– И насколько крепким был твой старик? – Большую часть жизни он работал в литейном цехе. Ты когда-нибудь была в литейном цехе? – Нет. – Там делают формы. В формы заливают расплавленный металл. Большинство форм делается из песка. Обыкновенный мокрый песок. Как на пляже. И вот, человек всю жизнь таскает ящики с мокрым песком, ведра с расплавленным металлом. Пятьдесят кило, сто, двести пятьдесят, сколько угодно. Целыми днями. И это ужасно горячо. Металл разбрызгивается. Попадает на голую кожу. Ты не можешь просто бросить это, потому что у тебя в руках пятьдесят килограммов раскаленного алюминия, горячего и жидкого, как твой утренний кофе. Вот насколько крепким был мой старик. – Довольно крепким. – Довольно крепким. Это мужская работа. Хорошая работа для мужчины. Но проблема была в том, что он пил. Так что, когда он прогуливал работу и просаживал деньги в баре, мы жили не очень хорошо. В основном, когда он напивался, он злился и выбивал из меня дурь или, во всяком случае, пытался. Мне оставалось просто терпеть, пока он не решал, что сделал достаточно, или пока не ложился спать. Я не жалуюсь. Так бывает, пока ребенок не вырастет достаточно взрослым, чтобы найти себе свой дом, или достаточно сильным, чтобы постоять за себя и сказать «с меня хватит». Так устроена жизнь, ты же знаешь. – Если бы у тебя был сын, ты бы так его воспитывал? – Что ты имеешь в виду? – Ты бы стал бить его до тех пор, пока он не стал бы достаточно сильным, чтобы дать сдачи? Мне приходится остановить свой рассказ и подумать об этом. Забавно, ведь может показаться, что я думал об этом раньше, и не раз. Но я никогда не задавался таким вопросом, и никто другой не задавал мне его вот так в лоб. Я не рос с обычной для ребенка мыслью, что, будучи взрослым, я не позволю себе так относиться к своим детям, всегда буду разрешать им не спать допоздна и есть конфеты, или что там детям кажется несправедливым. О да, я всегда буду справедливым и не стану наказывать их без повода. И все в таком духе. – Я всегда говорил, что никогда не буду пьяницей, как мой старик. И никогда им не был. Я вроде как хотел, чтобы рядом была женщина. Мать. Мужчине одному растить ребенка – это тяжело. Особенно когда рядом нет никого – ни бабушек, ни тетушек, ничего. Это была просто неудача – что моя мать не оставила никого вместо себя, чтобы меня воспитывали. Так что, нет, не стал бы. Если бы рядом была женщина. Можно обойтись и без этого. Есть и другие способы превращения мальчика в мужчину, кроме постоянных побоев. Может быть, они не такие эффективные, – в шутку говорю я, – но они есть. Конечно, есть. – Ты собирался рассказать мне о последнем разе, когда ты заставил его остановиться. – Мне было около пятнадцати. Почти пятнадцать. Он пришел домой, снова пьяный. А значит, без денег. Мы начинаем спорить. Мне не стоило ввязываться, потому что даже пьяный в стельку, он чертовски больше и сильнее меня. На порядок. Он начинает бить меня. Я говорю ему: «Не надо больше. Хватит». Он замахивается на меня. Я уворачиваюсь. Это еще больше его злит. Тогда он набрасывается на меня по-настоящему, метит кулаком со всей силы. Я не убегаю. Не прячусь. Я делаю шаг навстречу и принимаю удар вот сюда. – Я показываю на свой лоб. – Он ломает руку. Он чувствует это даже по пьянке. Он отходит и смотрит на нее. На свою руку. Он держит ее, обнимает, и ему так больно, что он больше не может меня бить. Я не бил его, но я победил. Я ушел. И больше не вернулся. Официантка стоит за стойкой и курит. Она видит, что Мэгги допивает кофе, подходит с кофейником и наливает нам. – Простите, у вас нет лишней сигареты? – спрашивает ее Мэгги. – Конечно, милая, – отвечает она. Она дает Мэгги сигарету. Протягивает мне пачку спичек. На обложке нарисован силуэт девочки с конским хвостом. Под ней написано: «Затянись». Я прикуриваю сигарету Мэгги. Отдаю спички официантке, и она уходит. Мэгги смотрит на меня сквозь дым. Наверное, она разыгрывает какую-то сцену. Это нормально. Это женские или актерские штучки. – Ты любишь меня, Джо? – Да, наверное, люблю, – говорю я. – Тогда отвези меня домой, – говорит она, – и займись со мной любовью, Джо. Глава тридцать седьмая В одном я был прав: как только это начинается, остановиться уже невозможно. Миссис Маллиган приезжает в семь, всего через несколько часов после нашего возвращения домой. Мы все еще не ложились спать. Она занимается своими делами. Я отпрашиваюсь с работы. Мы с Мэгги спускаемся вниз, умирая от голода и жажды, часов в одиннадцать-двенадцать. Миссис Маллиган делает нам апельсиновый сок, чай и булочки. Интересно, она заметила, что мы изменились? Да. Любой бы заметил. Я не знал, что так бывает. Нам удается выпить сок, но мы не можем допить чай с булочками. Мы нужны друг другу. Опять. Мы готовы вернуться наверх. Или на диван. Или на террасу. Нам очень нужно побыть наедине. – Мэри, – говорит Мэгги. – Да, Мэгги, что я могу для вас сделать? – Почему бы тебе не взять пару дней отпуска. – Вы как дети, ей-богу, – говорит она. – Американские дети, не ирландские. Ни один ирландец, даже подросток, не будет так себя вести. В ирландской воде есть что-то, что поддерживает человеческие железы на разумном уровне. В Калифорнии такого совсем нет. Может быть, оно вымывается при доставке воды с севера. В Ирландии мы получаем воду прямо с неба, со всем что причитается, как и задумал Бог. – С сохранением зарплаты, – говорит Мэгги. – Я и не сомневалась. Может, мне приготовить вам ужин перед уходом? Салат, который можно просто достать из холодильника, или что-то, что можно разогреть в духовке? – Не надо, спасибо. – Он ведь уже не мальчик, – говорит миссис Маллиган. – Ему нужно нормально питаться, чтобы поддерживать силы. – Я люблю его, Мэри. – А-а-а. Ну да. Понимаю. Тогда я пойду. – Не распускай о нас сплетни, хорошо? – О нет, мисс. Я бы никогда не стала сплетничать о вас. Ну, что ж. Я тогда пойду. Она идет и собирает свою сумку и пальто, которое не надевает на жаре, но всегда носит с собой. Она идет к выходу. Затем поворачивается и возвращается. – Мисс Лазло, я должна вам кое-что сказать. За мной пришли. Они говорят, что из иммиграционной службы, но я не знаю, правда ли это. Я думаю, что нет. Дело в том, что я здесь нелегально. Может быть, вы об этом не знали. Они сказали, что сдадут меня и вышлют. Как думаете, сколько денег я заработаю, моя полы в графстве Корк? К черту ирландскую воду – одни дожди и сырость, ад для человека с ревматизмом. Тех денег не хватит на то, чтобы удержать душу в теле, не говоря уже о крыше над головой. Они хотят, чтобы я им про вас кое-что рассказала. О вас и о нем. Вы действительно вместе или что-то задумали. Я боюсь их. Миграционная полиция меня презирает, и деваться от них некуда, понимаете? Но я не стукачка. Никто из моих людей никогда не был стукачом. И никогда не будет. – Если они придут снова, скажи мне, – говорит Мэгги. – Если понадобится адвокат, я тебе его найду. А пока расскажи им… то, что видела. – Что вы влюблены в этого болвана? – Да. – Так и сделаю. До свидания, мэм. – Хорошо, Мэри. Так и надо. Она уходит, и нам нет никакого дела до того, что Мэл Тейлор и «Юниверсал Секьюрити» все еще нас проверяют. Какое, нахрен, может быть дело? Мы теперь в другом мире. Мы занимаемся любовью. Мы разговариваем. Пару раз мы выходили на пляж, но мы хотим прикасаться друг к другу так, как не сделаешь на публике. Мы остаемся дома – не отвечаем на звонки, не выходим на улицу – около трех дней. Мы говорим о том, что, возможно, будем вместе сниматься в кино. По-настоящему. Я говорю, что мой бред – это бред. Мэгги говорит, что это у всех так. Она уверяет, что я нашел хорошую рукопись и надо посмотреть, можно ли написать по ней хороший сценарий. Когда и если я встану с постели и пойду в офис, то найду агента и сделаю ему предложение. Со сценарием про Екатерину все сложнее. Он противоречит здравому смыслу. Поэтому для нее нужен именитый автор. Следовательно, дорогой. И поэтому его нужно оплачивать из чужих денег, через сделку по разработке, которой у нас еще нет. Я рассказываю ей еще немного. О том, как я ушел из дома, один, почти в пятнадцать лет, и Паскуале, отец Джоуи, взял меня к себе. Дал мне дом, на год-полтора, пока мы с его сыном не пошли в морскую пехоту. Джоуи был старше меня. Мэгги, конечно, постоянно спрашивает меня об Аннет – вышло ли у меня что-нибудь с сестрой Джоуи. Ну, мы с ней много баловались. А в те времена невестам все еще полагалось быть девственницами. Это же было прямо перед появлением противозачаточных. Все, кто трахался, залетали. На каждой свадьбе невеста сияла и выглядела пухленькой, а жених смущался и мечтал оказаться где-нибудь в другом месте. А она была сестрой Джоуи, и если бы я трахнул ее, мы с Джоуи рассорились бы навсегда. Я не хотел этого делать. Я любил Джоуи как брата. А Паскуале – как отца. Потому что он был для меня больше отцом, чем тот мудак, который сломал руку о мою голову. – Что же ты сделал? – спрашивает Мэгги. Я смущаюсь, потому что, конечно, она все поняла правильно. Я просто говорю: – Мы баловались. Она требует, чтобы я уточнил. Руками? Да. Она брала в рот? Ну, разок. Как это было? Почему всего раз? – Не очень хорошо получилось, вот почему. А что насчет меня? Я использовал свой рот с ней? – Мне было пятнадцать, я никогда об этом не слышал, – говорю я Мэгги. Это ей кажется очень смешным. Она обнимает меня, целует и говорит: – Я люблю тебя, Джо Броз. Услышав это, я попадаю в другое измерение. Но Мэгги опять за свое: – Ну же, неужели ты ни разу в нее не вошел? Неужели даже не пытался? Не, не, я же говорил тебе, она сестра Джоуи, она боялась забеременеть, Паскуале бы меня выгнал. И куда, черт возьми, я бы пошел? – Я тебе не верю, – говорит она. – Она была верующей католичкой и хотела оставаться девственницей, – говорю я ей. – А-а-а, – говорит Мэгги, – ты трахнул ее в задницу. Она хихикает. – Нет, – говорю я. – Не лги мне, Джо Броз, я люблю тебя, ты не можешь мне лгать. Ладно, да, я признаюсь. Почему я смущаюсь? Потому что никому в жизни этого не говорил? Я люблю ее. Может быть, у нас есть будущее. Может быть, маскарад стал реальностью. Иллюзия, стала реальностью. Может быть, в следующий раз Магдалена Лазло сыграет Екатерину Великую, а я – Потемкина. Встав наконец с ее ложа, я позволил моей императрице одеть меня как ее продюсера. Забудем ли мы Джона Линкольна Бигла и наши поиски его тайны? Думаю, мы не знаем. Думаю, мы слишком увлечены друг другом и нашими возможностями, чтобы об этом знать. О наших занятиях любовью я скажу вам лишь одно. Когда мы легли в постель в первый раз, я потянулся к ящику рядом с кроватью, где, как я знаю, лежат презервативы. Я везде был в этом доме. Я знаю все в этом доме. Она кладет свою руку на мою, чтобы остановить меня. Никто из нас не обсуждал ни ВИЧ, ни СПИД, ни анализы крови. Также я практически уверен, что она не пользуется никакими другими средствами контрацепции, по крайней мере, таблетками или диафрагмой. Если мы займемся сексом без презерватива, может быть, кто-то родится, а может быть, кто-то умрет. – Ты любишь меня, Джо, – говорит она. Я отвечаю: – Да. – Может быть, кто-то родится, – говорит она, – а может быть, кто-то умрет.