Глава 3 У врат Ташбаана — Имя мне Аравис, — начала девушка. — Я единственная дочь таркаана Кидраша, сына таркаана Ришти, внука таркаана Кидраша, правнука тисрока Ильсомбре, праправнука тисрока Артиба, коий возводил род свой к богу Ташу. Отец мой правит провинцией Калавар; за древность рода дозволяется ему стоять пред лицом тисрока — да живет он вечно! — даже не снимая туфель. Матушка моя скончалась — да пребудет с нею милость богов, — и отец взял себе другую жену. Из братьев моих старший погиб в стычке с бунтовщиками на далеком западе, а младший совсем еще маленький. И случилось так, что жена отца моего, моя мачеха, возненавидела меня, и свет померк в ее очах оттого, что жила я в доме отца моего. И убедила она отца моего выдать меня замуж за таркаана Ахошту. А всем ведомо, что Ахошта родом простолюдин, да вот лестью и злыми наветами вкрался в доверие к тисроку — да живет он вечно! — и тот в награду за верную службу сделал его таркааном и одарил городами и деревнями, а когда умрет нынешний великий визирь, Ахошта, как говорят, займет сто место. Лет ему по меньшей мере шесть десятков, на спине у него горб, а лицо как морда обезьянья. И отец мой, поддавшись на уговоры мачехи, соблазнившись богатством и могуществом Ахошты, заслал к нему сватов. Уж конечно, Ахошта не стал отказываться, и свадьбу назначили этим летом, в солнцеворот. Едва достигла эта весть ушей моих, свет померк в моих очах, и бросилась я на ложе и горько возрыдала. А на следующий день поднялась я и омыла лицо свое, и велела оседлать свою лошадку Хвин, и взяла с собой кинжальчик, перешедший мне от старшего брата, и ускакала из дворца. А когда дворец отца моего скрылся из глаз, когда очутилась я в густом лесу, когда выехала на поляну посреди леса, спрыгнула я наземь со своей лошадки и достала кинжал, и раздвинула свои одежды, чтобы не было иной преграды между сердцем моим и острием кинжала, кроме кожи. И взмолилась я всем богам, чтобы после смерти позволили они мне соединиться с моим братом. А потом зажмурилась, стиснула зубы и приготовилась вонзить кинжал себе в грудь. Но прежде чем рука моя нанесла удар, лошадка Хвин заговорила вдруг, будто дочерь человеческая, и рекла она: «О хозяйка моя, не губи себя, ибо только живым улыбается удача, а мертвым все едино». — Эх, кабы я вправду так складно говорила! — вздохнула Хвин. — Тсс, мадам! — прошептал Бри, жадно слушавший рассказ Аравис, — Уж на что калорменцы мастера рассказывать, ваша хозяйка превзошла даже хваленых придворных сказителей тисрока. Продолжай, таркина, прошу тебя. — Услыхав, что лошадка моя говорит языком человеческим, — продолжила Аравис, — я укорила себя за слабость. Должно быть, подумалось мне, поддалась я страху смерти, и рассудок мой помрачился и принял морок за явь. И устыдилась я тогда, ибо в нашем роду смерти страшились не более, чем укуса комариного. И вновь занесла руку с кинжалом, дабы свести счеты с жизнью. Но тут Хвин положила голову свою мне на грудь, словно защищая меня от меня же самой; и слова ее взывали не к чувствам, а к разуму, и корила она меня, как мать корит неразумную дочь. И изумление мое было столь велико, что забыла я и об Ахоште, и о скорбном своем намерении, и воскликнула: «О лошадка моя, откуда ведом тебе язык человеческий?» И Хвин поведала мне то, о чем вы уже знаете: что в Нарнии водятся говорящие животные, что ее жеребенком похитили с нарнианских пастбищ. И говорила она о лесах Нарнии, о реках, о могучих замках и прекрасных ладьях, и наконец молвила я: «Клянусь Ташем, Азаротом и владычицей ночи Зарденой, как бы хотелось мне побывать в Нарнии!» И лошадка ответила мне: «О хозяйка моя, там ты была бы счастлива, ибо в Нарнии никого не вынуждают выходить замуж против воли». И после нашей долгой беседы вернулась ко мне надежда, и возрадовалась я, что рука моя дрогнула и не сумела нанести роковой удар. И решили мы с Хвин, что убежим вместе, и договорились между собой, как обставим наш побег. Потом возвратились мы во дворец, облачилась я в самые яркие одежды и стала петь и танцевать пред отцом моим, притворяясь, будто счастлива несказанно и дождаться не могу дня свадьбы. И сказала я: «О отец мой, свет очей моих, снизойди к моей просьбе, позволь мне взять служанку и на три дня уехать в леса, где совершу я тайные обряды и принесу жертвы Зардене, владычице ночи и покровительнице дев, как подобает всем девам, покидающим милые отцовские чертоги и вступающим в неизведанное». И отец мой ответил: «О дочь моя, свет очей моих, да будет так». И покинула я тогда отца моего и пошла к его писцу, коий нянчил меня с младых ногтей моих, качал меня на коленях своих и любил больше жизни. И взяла я с него клятву хранить тайну, а когда согласился он, попросила написать для меня письмецо. И плакал он, и умолял передумать, но я была непреклонна; и сказал он: «Слушаю и повинуюсь» и написал письмо. И я запечатала это письмо и спрятала у себя на груди. — А что там было, в письме-то? — спросил Шаста. — Не перебивай, малыш, — одернул мальчика Бри. — Не порти рассказ. Всему свое время и место. Продолжай, таркина. — Потом позвала я служанку, прислужницу моей мачехи, и сказала ей, что она будет сопровождать меня к святилищу Зардены, и велела разбудить меня рано-рано поутру. И улыбалась я ей, и подливала ей вина, и пила она с радостью, не ведая, что подмешано в то вино сонное зелье и что теперь проспит она всю ночь и весь следующий день. И едва дворец отца моего погрузился в сон, облачилась я в доспехи брата моего, кои хранила у себя в память о нем. Затем я повесила на пояс кошель и сложила в него все деньги, какие у меня были, и самоцветы, и взяла снеди в дорогу, и сама оседлала лошадь и ускакала прочь во вторую стражу. И вопреки словам, обращенным к отцу моему, путь я держала не в леса, а на север и на восток, к Ташбаану. Ведала я, что три дня отец мой не станет разыскивать меня, ибо уверен он, что я совершаю девические обряды в святилище Зардены. А на четвертый день пути добрались мы до города Азим-Бальда, куда сходится множество путей и дорог и откуда скачут во все стороны на резвых конях почтари тисрока — да живет он вечно! И по праву рождения таркаанам и ближайшим их родичам дозволяется посылать весточки с этими почтарями. Так что отправилась я в Почтовую палату и рекла главному почтарю: «О доставляющий вести, вот письмо от дяди моего, таркаана Ахошты, к таркаану Кидрашу, правителю Калавара. А вот пять мин за то, что доставишь ты это письмо». И ответил главный почтарь: «Слушаю и повинуюсь». А в письме этом, написанном рабом отца моего под мою диктовку, якобы от таркаана Ахошты, говорилось так: «Таркаан Ахошта таркаану Кидрашу желает здравия и благополучия! Во имя Таша необоримого и неумолимого! Спешу поведать тебе, что держал я путь ко дворцу твоему, стремясь поскорее сочетаться браком с дочерью твоей Аравис. И угодно было всемилостивым богам даровать нам с нею встречу в лесу, где совершала она обряды в честь Зардены, как подобает юной деве перед замужеством. И едва узнал я, кто передо мной, восхитился я красотой ее и девичьей стыдливостью, и воспламенилось сердце мое любовью, и стало мне вдруг очевидно, что, коли не сочетаюсь я с нею браком сей же час, померкнет свет пред очами моими. И тогда совершил я жертвоприношения и взял дочь твою в жены и возвратился с нею в свой дом. И теперь мы оба молим тебя о снисхождении и просим поспешить к нам, и порадовать нас своим приездом, и счастливы будем лицезреть тебя. Прошу я также, чтобы привез ты приданое жены моей, ибо расходы на свадьбу оказались столь велики, что изрядно опустошили мой кошель. Мы с тобою словно братья, и потому льщу я себя надеждой, что не разгневает тебя наш скорый брак: всему виной любовь, кою питаю я к твоей несравненной дочери. Да пребудут с тобой всемилостивые боги!» И отправила я это письмо, и поскакала прочь из Азим-Бальды. А отец мой, получив письмо, наверняка написал Ахоште в ответ или даже поехал к нему. И прежде чем правда откроется, мы с Хвин будем уже далеко за Ташбааном. Вот и вся моя история — до этой самой ночи, когда за нами погнались львы и мы, спасаясь от них, повстречались с вами у кромки соленых вод. — А что стало с девушкой? — спросил Шаста. — Ну с той, которую ты опоила? — Уверена, ее высекли за то, что проспала, — холодно отозвалась Аравис. — И я тому только рада. Сколько она мне крови попортила! — Бедная! — вздохнул Шаста. — Не очень-то порядочно ты поступила. — А тебя никто не спрашивает! — огрызнулась Аравис. — Тоже мне, советчик нашелся! — И еще я кое-чего не понимаю, — продолжал Шаста. — Ты ведь не старше меня, верно? Точно не старше. Так с какой стати тебе замуж выходить, в твоем-то возрасте? Вместо Аравис ему ответил Бри: — Шаста, не знаешь, так помалкивай, а то еще подумают, что ты кичишься своим невежеством. У вельмож заведено женить сыновей и выдавать замуж дочерей именно в этом возрасте. Шаста побагровел от стыда (впрочем, в сумерках это вряд ли было заметно). Аравис, по-прежнему не обращая на мальчика ровным счетом никакого внимания, попросила Бри поведать его историю. Конь пустился рассказывать; на его месте Шаста не упоминал бы столь часто о падениях и неумении ездить верхом. Похоже, Бри хотел рассмешить таркину, но Аравис ни разу не засмеялась, даже не улыбнулась. Когда же конь закончил рассказ, все стали устраиваться на ночлег. Наутро двинулись дальше вчетвером — два человека и две лошади. Шаста мрачно размышлял о том, как хорошо было им вдвоем с Бри. Аравис и Бри постоянно что-то обсуждали. Бри провел в Калормене много лет, служил таркаанам и, можно сказать, «вращался в высших сферах», а потому знал многих из тех, о ком упоминала Аравис, и бывал в местах, которые она называла. Стоило таркине, к примеру, сказать: «Будь ты в битве при Зулиндре, ты бы увидал моего двоюродного брата Алимаша», как Бри отвечал: «А, Алимаш! Помню, помню! Он командовал всего лишь колесницами. По мне, колесницы — это не настоящая кавалерия. Но твой брат человек благородный. После взятия Теебета он насыпал мне сахара». Или Бри говорил: «Тем летом я был у озера Мезреел», а Аравис подхватывала: «О, Мезреел! У моей подруги, таркины Ласаралин, там летний дворец. Дивное место, а какое чудо долина Тысячи Ароматов!» Время от времени Шасте начинало казаться, что Бри нарочно ведет такие разговоры — показывает, как ему надоел его неуклюжий и невежественный седок. (На самом-то деле, конечно, ничего подобного у Бри и в мыслях не было: просто конь нашел подходящего собеседника — ведь всегда приятно перекинуться словечком с тем, кто знаком с твоими знакомыми). Лошадка Хвин явно робела перед огромным боевым конем и потому помалкивала. Шастой же откровенно пренебрегали — во всяком случае, Аравис всячески показывала, что ей до него нет ни малейшего дела. Впрочем, вскоре думать о подобных вещах стало попросту некогда — появились другие заботы. Путники приближались к Ташбаану. Придорожные селения становились все крупнее и многолюднее, да и дорога уже не пустовала. Передвигались по большей частью ночами, а днем прятались, как могли, и отсыпались. И на каждом привале затевали спор — что им делать дальше, когда они доберутся до Ташбаана. Следовало что-т. о решить, и немедленно, откладывать на завтра было уже невозможно. Как ни удивительно, эти споры сделали Аравис чуточку дружелюбнее; и то сказать — когда составляешь совместные планы, волей-неволей сходишься ближе. Бри предложил перво-наперво договориться, где они встретятся, если по несчастливой случайности город их разлучит. Он упомянул Королевские Усыпальни на краю пустыни. «Будто громадные каменные ульи, — пояснил конь. — Мимо точно не пройдете. Калорменцы боятся этих гробниц, думают, что там обитают гули, и этот страх нам только на руку». «А вдруг там и вправду водятся гули?» — спросила Аравис. Бри гордо вскинул голову: вольному нарнианскому коню не пристало верить во всякие калорменские бредни. Шаста поддержал своего скакуна — мол, все это бабушкины сказки, никаких гулей и в помине нет. Честно говоря, в глубине души он побаивался гулей, но на Аравис его слова подействовали как нельзя лучше: таркина, словно устыдившись того, что невежественный простолюдин оказался храбрее вельможной дамы, заявила, что и ее гули нисколько не беспокоят. Итак, местом встречи были назначены Усыпальни, и все вроде бы стало ясно и понятно; но тут в разговор вмешалась Хвин. Она, конечно, просит прощения, ей больше пристало слушать, а не говорить; однако, как ей кажется, главное не в том, где они встретятся, покинув город, главное — как им через этот город пробраться. — Это мы обсудим завтра, мадам, — откликнулся Бри. — А теперь не мешало бы соснуть. Назавтра спор разгорелся вновь. Аравис предложила переправиться ночью через реку ниже города и вообще не заходить в Ташбаан. Но у Бри нашлись два возражения. «Во-первых, — сказал конь, — устье реки очень широкое, и Хвин вряд ли сможет его переплыть, в особенности со всадником на спине. («Да и сам я тоже», — мысленно добавил он, но вслух говорить этого не стал). Во-вторых, на реке полным-полно ладей; кто-нибудь с палубы наверняка заметит плывущих лошадей, и тогда беды не миновать». Шаста был за то, чтобы подняться по реке выше Ташбаана и переправиться в каком-нибудь узком местечке. На это Бри возразил, что выше города по обоим берегам реки на многие лиги тянутся сады и парки, в которых стоят летние дворцы, а в этих дворцах живут таркааны и таркины, они катаются на лодках и вообще частенько спускаются к воде. Идти вверх по течению — самый верный способ встретить кого-либо из знакомых Аравис или даже того, кто узнает самого Бри. — Так можно же переодеться, — проговорил Шаста. По мнению Хвин, безопаснее всего двигаться прямиком через город, от южных ворот к северным, потому что в толпе всегда легче затеряться. Впрочем, переодеться тоже не помешает. — Люди наденут лохмотья, — сказала она, — и все будут принимать их за крестьян или за рабов. А доспех Аравис, наши седла и прочее увяжем в тюки и повезем на себе. Дети будут вести нас в поводу, и все подумают, что мы обычные вьючные лошади. Аравис презрительно фыркнула. — Милая моя Хвин! Да сколько Бри не навьючивай, любой в нем с первого взгляда узнает боевого коня! — Совершенно справедливо, — согласился Бри, прядая ушами, и негромко фыркнул. — Я знаю, знаю! — воскликнула Хвин, — Но другого нам не остается. Мы и без того уже выглядим иначе, чем раньше, — во всяком случае, я-то точно. А если мы еще измажемся в грязи и пойдем с опущенными головами, и притворимся, будто едва волочим ноги, на нас никто и не взглянет. Да, и хвосты нужно подрезать, даже обкорнать, чтоб торчали как попало. — Мадам! — вскричал потрясенный Бри. — Да что вы говорите? Неужели вы посмеете явиться в Нарнию в таком виде? — Сначала, — скромно заметила Хвин (она была весьма рассудительной особой), — до Нарнии нужно добраться. Спор затянулся, но в конечном счете все с неохотой сошлись на предложении Хвин. Теперь следовало подготовиться, а подготовка оказалась делом хлопотным; пришлось не раз и не два прибегать к способу, который Бри называл «набегом», а Шаста без затей — «воровством». В одном деревенском доме стянули несколько мешков, в другом прихватили моток веревки; однако за поношенную одежду для Аравис честно заплатили. Гордый Шаста возвратился с покупкой к своим спутникам, ожидавшим его в рощице у подножия лесистой гряды холмов. Эта гряда была последним препятствием на пути к Ташбаану (конечно, не считая реки): город находился прямо за ней. — Только бы нам завтра повезло, — пробормотал мальчик. — Только бы повезло, — эхом подхватила Хвин. Тронулись в путь при свете звезд. Протоптанная лесорубами тропинка привела на гребень холма. С вершины открывался изумительный вид на море огней в долине. Шаста, который и ведать не ведал, на что похож по-настоящему большой город, даже слегка струхнул. После ужина дети легли спать. Лошади разбудили их рано поутру. На небосклоне еще мерцали звезды, но справа, далеко за морем, уже занимался рассвет. Аравис ушла в лес и вскоре вернулась, совсем непохожая на себя в драной мальчишеской одежке. Взялись упаковывать мешки. Походный костюм и доспехи таркины, щит с ятаганом, два седла, сбруя… Бри и Хвин вывалялись в грязи и выглядели вполне подходяще; оставалось лишь укоротить им хвосты. Сделать это можно было только ятаганом Аравис, так что пришлось развязывать один из мешков и вынимать клинок, а потом засовывать все обратно. Да и с ятаганом не обошлось без затруднений. — Великое небо! — вскричал Бри. — Не будь я говорящей лошадью, какого бы пинка я тебе отвесил! Сказано же было — обрезать, а не оборвать! Осторожнее! Но вот со всем управились, несмотря на полумрак и ледяную росу, от которой стыли пальцы; дети взяли в руки поводья (не прежние, дорогие и отделанные серебром, а самые обыкновенные, из веревки) и двинулись вниз по склону холма, ведя за собой навьюченных мешками лошадей. — Помните, — сказал Бри, — в случае чего встречаемся у Королевских Усыпален. Тот, кто придет туда первым, пусть обязательно дождется остальных. — И не вздумайте заговорить, что бы ни случилось! — прибавил Шаста. — Вы теперь — обычные лошади. Глава 4 Шаста встречает нарнианцев Поначалу, сколько он ни вглядывался в утреннюю мглу, Шаста не мог различить ничего кроме нескольких куполов и башен, вздымающихся над пеленой тумана. Но чем светлее делалось, тем быстрее рассеивалась мгла и тем больше становилось видно. Река разделялась на два рукава, огибавших громадный остров, и на этом острове стоял великий город Ташбаан, одно из чудес света. Город охватывала высокая стена, у подножия которой плескалась речная вода; а крепостных башен и башенок было столько, что Шаста почти сразу сбился со счета. За стеной возвышался холм, увенчанный двумя роскошными зданиями — дворцом тисрока и храмом бога Таша. Ниже дворца с храмом начинались террасы, извилистые улицы и переулки, широкие каменные лестницы, обсаженные апельсиновыми и лимонными деревьями. Высокие арки, балконы, колоннады, шпили, минареты, садики на крышах домов… А когда наконец взошло солнце и поднялось над морем, его свет отразился от серебристого купола храма и едва не ослепил мальчика. — Пошли, Шаста, — поторопил Бри. Берега реки были сплошь покрыты садами и парками; издалека казалось, будто они поросли густым лесом, но чем ближе к реке, тем отчетливее становились видны среди деревьев белые стены летних дворцов. Ветерок донес чудесный аромат цветов и спелых плодов; пятнадцать минут спустя дорога вывела к саду: деревья сгибались под тяжестью плодов, но до них было не добраться — от дороги сад отделяла стена. — Ух ты! — восхищенно проговорил Шаста, — Здорово, да? — Неплохо, — согласился Бри. — И будет гораздо лучше, когда город останется у нас за спиной. На север, в Нарнию! В этот миг раздался заунывный звук. Он нарастал, становясь громче и громче, пока не заполнил собой всю долину. И было в этом звуке нечто, внушавшее безотчетный страх. — Сигнал к открытию городских ворот, — пояснил Бри. — Мы уже совсем рядом. Аравис, будь добра, нагни голову. Старайся ступать тяжелее и не смотри так гневно. Представь, что всю твою жизнь тебя шпыняли на чем свет стоит и за любую промашку сажали в колодки. — Кто бы говорил! — фыркнула Аравис. — Нет чтоб самому голову нагнуть. Тоже мне, вьючная лошадь, называется! — Тсс! — прошипел Бри. — Пришли. Они остановились у кромки воды. Дорога бежала дальше, по длинному мосту со множеством арочных пролетов. Вода сверкала в солнечном свете; справа, у речного устья, виднелись верхушки корабельных мачт. По мосту медленно двигались другие путники, в основном крестьяне с корзинами на головах или погонявшие ослов и мулов, которые тащили груженые повозки. Бри коротко кивнул, и Аравис с Шастой ступили на мост, ведя в поводу лошадей. — Что стряслось? — прошептал Шаста на ухо Аравис, лицо которой вдруг обрело какое-то непонятное выражение.