Партизанская гражданская война в Анголе Партизанская война в Бангладеш Партизанская война в Боливии Война с наркотиками в Боливии Партизанская война в Бирме Центральная Америка Война в Чаде Конфликт в Чили Партизанская война в Колумбии Война в Восточном Тиморе Эквадор Гражданская война, Сальвадор Эфиопия – Эритрея, война Гватемала, партизанская война Священная война – джихад Индия – Пакистан, война Индия: Сикхско-индусская война Иран-иракская война Кампучия – Вьетнам, война против партизан Курдская война за независимость Ливан Либерия – гражданская война Марокко – Полисарио, война Мозамбик, партизанская война Война в Никарагуа Северная Ирландия, террористическая война Перу, «Сияющий путь» Филиппины, коммунистическая война Судан – гражданская война Шри-Ланка, гражданская война Того АНК в ЮАР Бигл не выключал видео, и когда он поднял глаза, там, по воле судьбы или по совпадению, был Роммель – любимый нацист Америки. Почему он нам так нравился? Из-за войны в пустыне? Из-за танков? В пустыне чисто и сухо. Жарко, но жара – это нормально. Влажность – залог венерических болезней. Убивают машины, а цель – убить эти машины. Пришло время свериться с параллельной вселенной – реальностью. Реальность сказала «да». Пустыня была лучшим местом для ведения бронетанковой войны, и только там воздушная мощь играла действительно решающую роль. В «Воюющем мире» об этом говорилось очень ясно. Значит, решено. «Вторая мировая война – 2-V» будет войной в пустыне с применением авиации и танков. О да! У него получилось! Какая мысль! Какой образ! Он начал нажимать кнопки на пульте. Ему пришло в голову название – «Бомбардир». 1943 год. Пэт О’Брайан пытается показать, почему американцы должны бомбить людей с большой высоты. В отличие от пикирующих бомбардировок. Чтобы доказать свой тезис, он устраивает демонстрацию и буквально сбрасывает бомбу в бочку с высоты 20 000 футов. Позже один из кандидатов в бомбардиры в школе бомбардировщиков замирает над целью. «Когда я смотрю на цель, я вижу людей. Женщин и детей. Эти письма… – они от его мамы. – Она говорит, что я стану убийцей!» Но капеллан (не Пэт О’Брайан, на этот раз он главный бомбардир) объясняет: «Цели противника повсюду. Но твои – ясны и ограниченны. Ты не стреляешь в женщин и детей… Ведь для этого американских бомбардировщиков и учат попадать в цель». Мальчик верит. Его совесть чиста. Он может продолжать сбрасывать бомбы и делает это. В кульминационной сцене они пролетают над японской фабрикой боеприпасов. Мы применяем высокоточное или стратегическое насилие только потому, что нас вынуждает враг. Убийство оправдано до тех пор, пока человек не получает от него удовольствия и совершает его аккуратно, желательно с безопасного расстояния… Член экипажа: «Сбрось бомбу им в дымоход». Бомбардир: «В который?». Член экипажа: «Центральный». Бомбардир: «Без проблем». Бигл знал, что позаимствует эту сцену. Он не знал, где ему взять дымоход в пустыне, но ему было необходимо это процитировать. Наша война будет настолько точной, что мы будем сбрасывать бомбы врагам прямо в дымоходы. Но даже пальцем не тронем ни женщин, ни детей, ни гражданских любого рода. Тут он вспомнил о серьезной проблеме. Кто же может напасть на Америку? Да даже на американский форпост. Неужели у нас нет мест типа Фолклендов? Пуэрто-Рико? Виргинские острова? Гуам? Один из островов в Тихом океане? Положение было откровенно жалким – никто не собирался нападать на Америку. Возможно, в этом не было необходимости. Это своеобразный ремейк Второй мировой войны. Что если, вместо того чтобы умиротворять Гитлера, выступить против него раньше? Гитлер вторгается в Польшу. Может быть, мы извлекли уроки из Второй мировой и на этот раз поступим умнее. Мы выступим против него, когда он вторгнется в Польшу. Вот и отлично. Никому не придется нападать на США. Мы просто должны найти Гитлера и заставить его вторгнуться в Польшу. Это выполнимо? Да. Вокруг много Гитлеров и много Польш. Этого было достаточно? Это было оно? Да. Бигл встал и потянулся. Он вышел из проекторной с чувством невероятной гордости. Сам того не сознавая, он шел размашистой походкой, знакомой каждому, кто смотрел классические вестерны: он вышагивал как сам Джон Уэйн. Агнес Пшишевски обняла свою маму. Хотя Агнес росла перед телевизором, где тот, кто терял работу или увольнялся, всегда находил что-то намного лучше к концу телесериала, она постепенно поняла, что поступок ее матери был жестом огромной поддержки. Мать и дочь впервые за много лет снова сблизились. Они вместе выбирали одежду для предстоящего интервью Китти с Джо Брозом. – Я не соглашусь на эту работу, – сказала Китти, – только если это не поможет мне сделать что-то для тебя. Когда Китти встала перед зеркалом в ванной и начала делать прическу, Агнес предложила расчесать ей волосы. В детстве она любила это делать, но не делала с семи лет. Китти еле сдержала слезы. Чез и Бо были примерно в полуквартале от них. Они сидели в угнанной машине с номерами, приобретенными на долгосрочной парковке в аэропорту Лос-Анджелеса. Они решили взять Пшишевски, когда она подойдет к своей машине, припаркованной на улице. Это был самый быстрый и чистый способ. Как только человек оказывается в машине, остановить его очень сложно, а после остановки его бывает трудно оттуда вытащить. Они и раньше делали подобное. Но у них все равно был план. Чез сядет за руль и начнет движение, как только Китти откроет входную дверь. Затем Бо, у которого был приятный голос и довольно безобидный вид, скажет: «Извините, мисс, не могли бы вы мне помочь? Мне кажется, мы заблудились». Она остановится. Он выйдет из машины с картой в руке. К тому времени, когда она увидит пистолет, он уже будет совсем рядом с ней. Чез, у которого вставал член даже при мысли о ней, распахнет заднюю дверь. Бо затащит ее внутрь. Она будет жива, когда они закончат. На ее теле не останется никаких видимых повреждений. Но, скорее всего, она долго-долго ни с кем не будет разговаривать. Когда из проекторной перестали поступать команды, Тедди Броуди встревожился. Он очень ждал, что Бигл скажет хоть что-нибудь о его одностраничной пропаганде. Точнее, он ожидал, что Бигл похвалит его, оценит по достоинству и даст ему возможность сказать: «Пожалуйста, сэр, не могли бы вы прочитать мой синопсис». Тедди протиснулся между парой мониторов и заглянул в щель между ними. Проекторная была пуста. На мониторах шло видео, но никто не его смотрел. На углу панели управления лежал одинокий листок бумаги, который мог быть, а мог и не быть его текстом. Его сердце ушло в пятки. Он решил войти в комнату. Он никогда этого не делал, разве что в первый день работы, когда ему устроили экскурсию по «СинéМатт», чтобы показать, как его скромные усилия воплощаются в режиссерской комнате. Если уж на то пошло, он не входил без приглашения ни в одну комнату с шести лет. Или семи. Или восьми. Или пяти. Он заблокировал это воспоминание. Что именно он заблокировал? Когда он положил руку на ручку двери, на него что-то нашло – ужасный страх, который пронизывал его до нутра. Точнее, до самого сфинктера. Он знал, что в тот раз застал родителей за сексом – это не большая редкость для ребенка. Но почему это так его травмировало? Почему на его глаза наворачивались слезы? Это были слезы ярости. Он повернул ручку. Дверь распахнулась на петлях, не издав ни звука. Внутри его никто не ждал – ни видение, ни тиран, ни ярость, ни слезы. Только пустая комната с множеством тихих экранов, с которых в воздух вылетали мерцающие краски и тут же тускнели, не найдя отражающих поверхностей. Тедди вошел внутрь, в глубине души зная, что поступил правильно. Ведь он всегда был хорошим мальчиком. Слишком хорошим. В этом мире приличие, вежливость, пунктуальность, честность и искреннее уважение не были инструментами для достижения успеха. Он сомневался, что такой мир вообще существовал где-либо и когда-либо. Сейчас силой считалось знание, даже украденное – особенно украденное. Сейчас ты говоришь людям то, что они хотят услышать: не правду – она никому не нужна. Правду можешь рассказывать самому себе, если тебе нравятся кривые и уродливые зеркала. Сейчас украденное место в титрах фильма оценивалось больше, чем его отсутствие, а единственным правилом плагиата была убежденность, что твои адвокаты и бухгалтеры хитрее, чем у того, кого ты решил обокрасть. Черт возьми, ему пора было повзрослеть или уйти. Уйти – не домой, разумеется, – а в какой-нибудь приют для неудачников, вроде университета. Он подошел к пульту, бесшумно ступая по ковру. Там он увидел свою работу. На ней не было оценки. А он ожидал, что будет. Тупой рефлекс. Он увидел скудные заметки Бигла – названия. На кухне стояла бутылка игристого вина. Бигл подумал, что заслужил выпить шампанского в свою честь. Он позвонил домой – хотел позвать жену, но ее не было дома. Он вышел в приемную и… там сидела незнакомая женщина. А Китти была такой замечательной, пока не сошла с ума. По крайней мере, он мог бы отпраздновать с ней, и она бы притворялась счастливой, даже если бы он не сказал ей, за что именно они пили. Он мог позвонить Дэвиду Кравицу. В конце концов, Дэвид был единственным в мире человеком, который знал. Кравиц ответил на звонок. – Я тут стою с игристым вином в руке. И ты тоже себе налей. Потому что я все придумал, – сказал Бигл. На другом конце линии Кравиц откинулся назад, закрыл глаза и облегченно вздохнул. В этом и заключался ад работы. Ждать, пока чертовых гениев посетит муза. Этот процесс был непредсказуем и всегда занимало ровно столько времени, сколько требовалось. – Сейчас открою бутылку, – сказал Кравиц, – и выпью за вас по телефону. Бигл подождал. Кравиц вернулся, и их бокалы звякнули о телефонные трубки. Пока Кравиц просматривал свой календарь встреч, чтобы узнать, кого придется отменить, чтобы увидеться с Биглом в этот день, или, самое позднее, завтра утром, он вспомнил, что его беспокоит дело с секретаршей. – Линк, эта Пшишевски, ваша секретарша, она была хороша? Кравиц подумывал отправить ее в безопасное место, где он мог бы следить за ней, не прибегая к услугам «Юниверсал Секьюрити». – Она была великолепна. – Это точно.