Что? Ничего не случилось! Ничего, блин, кроме катастрофы вселенского масштаба. Меня предала лучшая подруга; парень, который мне нравится, начинает отчего-то меня больше раздражать, чем привлекать, а мой, казалось бы, единственный друг забил на меня, потому что у него появилась девушка. И все прекрасно! Замечательно! Лучшее время в жизни! В глазах появляются слезы, и я накрываюсь одеялом с головой. Чувствую, как мама наклоняется ниже и прижимается щекой к моему лбу. Она обнимает меня через преграду и срывает последний хлипкий замок на двери, за которой я спрятала боль и разочарование. Есть что-то отпускающее в объятиях матери. И я позволяю самому родному человеку увидеть меня без ширмы стойкости и безразличия. Выпускаю наружу все, что копилось последние пару месяцев, и рассказываю историю с самого начала, наблюдая, как мои ладошки крепко сжимают теплые и ласковые руки. – Девочка моя, какой ужас, – произносит мама, не пытаясь скрыть негодование. – Просто кошмар! Я бы хотела сказать, что это ерунда и ты обо всем забудешь, только сама знаю: легче не станет. – А вообще станет? – спрашиваю с царапающей душу надеждой. – Конечно. Такое нужно пережить. Ты у меня сильная девочка. Дай себе время. И не надо прятаться здесь, так проблемы не решаются. – Знаю, мам… Но лучше мне еще немного побыть в изоляции. Не хочу никого из них видеть, для их же безопасности. Думаешь, папа обрадуется, если меня придется забирать из полицейского участка? – Собираешься побить их всех? – усмехается мама, глядя на меня больше с одобрением, чем с предостережением. – И теперь массу набираешь? Она в молодости была грозой района, все ее врагини ходили и оглядывались, переживая за свои прически. Мне папа рассказывал и, по-моему, даже восхищался. Может быть, поэтому и я рассматриваю подобный вариант развития событий. Лучше пусть тебя боятся и недолюбливают, чем унижают и смеются, – закон джунглей, – а школа тот еще обезьянник. – Не хочу, но могу… – бурчу, сдувая надоедливую кудряшку со лба. – Тогда и правда тебе лучше посидеть дома, пока не остынешь. Во всех смыслах. Похоже, снова температура поднялась. – Мама трогает мой лоб, а после убирает руку, недовольно поджимая губы. – Никакого спорта, пока не выздоровеешь! Ясно? – Кристально… – сухо отвечаю я, предвкушая еще несколько дней самобичевания. Если я ничего не делаю, то думаю. Но думать получается только о плохом. – Тась, мне с трудом верится, что Аля могла так поступить с тобой. Совсем на нее не похоже. Ауч! Удар в больное место. Ничего меня не задевает так сильно, как подстава от Макаровой. – И я тоже так считала, мам. Но Олег бы точно не стал врать. – Уверена? – А зачем ему это? – Мальчики не отличаются особой хитростью, но и списывать со счетов их нельзя. Ты сама говоришь, что у тебя к нему двоякие чувства. А это уже интуиция, доченька. Иногда стоит к ней прислушиваться. – А ты сразу влюбилась в папу? – Конечно, нет! Он раздражал меня до ужаса. Весь такой правильный и спокойный, что хотелось станцевать у него на макушке, лишь бы увидеть хоть какие-нибудь человеческие эмоции. – И-и-и?.. Как получилось, что вы вместе двадцать лет? Мама меняется в момент. На лице проступает сияние нежности, взгляд теплеет. Она определенно вспоминает что-то очень хорошее и дорогое сердцу. – Только рядом с ним я могла быть собой, – признается она с улыбкой. – Ничего из себя не строить и не переживать из-за потери имиджа. Он принял меня такой, какая я есть, полюбил и уже не отпустил. – Прямо как Аля с Макаром, – ухмыляюсь я, вспоминая эту парочку. Ну ведь правда. Бойко (так же, как и я) знает Алю совсем с другой стороны: с нормальной, настоящей. Он видит, что она не идеальна, но до сих пор ходит за ней хвостиком, несмотря ни на что. Пуленепробиваемый пацан. Вот за что я его и уважаю. Какие глубокие чувства. И почему Аля ничего не замечает? – И не только Аля с Макаром, – говорит мама, хитро улыбаясь. – А кто еще? – Ох, доча… Когда у тебя глаза-то откроются? – О чем ты? – Проехали, – отмахивается она. – Сама скоро поймешь. – Мам, что мне делать? – Отмечу сегодняшний день в календаре. Тася просит совета… – хихикает она, а я злюсь. – Мама! – Мама, мама… – Она качает головой, будто устала от меня, но я-то в курсе, что это просто дразнилки. – Как минимум тебе стоит поговорить с Алей еще раз. – Мне сложно… Я тоже натворила дел. – Вспоминаю, что на диктанте по иностранному повела себя, как настоящая жаба. – Она злится и вряд ли будет разговаривать со мной. – А я думаю, она скучает по тебе, как и ты сама, – произносит мама и проводит пальцами по моей щеке, глядя в глаза. – Вы ведь подруги. И ты это знаешь. Хотелось бы верить… Тоска ложится камнем на грудь. Три дня постельного режима я практически ни с кем не общалась. Не хотела. Даже переписку с Дымарским свела к минимуму, объясняя это тем, что у меня очень высокая температура и каждую минуту хочется спать. Хотя по-настоящему мне каждую минуту хочется рыдать и орать во всю глотку: ведь я не понимаю, что со мной происходит и каким боком в мыслях об Олеге постоянно появляется Глеб, облизывающий свою девушку. – Ладно. – Мама хлопает себя по коленям и встает. – Сварить тебе макароны? Я купила твои любимые фарфалле[2], и сгущенка, кажется, тоже есть. – Ну мам! – ною я. – Хочешь, чтобы на меня точно никто больше не посмотрел и я осталась старой девой?! – Один парень смотрит на тебя уже десять лет, а ты еще этого не заметила. Проблема не в твоей внешности, а, скорее, здесь, – и она стучит пальцем по голове. – У меня нет проблем с внешностью! И вообще! – хмурю брови, с вызовом глядя на мать. – Вари макароны! Такую прелесть, как я, нельзя не любить! И не важно, сколько я вешу! – А вот это – моя дочь, – довольно произносит она и выходит из комнаты, подмигнув мне, прежде чем скрыться за дверью. Бантики в сладкой подливке блестят на тарелке, и я улыбаюсь, хватая вилку. Один кусочек, и ты уже в раю. Еда богов, и пусть никто не разделяет моих вкусов, но я ни за что не откажусь от любимого блюда, даже под страхом целлюлита и прыщей. Но стоит мне поднести лакомство к губам, как стук в дверь заставляет остановиться. Кого еще принесло? Папа звонил и сказал, что задерживается из-за инвентаризации. Мама двадцать минут назад уехала на встречу с тетей Снежаной, и они не могли обсудить все сплетни так быстро. А больше… больше я никого не жду. Кто бы это ни был, ему не повезло. В доме Козырь сегодня неприемный день. Собираюсь продолжить трапезу, но громкий стук в дверь снова меня отвлекает. Что ж такое?! Встаю из-за стола и топаю в коридор, по пути бросая мимолетный взгляд в зеркало. Незваный гость точно пожалеет, что пришел. Я еще неделю буду являться ему в кошмарах. Волосы напитаны кокосовым маслом, на лице – тканевая маска с рисунком панды, а из одежды на мне только огромная зеленая толстовка и розовые полосатые носки с разделенными пальцами. Да я прямо гибрид фламинго, попугая и панды, упавший в чан с маслом. Красотень! Распахиваю дверь, собираясь послать куда подальше человека, нарушившего мой покой, но стоит увидеть его, как я на автомате тяну дверную ручку на себя, желая спрятаться. Глеб ловит дверь и наполовину протискивается в щель, не сводя с меня глаз. На его лице застывает выражение, которое можно описать фразой: десять секунд до истерики и валяния по полу, задыхаясь от смеха. – Можно тебя сфоткать? – сдавленно спрашивает он, очень стараясь не заржать. – Это будет последнее, что ты сделаешь в жизни, – отвечаю я, и щеки обжигает стыд. Хорошо, хоть сквозь цветную маску будет незаметно. Вообще-то я никогда не стеснялась Глеба. Он видел меня всякой, но сейчас… Зачем приперся? – Я войду? – спрашивает Юдин, пытаясь влезть в квартиру через щель, но я его не пропускаю. – Нет. – Тебя не было в школе. – И что? – Ну-у-у… – хмурится Глеб, и смешинки в глазах парня растворяются. – Я писал тебе, но ты… – Я спала. – Три дня? – Да хоть четыре! – выпаливаю я и давлюсь сухим кашлем. Прикрываю рот ладонью и теряю контроль над проходом. Глеб все-таки проскальзывает в коридор, а сквозняк хлопает дверью за его спиной. Мысли мечутся и отскакивают от стенок черепушки, как маленькие попрыгунчики. Я не знаю, что это, но не хочу видеть Юдина сейчас. Не могу на него смотреть. Хочется заорать, чтобы он проваливал к своей девушке и посчитал ее зубы. Нестерпимая ярость заполняет грудную клетку, сдавливая до боли сердце. И до меня наконец-то доходит. Это… ревность. Но как? Почему? Меня же не должно ничего волновать. – Ты заболела? – обеспокоенно спрашивает Глеб. – Все нормально. – Родители дома? – Нет. – Тебе что-то нужно? Хочешь, сделаю чай или что-нибудь еще? И в его словах нет ничего странного. Глеб частенько сидел со мной, когда я болела. У него, конечно, были и свои корыстные цели – он надеялся, что подхватит простуду и тоже отправится на больничный. Даже один раз умолял меня чихнуть ему в рот. Идиот… Наши детские воспоминания вызывают скулящую грусть. Смотрю под ноги, не желая видеть лицо друга. И внезапно на душе становится пусто… и одиноко, даже несмотря на то, что Юдин находится в шаге от меня. Чувствую себя на вершине снежной горы под порывами ледяного ветра. Я почему-то всегда считала, что он – только мой. И так будет всегда. Подумаешь, девушки: они парню меня не заменят. Да и я их ему не заменю. Но теперь уже – не их. Ее. Ту самую русоволосую куколку, с которой он целовался у кинотеатра. А если у них все серьезно? Я даже через расстояние ощутила, какая нежность струится между ними. А между нами – что? Только воспоминания и старые привычки… – Нет. Ничего не нужно. Тебе… – лопочу я, заламывая пальцы. – Тебе лучше уйти. Подхватишь еще бациллы, а послезавтра – игра. – Но…