Олег поворачивается в нашу сторону и поднимает руку, перебирая пальцами. Машем вместе с Алей ему на прощание. – Дымарский – единственный, кто сегодня не вытворил какой-нибудь фигни, – произношу я, наблюдая, как Олег садится в машину. – Он не из нашего зоопарка. Он другой, – соглашается Аля. – А значит, год не будет скучным. – Что ты имеешь в виду? – Макарова вдруг поднимает голову, поворачиваясь ко мне. Смотрю подруге в глаза. Сердце разгоняется от волнения: я чувствую какой-то подвох в ее вопросе, чего не было, кажется, никогда. – То, что он… – подбираю слова, замечая, как брови Али опускаются все ниже и между ними появляется хмурая складка, – …классный парень. – Да. Классный… – кивает Аля и отводит взгляд, оставляя меня наедине с неловкостью. – Аль, в чем дело? – ласково спрашиваю я, касаясь ее руки и наклоняясь вперед, чтобы вновь наладить контакт. – Он мне… – тихо отзывается подруга. – Вроде как… нравится. По-настоящему. Не просто как человек. Моя очередь отстраниться. Опускаю подбородок, собираясь с мыслями. Такого я не ожидала. Вернее, я видела, что новенький приятен Макаровой, но о чем-то большем… Я и не думала! Мы ведь с ним… Мы… Между нами что-то появилось. Искорка, интерес… Симпатия! Причем взаимная. Вроде бы меня подташнивает. – Тась… Судя по твоей реакции, я тут такая не одна. Уже хотела было выпалить, что одна, но язык не поворачивается солгать. Кому угодно, только не ей. Мне тоже нравится Олег. До сегодняшнего вечера это не было таким явным, зато после… все именно так. – Не одна… – выдавливаю сквозь сухость в горле. – Не знаю, что и сказать, – растерянно произносит Аля. – А я знаю. Мы в дерьме… – Да. И я чувствую его запах. Напряженное молчание сжимает со всех сторон. Сдавливает и душит. Этого ведь не могло случиться. Не с нами. Не может быть! Я не хочу в это верить! Не хочу! Поднимаю голову и смотрю на Макарову. Я знаю девчонку десять лет. Она мне как родная. Да у нас иногда один мозг на двоих. А теперь еще и сердце? Бред какой-то… Я люблю Алю. Очень сильно. И готова разделить с ней все-все. Только любовь разделить невозможно. Такое отдают полностью, а после прощаются навсегда. Конечно, о любви к Олегу еще и речи быть не может, но я что-то к нему почувствовала, а это уже звоночек. Треугольник – опасная фигура. Вершины связаны между собой, и лишь две из них могут быть счастливы. Третья будет страдать. И я не хочу, чтобы третьей стала я… или Аля. Правило номер восемь из нашего списка о крепкой дружбе стучит по черепушке, напоминая о себе. По сосредоточенному выражению лица подруги догадываюсь, что она думает о том же. – Значит, Дымарский идет лесом? – спрашиваю с улыбкой, но без особого веселья. – А у нас есть еще варианты? – Если мы не хотим разрушить нашу дружбу, то нет. – Значит, идет лесом, – твердо подводит итог Аля, но в ее голосе прослеживается легкая грусть. Свет фар ослепляет на секунду. Вглядываюсь в очертания прибывшей машины. Большая и белая – папина. Очень кстати. Кажется, нам обеим нужны передышка и время, чтобы все обдумать и смириться. В конце концов, на Дымарском свет клином не сошелся. Ну, мальчик. Симпатичный и веселый. Таких будут сотни. Нам не из-за чего ссориться. Нужно только пережить минутную слабость, и скоро все станет как прежде. – Обе к нам – или Алю домой? – уточняет папа, когда мы едем по улицам засыпающего города. – Домой, – тихо отзывается Аля, глядя в окно. Мы не договаривались о ночевке сегодня, и в ее ответе нет ничего необычного, но и спонтанные пижамные вечеринки для нас не редкость. Дымарский нас обеих немного выбил из колеи, и мне это совсем не нравится. Но сейчас я тоже хочу побыть одна, поэтому решаю не настаивать, а просто тоже отворачиваюсь к окну. В салоне автомобиля повисает гнетущая тишина, которую никто не собирается нарушать. Привозим Алю к дому и ждем, пока она зайдет в подъезд. Прежде чем закрыть дверь, подруга оборачивается и машет на прощание. Поднимаю руку и активно ею трясу, даже не уверенная в том, что Аля меня видит. «Все как всегда, ничего не изменилось», – твержу себе, а после устало откидываюсь на спинку сиденья. – Вы поссорились? – спрашивает отец, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида. – Вели себя слишком тихо. – Нет. Просто вечер был стремным. – А по-русски можно? – Плохая вечеринка, пап. – Хорошо, что она не последняя в вашей жизни. – Точно… – вздыхаю я, выпуская наружу вместе с воздухом дурные предчувствия. Она, может, и не последняя, но не хотелось бы, чтобы стала переломной. И не станет. Мы ведь все решили. Только почему мне так горько? Когда мы с отцом выходим из лифта, в нос бьет резкий запах сигаретного дыма, а с этажа ниже слышится приглушенный знакомый голос. Короткие фразы, односложные ответы. Разговор по телефону, это точно. – Пойди скажи Глебу, что я прощу его только один раз. В следующий – возьму за ухо и отведу к отцу. – Не за что будет. Я ему сейчас оба уха оторву, – недовольно цежу я сквозь зубы. Шагаю к лестнице и спускаюсь на пролет ниже. Глеб стоит лицом к приоткрытому окну, не замечая моего приближения. Верхушки деревьев качает тихий ветер, а внутри меня раскачиваются эмоциональные качели. – Ага… Да… Угу… – говорит Юдин, придерживая мобильник плечом. Дожидаюсь, когда Глеб закончит разговор, а затем подхожу и хлопаю его по руке, в пальцах которой зажата сигарета. Окурок падает на пол, рассыпая красные искорки по светлой плитке. Тушу его, не жалея подошвы туфель. Глеб таращится на меня, пребывая в легком ступоре от происходящего, а я гневно дышу носом, глядя прямо в глаза недоумку, которому жить надоело. Если его отец узнает, то совсем скоро у меня будет много пакетиков с конфетами и печеньем и повод посетить не самое приятное место с кучей мраморных плит. – С ума сошла? – произносит Глеб, наклоняясь, чтобы подобрать окурок, и выкидывает его в окно. – У меня к тебе тот же вопрос! – Тебе-то какое дело? – хлестко произносит он, стреляя в меня суровым взглядом. Словесная пощечина ощущается слишком по-настоящему. И что за день такой? Каких богов я разгневала, а главное, чем? Смотрю на парня, которого с детства считала другом и который теперь по неизвестным мне причинам вдруг стал вести себя, как полный идиот, и у меня окончательно заканчиваются силы. Горечь и печаль смешиваются со злостью на несправедливость судьбы. Мало того что Аля запала на того же парня, что и я, так еще и этот… Что я ему сделала? Или что он сделал с собой? Я едва узнаю в нем Глебку-Хлебку. И дело не только во внешних изменениях, такое чувство, что ему промыли мозги инопланетяне или он целое лето сосался с дементорами. – Знаешь что? – шиплю я, прищуриваясь. – Пошел ты! Я не понимаю, в чем дело, да и плевать! Не хочешь со мной общаться? И не надо! Я просто пришла сказать, что мой папа знает, чем ты здесь занимаешься, а в следующий раз и твой окажется в курсе. Собираюсь гордо развернуться и удалиться, но Глеб ловит меня за предплечье на середине оборота и шагает поближе, заглядывая в глаза: – Ты чего ревешь? До того как он спросил, я этого даже не замечала, но сейчас ощущаю, как влажные дорожки холодят щеки под натиском прохладного ветра, задувающего в окно. Стираю их свободной рукой и резко дергаюсь: – Тебе-то что? Глеб держит крепко, не позволяя уйти. Отвожу взгляд, ругая себя за слабость. Глеб, Аля… Почему все, что было привычным и казалось крепким, в один миг начало рушиться? И если с Алей я уверена, что мы все уладим, то с Глебом… Он ведь ничего и не сказал мне, даже не попытался. Обходит стороной, словно у меня какая-то зараза, а все мои попытки прояснить ситуацию он отсекает. Ну и пожалуйста! И не нужно! И снова с ресниц срывается пара предательских соленых капель. – Тебя кто-то обидел? – обеспокоенно спрашивает Глеб. – А что? Побежишь разбираться? – отвечаю я и резко втягиваю носом воздух. – Морду ему набьешь? – И не только. – Тогда можешь с разбегу об стенку стукнуться. – Поднимаю голову и сжимаю губы, глядя ему прямо в глаза и стараясь контролировать эмоции настолько, насколько возможно. – Тася… – вздыхает Глеб, ослабляя хватку на моей руке. – Я… Замираю в ожидании, надеясь услышать хоть что-то, но он молчит. Отступает, отпуская меня и кусая щеку изнутри. Он всегда так делает, когда очень нервничает или расстроен. Может, у него какие-то проблемы, а я, дура, истерики закатываю? – Что случилось? – спрашиваю спокойно, без обычной крутизны, словно нам – опять семь и самая большая проблема, если мама не выпустит гулять, после того как зайдешь домой попить воды. – Ничего не случилось, – сухо отвечает Глеб, засовывая руки в карманы спортивных штанов, а потом вытаскивает зажигалку и принимается крутить ее в пальцах. – Вот и поговорили… – усмехаюсь я. – Что ты хочешь от меня услышать, Тась? – Да хоть что-нибудь вразумительное… Когда ты начал курить? – Летом.