– Мне радостно, что не придется беспокоиться о деньгах, но не хотелось бы тратить большую сумму на одежду. Может, вы знаете места, где можно принарядиться подешевле? Дюрер некоторое время задумчиво смотрит на меня, а затем его лицо светлеет. – О, у меня есть отличная идея! Он снова вкладывает мешочек в мою руку и сжимает мои пальцы на нем, а затем выбегает из комнаты. Я озадаченно смотрю ему вслед, пока он не возвращается с кучей ткани в руках, на что я вопросительно приподнимаю брови. – Вы не можете отправить меня одного за одеждой для вас, иначе это обернется катастрофой. – Он нервно посмеивается. – Но если вы наденете на улицу один из моих плащей и головной убор, то вполне сможете сойти за юношу. Однако тогда вам придется молчать: у вас слишком звонкий голос. Молчать… Что ж, это будет сложновато, но я приложу все свои усилия, если это позволит мне выйти в город прямо сейчас! Глава 10 Гетто Я и раньше бывала в Венеции. В десять лет мы с родителями и Паулем разбили палатку в кемпинге на материке и отправились в однодневную поездку в город Лагуны. Мне хорошо запомнились полчища голубей, преследовавших меня на крыше Сан-Марко, и огромные толпы туристов. Я ощущала себе такой крошечной, пока меня таскали по достопримечательностям, заставляя толкаться среди азиатских туристических групп и влюбленных пар, боясь упустить из виду свою семью. О, я до сих пор помню, как нам пришлось заплатить семь евро за баночку колы и как отец был возмущен этими ценами даже спустя годы, но нас с Паулем так долго мучила жажда, что у родителей не осталось другого выбора. В это же время город выглядит совершенно иначе… Но очень похоже. Даже в прошлом торговый мегаполис привлекал людей со всех стран хотя бы тем, что мужчины здесь не носили шорты и сандалии с носками, любуясь мостом Риальто. Альбрехт Дюрер ведет меня через Кампо-Сан-Бартоломео. Кампо, а не Пьяцца. В Венеции существуют значительные различия в том, что касается названий мест. Мы идем мимо шныряющих туда-сюда торговцев, узнаваемых по черной одежде, которые переговариваются со своими иностранными коллегами. Как и сказал Дюрер, до моих ушей долетает древний немецкий диалект, на котором говорит и он сам. Я держу голову опущенной, чтобы лицо затеняла широкополая шляпа, плотно закутавшись в черный плащ. Очень скоро я осознаю, что Дюрера в этом городе знает каждая собака. И мне лучше не привлекать к себе внимание, если я хочу сойти за юношу, пока мы не раздобудем мне подходящую одежду. Дюрера приветствуют со всех сторон, но он не останавливается, чтобы перекинуться с кем-то парой слов, а только дружелюбно кивает и каждым своим жестом показывает, что спешит. – Фредерик ни словом не обмолвился, что вы тут настолько известны, – хриплю я, тщетно пытаясь сделать голос более низким. Дюрер горделиво расправляет плечи. – Как я уже говорил, я сделал себе имя в Венеции. Когда я только приехал сюда, другие художники посмеивались надо мной как над деревенским мальчишкой с севера, который ничего не смыслит в колористике и композиции. Но я знал, что это скоро изменится, поэтому усердно учился, чтобы теперь мог конкурировать с лучшими мастерами в стране. Да уж, комплексом неполноценности он явно не обременен. Я бы могла назвать Альбрехта Дюрера тщеславным хвастуном, но, если честно, впечатлена его самоуверенностью, на что он имеет полное право. Должно быть, это стоило ему невероятных усилий, чтобы достичь успеха, будучи немецким художником здесь, в Италии, где все, что находится за пределами Альп, считается недоразвитыми цивилизациями. Кроме того, я хотела узнать его получше, прежде чем делать какие- то выводы. Через несколько метров переулок, в который мы свернули из Кампо-Сан-Бартоломео, заканчивается, а за ним… вода. Квартира Дюрера, похоже, расположена вдали от каналов, из-за чего при взгляде из окна складывается ошибочное впечатление, что вы находитесь в совершенно обычном городе, ничем не отличающемся от остальных. Но все обманчиво. Это Венеция – город, возвышающийся над лагуной на фундаменте из мощных дубовых стволов. Город, который веками бросает вызов приливам. Внезапно мне становится весьма легко следовать совету Альбрехта и молчать. Когда мы выходим из тусклого переулка и перед нами раскидывается Гранд-канал, я теряю дар речи. Вода лениво плещется у причала, там, где дорога неотвратимо заканчивается и тонет в канале. Гондолы и барки прочно пришвартованы к столбам, а запах солоноватой морской воды тяжелым облаком висит в воздухе. Я прижимаюсь как можно ближе к своему спутнику, совершенно забыв держать голову опущенной, чтобы скрыть свою природу. Вид вокруг меня держит мой взгляд в плену. Перед нами появляется мощный деревянный мост, пересекающий Гранд-канал. Два крытых пандуса тянутся друг к другу с обоих берегов и образуют соединительную платформу в центре, снабженную системой шкивов и лебедок. До отказа загруженные транспортные лодки скользят под ним, а извозчики в них выкрикивают команды и проклятия, перемещаясь по взбудораженной воде. – Идемте! – Дюрер хватает меня за руку и энергично тащит к гондолам на причале. – Мы арендуем гондолу, чтобы не ждать, когда мост поднимется. Я прослеживаю его взгляд и обнаруживаю массивное парусное судно, как раз заворачивающее за поворот Гранд-канала и берущее курс на мост. И тогда я понимаю, для чего эти веревочные лебедки! Это подъемный мост, центральную часть которого можно при необходимости возвести, чтобы пропустить судно такого размера! Гениально, но не очень практично для пешеходов: пока большой корабль пройдет под мостом, людям придется ждать, чтобы пересечь канал. Дюрер быстрым шагом ведет меня к деревянному причалу, где обращается к ожидающему гондольеру и тихо договаривается с ним о цене. У меня от волнения сердце скачет в горле. Мужчины наконец сходятся в цене, и Дюрер машет мне, чтобы я следовала за ним в гондолу. Он уже забирается в узкую лодку – настоящий символ Венеции, а я осторожно вступаю на причал, гнилые доски которого стонут под моими шагами, и бросаю недоверчивый взгляд на своего сопровождающего. Сооружение выглядит довольно шатким, и мне приходится сосредоточиться, чтобы не потерять равновесие при посадке, иначе я рискую нырнуть в канал головой вниз. Гондольер, заметив мое колебание, торопливо помогает мне сесть и, когда я благодарно ему улыбаюсь, удивленно моргает. Тут же осознав свою оплошность, я быстро опускаюсь на мягкое сиденье рядом с Дюрером и еще сильнее натягиваю полы шляпы на лицо. Взгляд гондольера на какое-то время замирает на мне, прежде чем он располагается на своем месте позади нас и направляет гондолу с помощью длинного гребного ремня. Меня охватывает новая волна тревоги, пока мы скольким по воде в узкой лодке, а наш перевозчик ловко направляет судно через канал. Боже, здесь такое оживленное движение! В эти времена Венеция – исключительно пешеходный город, а то, что необходимо перевезти, переправлялось через каналы. Мимо нас проходят баржи, загруженные бочонками с вином, мешками и деревянными ящиками. Торговец овощами проносится так близко к нам, что я могла бы протянуть руку и сцапать лук из его корзины. Кроме грузовых суден проходят бессчетное множество гондол, начиная с простых моделей, как наша, и заканчивая великолепно украшенными, скрывающими своих пассажиров от солнца и чужих глаз под специальными навесами. – Это мост? – тихо спрашиваю я Дюрера, когда мы скользим под деревянным сооружением. – Как он называется? Альбрехт бросает на меня удивленный взгляд. – Мост Риальто, конечно. Единственная пешеходная дорожка через Гранд-канал! Серьезно?! Вероятно, он полагает, что я знаю мост Риальто, как само собой разумеющийся факт. Ранее я упоминала при нем, что бывала в этом городе. Однако я знаю знаменитый белокаменный мост, который, очевидно, в это время еще не существует. Что случилось с его деревянным предшественником? Может, его снесли или он сгорел при пожаре, из-за чего появилась необходимость воздвигнуть каменный? Ну, пролить свет на эту загадку я смогу только в настоящем. – Вон там. – Дюрер указывает направо, где располагается гигантская строительная площадка. Армия рабочих занята подъемом внушительного здания, в три раза шире окружающих его палаццо. – Фондако деи Тедески, торговая контора немцев. В январе два года назад случился пожар, и здание было разрушено. Венеция согласилась восстановить его и пообещала сделать это в ближайшее время. В голосе Дюрера звучит восхищение, и я молча смотрю на него. Перед торговым домом нет тротуара, зато на набережной есть причал, где стоят лодки, набитые строительными материалами и инструментами. Позже, когда строительство будет завершено, торговые суда будут разгружать в этом месте свой груз, чтобы перевозить на склады за аркадами без обходных путей. Чайки с криком проносятся над нашими головами, пока гондольер плавными равномерными движениями рассекает воду, пронося нас по каналу. Некоторое время я разглядываю площадку Фондако, но после меня отвлекают великолепные палаццо, выстроившиеся вдоль канала с обеих сторон. Словно выросшие прямо из воды, они тесно прижимаются друг к другу, каждый из которых по-своему прекрасен и удивителен. Архитектура Венеции – уникальная и самобытная – представляет собой дикое сочетание византийских, восточных и готических элементов. Остроконечные арки, розетты, колонны и балконы. Огромное изобилие декоративных элементов и архитектурных стилей, создающих впечатляющую единую картину. Я никак не могу насытиться этим великолепием, мой взгляд неугомонно блуждает по каждой проходящей мимо лодке, и что-то во мне продолжает надеяться, что я увижу Лео на борту одной из них. Наша поездка по Гранд-каналу занимает в общей сложности около пятнадцати минут, и, когда гондольер причаливает, я чувствую легкое головокружение. Мягкое покачивание гондолы убаюкало меня так, что, вновь обретя надежную почву под ногами, я продолжаю пошатываться на нетвердых ногах. – К этому привыкаешь, – уверяет меня Альбрехт, придерживая меня за локоть, чтобы я не свалилась в канал, как пьяница. Вскоре мы оказываемся у крыльца простой белой церквушки и снова погружаемся в тесно сплетенный клубок переулков. Дюрер быстрым шагом проводит меня через тенистые проходы – едва ли достаточно широкие, чтобы раскинуть руки в стороны, – мимо скрытых во дворах садов и извилистых площадей. Он так и не говорит мне, куда мы направляемся, но кажется абсолютно уверенным, что я смогу найти там все необходимое. – Как называется этот район? – интересуюсь я, затаив дыхание. Мне приходится почти бежать, чтобы поспевать за его шагами. – Каннареджо. О, я слышала о нем раньше. Насколько мне известно, Венеция разделена на шесть районов, называемых сестьерами. Большинство туристов сначала отправляются в Сан-Марко, куда они обычно прибывают на корабле (а не сваливаются на пол из картины в дом знаменитого художника), потому что железнодорожных станций в это время еще не построили. Что ж, возможно, мне все-таки удастся проплыть мимо Сан-Марко. Шаги Альбрехта замедляются, и мы, вероятно, почти достигли своей цели. Пересекая мост, раскинувшийся над узким каналом, мы входим в небольшой район, который гудит, словно перенаселенный остров посреди Каннареджо. Через ворота, мимо двух мрачно глядящих на нас мужчин, мы выходим на мощеную площадь, окруженную многоэтажными жилыми домами, как гигантскими зубцами. Прежде чем успеваю спросить, где мы оказались, Дюрер склоняется ко мне сам: – Гетто-Ново, еврейский район в Венеции. Заинтригованная, я осматриваю оживленную площадь. На нижних этажах расположены магазины, где один примыкает к другому. С первого взгляда узнаю обменные пункты, мебельные и продуктовые магазины. По всей площади разбросаны торговые киоски, которые обходят многочисленные обитатели гетто. – На ночь квартал будет закрываться, поэтому я так спешил, чтобы мы успели до закрытия ворот, – объясняет мне Альбрехт, когда мы пересекаем Кампо. Хмм… Так вот кем были те суровые мужчины, мимо которых мы только что прошли. Охранники. Меня посещает неприятная мысль, что мы рискуем остаться запертыми на ночь в этом районе. Дюрер ведет меня в магазин, который уходит глубоко в переулки и практически незаметен снаружи. Я не ожидаю чего-то особенного, но, войдя в тесное помещение, глаза распахиваются в немом удивлении. Крохотный магазинчик под завязку набит одеждой, вплотную весящей на длинных шестах вдоль стен: мерцающий шелк, парча и бархат всех возможных оттенков. Когда мы проходим внутрь, в задней части торгового зала что-то шуршит, и нам навстречу выходит низкорослый мужчина с густой бородой, приветственно махая рукой. – Маэстро Дюрер! – сердечно здоровается он. – Якопо! – также дружелюбно отвечает торговцу Альбрехт, кланяясь. – Чем я могу быть вам полезен, маэстро? – Якопо бросает на меня любопытный взгляд, но я не решаюсь снять шляпу с головы и раскрыть, что я женщина. Однако Дюрер дружески кладет мне руку на плечо. – Моя подруга Розали очень поспешно прибыла в Венецию, – произносит он. – И теперь ей нужна подходящая одежда. Я пообещал, что она непременно найдет все необходимое у вас. Я все-таки решаюсь снять шляпу, и торговец на мгновение замирает, увидев мое лицо. Но быстро берет себя в руки и хлопает в ладоши, издавая тихий свист, и через мгновение в дверях в задней части комнаты появляется молодая женщина. – Зита, у нас покупатели! Через час я уже во всю брожу в море тканей. Зита, дочь владельца лавки, неустанно помогает мне в выборе одежды. Мой необычный наряд, состоящий из брюк и водолазки, она никак не комментирует, только окидывает мою фигуру оценивающим взглядом, а затем приступает к работе. Понятия не имею, как ей удается вылавливать нужные вещи из обилия юбок, лифов, шляп, обуви и аксессуаров, но она, похоже, точно знает, где что лежит. – Мы – ломбард, – щебечет она, подлетая ко мне с горой одежды в руках и снова исчезая среди ворохов ткани. – Люди приносят нам вещи, а в последние годы поговаривают, что мы еще хорошо разбираемся в моде. Если у богатых горожан или у Нобиле не хватает денег, они приносят нам вещи из своего гардероба и мы продаем их, если они не выкупают их в срок. Она с широкой улыбкой поправляет на мне юбку ослепительного сине-зеленого оттенка, которая чем-то напоминает мне глаза Лео. Я выбираю ее, даже не узнав о цене. Пока Зита ищет для меня подходящий лиф, я как можно более непринужденно спрашиваю: – Какая жизнь у вас здесь, в гетто? Зита прикладывает к моей юбке голубой камзол, проверяя, сочетаются ли цвета, и прищелкнув языком, отбрасывает в сторону. – Нам не на что жаловаться, – отвечает она. – Моя семья приехала в город почти два столетия назад, когда нас преследовали по всей остальной Европе, обвиняя в распространении Черной Смерти. – Услышав мое пренебрежительное фырканье, она хмурится. – И да, городская администрация продолжает измываться над нами. Заставляет помечать нашу одежду и все в таком духе. Но по сравнению со всем остальным миром в Венеции у нас все очень даже хорошо: мы защищены от лап инквизиции, имеем права и можем беспрепятственно заниматься своими делами. Она наконец-то подбирает подходящий лиф и даже остается довольна его оттенком. Пока она суетится вокруг меня, помогая его примерить, я обдумываю ее слова. Ближе к вечеру, как раз успев до закрытия ворот, мы с Дюрером наконец покидаем гетто. Чтобы спокойно вернуться в его квартиру, не привлекая к себе лишнего внимания, я снова накидываю на себя мужскую одежду и плащ. Но в коробках, которые мы тащим с собой, уложен прекрасный женский гардероб, который выглядит как новый. Я потратила всего несколько зехинов (так венецианцы называют золотые монеты), зато теперь отменно обмундирована для венецианской жизни. Ради экономии денег Рубинов, я выбрала себе в основном гамурре – простые деревенские платья, лиф которых зашнуровывается спереди, поверх льняного нижнего платья. И пусть мне показалось это немного неразумно, я таки выбрала себе праздничное голубое платье, цвет которого так напоминает глаза Лео. – Спасибо, что взяли меня с собой, – говорю я Альбрехту, настоявшему на том, чтобы понести большую часть моих покупок. – Мне только в радость. Я уже имел дело с Якопо раньше, и могу за него поручиться. Кроме того, я тоже извлек кое-что полезное из нашей поездки и приобрел пару безделушек для своего друга в Нюрнберге, а Якопо никогда не завышает цену, в то время как венецианцы всегда пытаются обобрать до нитки. На обратном пути через Гранд-канал заходящее солнце медленно окрашивает фасады палаццо в нежно-розовый цвет, а его лучи рассыпаются по воде золотыми бликами. Я в полной мере осознаю, что нахожусь в Венеции, и плавное покачивание гондолы уже не кажется мне таким чужеродным. Левой рукой я обхватываю свой знак зодиака на запястье, скрывающийся под манжетой рубашки. Лео здесь, я чувствую это. И уже завтра, в своей новенькой гамурре, я обшарю каждый уголок лагуны, чтобы его найти. Глава 11