— Протестую! — снова закричал бульдог. — Нужно что-то с ним сделать, — сказала слониха. — Если это козло, его надо показать Эслану. Что скажете? Животное это или дерево непонятное? — Дерево! Дерево! — загорланили звери. — Что ж, если это дерево, его следует посадить. Сначала выроем яму… Двое кротов быстро справились с этой задачей. Разгорелся спор, как сажать дядю Эндрю. В итоге, к счастью для него, профессор едва избежал участи быть посаженным вниз головой. Некоторые приняли профессорские ноги за ветки, а «вон то серое и лохматое» (то есть голову) — за корни. Но им возразили, что раздвоенный конец ствола грязнее противоположного и отростки торчат в разные стороны, как и полагается корням. В общем, профессора посадили головой вверх, засыпали яму землей и плотно ее утоптали на уровне коленей дяди Эндрю. — Совсем завяло деревце, — вздохнул осел. — Еще бы! — откликнулась слониха. — Его нужно полить. Я никого не хочу обидеть, но позволю себе заметить, что для такого дела мой нос… — Протестую! — перебил бульдог. Слониха не стала спорить. Она спустилась к реке, набрала в хобот воды и выплеснула ее на дядю Эндрю. Добросердечное животное повторило это не раз и не два, так что вскоре профессор Кеттерли вымок до нитки, словно ему вздумалось купаться в одежде. Впрочем, нет худа без добра: вода вернула дядю Эндрю к жизни. Он очнулся и… Но сейчас мы оставим его размышлять обо всем, что с ним случилось (если, конечно, он на это способен), и обратимся к более важным вещам. Ягодка шла бодрой рысью, крики за спиной становились все тише, а до Эслана и тех, с кем совещался Лев, было уже подать рукой. Дигори ни за что на свете не позволил бы себе прервать столь важный разговор, но ему и не пришлось этого делать. Повинуясь жесту Эслана, слон, вороны и все прочие участники совета посторонились, и мальчик, соскользнув со спины Ягодки, очутился лицом к лицу со львом. Вблизи Эслан был еще больше и еще ужаснее. — Мистер Лев… — с запинкой выговорил Дигори, не осмеливаясь поднять глаза. — … Эслан… сэр… пожалуйста… Вы не могли бы… У вас не найдется… ну… волшебного плода, чтобы спасти мою маму? Он отчаянно надеялся, что Лев ответит: «Да», и одновременно страшился услышать «Нет». Но, к своему изумлению, услышал совсем другое. — Вот мальчик, — произнес Эслан, глядя на других животных. — Мальчик, который всему виной. Дигори изрядно струхнул. «Что же я такого натворил?» — мелькнула у него мысль. — Сын Адама, — сказал Лев, поворачиваясь к мальчику, — в сотворенный мною мир проникла злая ведьма. Поведай же нам, как она сюда попала. Дигори готов был выпалить добрый десяток оправданий, но ему хватило сообразительности сказать чистую правду. — Я привел ее, Эслан, — прошептал он. — Для чего? — Я хотел, чтобы она ушла из нашего мира и вернулась в свой собственный. Мы попали сюда случайно… — А как она очутилась в твоем мире, сын Адама? — Перенеслась… магией… — Эслан молчал; Дигори понял, что Лев ждет продолжения, — Это все мой дядя, Эслан. Он отправил нас из нашего мира с помощью волшебных колец… Ну, мне пришлось пойти за Полли, которую он обманул… А в мире под названием Чарн мы встретили ведьму, и она вцепилась в нас, когда… — Вы встретили ведьму? — в голосе Эслана явственно прозвучал глухой рык. — Она проснулась, — проговорил Дигори с несчастным видом, а потом, побелев лицом, прибавил: — Это я разбудил ее. Мне хотелось узнать, что будет, если ударить по колокольчику. Полли была против. Она тут ни при чем. Я… я оттолкнул ее, сам не знаю почему. Наверно, магия подействовала. Там, под колокольчиком, было выбито заклинание… — Магия? — в голосе Эслана по-прежнему слышался приглушенный рык. — Нет, — признался Дигори. — Это все я, сэр. Наступило молчание. Дигори терзали угрызения совести: «Я все испортил! Все, что мог! Теперь-то маме уж точно лекарства не видать». Наконец Эслан заговорил. — Друзья, вы сами видите, — изрек он, обращаясь к животным, — что в этот новый, чистый мир, которому не исполнилось еще и семи часов от роду, уже проникло зло. Его пробудил и привел сюда вот этот сын Адама. — Все животные, даже Ягодка, повернулись к Дигори, которому немедленно захотелось провалиться под землю. — Но не падайте духом. Зло порождает зло, но до того, как это случится, еще далеко, и я устрою все так, что худшее падет на меня. А сейчас нам надлежит установить такой порядок, при котором этот край многие сотни лет будет краем радости и веселья. Народ Адама нанес нам урон, народ Адама его и восполнит. Подойдите, вы двое. Последние слова относились к Полли и кэбмену, которые наконец-то догнали Дигори и встали в сторонке. Полли не сводила с Эслана широко раскрытых глаз и крепко держалась за руку кэбмена. А тот, поглядев на льва, снял свой котелок, без которого его до сих пор никто не видел. Без шляпы он выглядел куда моложе и симпатичнее и походил на деревенского парня, а не на лондонского кэбмена. — Сын, — обратился Эслан к нему, — я следил за тобой долгие годы. Знаешь ли ты меня? — Боюсь, что нет, сэр, — ответил кэбмен. — Как ни крути, а мы с вами знакомства не сводили. Однако, сэр, уж простите мою вольность, сдается мне, будто мы и вправду встречались. — Верь своим чувствам, они тебя не обманывают. Тебе предстоит узнать меня ближе. По нраву ли тебе этот край? — Еще бы, сэр! — воскликнул кэбмен. — Ты хотел бы остаться здесь навсегда? — Гм… Сказать по правде, сэр, я человек женатый. Вот будь тут моя хозяйка, мы бы точно остались. Не по нутру нам этот Лондон, мы люди деревенские. Эслан вскинул могучую голову, раскрыл пасть и издал длинную тягучую ноту, не то чтобы громкую, но исполненную могущества. Полли так и подскочила, когда услышала ее. Она сразу поняла: это зов, который способен преодолеть какое угодно расстояние и которому невозможно не подчиниться. И потому девочка восприняла почти как должное, когда рядом с нею вдруг появилась молодая женщина с простым, открытым лицом. Полли с первого взгляда сообразила, что это жена кэбмена, вырванная из нашего с вами мира великой магией и очутившаяся здесь столь же быстро, сколь быстро возвращается к своему гнезду птица. Должно быть, женщина занималась стиркой: на ней был фартук, рукава платья закатаны, руки все в мыльной пене. В своем лучшем наряде (и в шляпке, украшенной искусственными цветами) она, пожалуй, выглядела бы в Нарнии просто ужасно, а будничная одежда была ей очень даже к лицу. Конечно нее, она решила, что видит сон наяву и потому не бросилась к мужу и не засыпала его вопросами. Однако, когда она заметила льва, ее, похоже, взяли сомнения, а сон ли это на самом деле; она как будто ничуть не испугалась зверя и сделала книксен — в те годы многие деревенские девицы умели его делать. А потом подошла к кэбмену и встала рядом, взяв мужа за руку и застенчиво поглядывая по сторонам. — Дети мои, — проговорил Эслан, пристально глядя на них, — вам предназначено стать первыми правителями Нарнии. Славьте короля и королеву! Кэбмен от изумления разинул рот, а его жена вся зарделась. — Вы будете править живыми существами и дадите им имена, будете судить по справедливости и оберегать своих подданных от врагов, когда те появятся. А они непременно появятся, ибо в этом мире обретается злая ведьма. Кэбмен судорожно сглотнул и прочистил горло. — При всем моем почтении, сэр, покорно благодарю, конечно, и хозяйка моя тоже, только не гожусь я для такого дела. Неученые мы, уж не обессудьте. — Что ж, — проговорил Эслан, — ты ведь умеешь обращаться с лопатой и плугом и возделывать землю, чтобы она приносила тебе пропитание? — Умею, сэр, как не уметь, чай, в деревне вырос. — Сможешь ли ты править справедливо и по-доброму, не забывая, что подданные твои — не рабы, как бессловесные твари того мира, в коем ты родился, а вольные животные, наделенные Даром Речи? — Думаю, смогу, сэр. Уж попробовать-то всяко попробую. — Сможешь ли ты воспитать своих детей и внуков так, чтобы и они блюли этот порядок? — Постараюсь, сэр, всенепременно. Верно, Нелли? — И ты не станешь делить своих детей и своих подданных на любимых и нелюбимых и не позволишь им угнетать или обижать друг друга? — Сам я не таковский, сэр, все, что могу сказать. И другим не позволю, не извольте сомневаться, — ответил кэбмен. Голос его становился все ниже и звучнее. Он словно утрачивал скороговорку лондонского кокни и вновь обретал оставшийся в юности голос деревенского парня. — И если на эту страну нападут враги (а они не преминут напасть) и если начнется война, будешь ли ты первым, кто ступит на поле брани, и последним, кто его покинет? — Что сказать, сэр, — негромко проговорил кэбмен, — пока до дела не дойдет, так и не узнаешь. А что как я струшу? Драться-то мне, вестимо, приходилось, да только кулаками. Оружия я отродясь в руках не держал. Поглядим, как оно сладится. В общем, сэр, постараюсь. — Значит, ты умеешь все, что требуется от короля, — заключил Эслан. — Коронация состоится сегодня же. Будь благословен, король Нарнии, и ты, королева, и благословенны ваши дети и внуки! Одним из них суждено стать правителями Нарнии, другие же будут править Арченландом, что лежит за Южным хребтом. — Лев повернулся к Полли. — Добро пожаловать в Нарнию, дочь. Простила ли ты мальчика за его поступок в Зале Образов покинутого дворца в проклятом Чарне? — Да, Эслан, мы помирились, — ответила Полли. — Вот и славно. Настало время решить его судьбу. Глава 12 Приключения Ягодки Все это время Дигори держал рот на замке, чтобы не ляпнуть чего-нибудь этакого и не выставить себя на всеобщее посмешище. Вдобавок ему было немного страшно. — Сын Адама, — обратился к нему Эслан, — готов ли ты исправить урон, нанесенный твоими деяниями моей стране, моей милой Нарнии, в самый день ее рождения на свет? — Ну, не знаю, смогу ли я… — проговорил мальчик. — Вы же сказали, что ведьма убежала, и… — Я спросил, готов ли ты, — прервал его Эслан. — Готов, — ответил Дигори. У него мелькнула безумная мысль — сказать: «Я помогу вам, если вы поможете моей маме». Однако он вовремя сообразил, что этот Лев — не из тех, с кем можно торговаться. И все же Дигори не мог не вспомнить о своей маме, о надеждах, которые питал совсем недавно. Теперь эти надежды пошли прахом, а значит, все было напрасно… К горлу подкатил ком, на глаза навернулись слезы, и вдруг Дигори как прорвало: — Пожалуйста, пожалуйста… Ведь вы дадите мне лекарство для моей мамы, правда?