами дверь, борясь со своим радостным возбуждением. Неужели на меня уже начали действовать портальные картины? Может, это вопрос времени, когда я стану одержимой? Испытующе всматриваясь в лицо профессора Киппинга, я замечаю на нем загадочное выражение, а затем он поворачивается и подходит к своему столу, принимаясь возиться с выдвижными ящиками. Слышится металлический лязг, и он аккуратно вынимает из одного из них прямоугольный предмет, завернутый в ткань, и – так же осторожно, как ранее Виктор обращался с набросками в архиве, – разворачивает обертку. Я подхожу поближе, чтобы, как и предполагалось, обнаружить в его руках картину, от красоты которой у меня захватывает дух. Это погрудный портрет молодой женщины. Она смотрит с картины на зрителя и словно бы с озорством похлопывает его по плечу. В ее карих глазах мерцают огоньки, а уголки рта лукаво изогнуты. Изображение настолько яркое и четкое, что у меня складывается ощущение, будто я смотрюсь в зеркало и вижу ее лицо вместо своего. Отчетливо различаю каждую веснушку, что укрыли нос и щеки золотой пылью, светло-каштановые волосы собраны на затылке, а лицо обрамляют чуть завитые прядки. Девушка одета в солнечно-желтое платье с затейливо зашнурованными рукавами и золотыми украшениями. Оторвавшись наконец от этого гипнотического зрелища, я перевожу взгляд на профессора Киппинга, и сердце резко ускоряется. Он тоже смотрит на картину, с душераздирающей смесью нежности и горя, и не остается сомнений, кто на ней изображен. – Селеста, – выдыхаю я, и профессор Киппинг едва заметно кивает. Он кажется полностью погруженным в созерцание, но вскоре вскидывает подбородок, расправляя плечи. – Я знаю, что Альбрехт закончил его в период с конца апреля по начало мая 1507 гола, когда находился в Венеции. Эта картина – лучший портал, который я могу предложить. Его голос звучит убежденно, и я быстро решаю сменить тему. – Альбрехт? – осторожно переспрашиваю я. – Альбрехт Дюрер, он был моим хорошим другом.