– Уверяю вас, мистер Дарвин, умные пациенты невероятно повышают образовательный уровень врача. – Кстати, об умных пациентах. Что нового у вашего Маркса? – Интересный случай. Даже весьма интересный. – Интереснее, чем я? Рассмеявшись, доктор загнал синий шар в левую лузу. – Иначе. Если бы мне пришлось вас сравнивать, получился бы впечатляющий список параллелей. Кто знает, может, в один прекрасный день я возьму на вооружение ваш способ запоминания. Немного бухгалтерии моему хаосу не повредит. Беккет чувствовал действие алкоголя, он почти не завтракал и удивился переливам красок на носу Дарвина. Зажмурил глаза и тут же поделился своим открытием: – Ничего, если я вам скажу, что, натирая кий мелом, вы припудрили нос синим? Дарвин хихикнул и сел в кресло, стоявшее возле бильярдного стола у стены. Поискал носовой платок и вытер нос. – Мне нужен небольшой перерыв. От виски кружится голова. – У меня тоже. Доктор сел на второе кресло. Оба оперлись на кий и сидели в креслах с красной обивкой, чуть наклонившись, как будто только что провели напряженный турнир. – Кстати, Маркс прочитал мне ваше письмо. – Какое письмо? – Которое вы послали ему в благодарность за «Капитал». – И что я там писал? – Вы в определенной степени хвалили труд. – Ага. – Мистер Маркс очень гордится этим письмом. И особенно тем, что вы тогда взяли на себя труд прочитать книгу по-немецки. – Но вы же не?.. – Нет, конечно, нет. Ни слова. – Он правда сохранил письмо? Доктор Беккет выпрямил длинный торс и откинулся на спинку кресла. Он смотрел на бледного, склоненного Дарвина, в такой позе производившего еще более хрупкое впечатление, чем последнее время. – Знаете, мистер Дарвин, ваша теория эволюции имеет больше общего с коммунизмом, чем вы, возможно, думаете. – Я вас умоляю, к таким неверным суждениям с вашей стороны я не привык. Скажу только: кооперативные общества! – Я о другом. Мне кажется, ваши теории связаны иначе. В самом деле интересно. Я спросил у Маркса, какого он мнения о вашем учении об эволюции. И он в самых высоких словах похвалил его за то, что оно смело всю, как он выразился, «сверхъестественную дребедень». Вы своей теорией заложили естественно-историческое основание коммунизма, буквально сказал он. – Полная чушь! Природа и коммунизм, как вода и огонь! Я несколько десятков лет рассматривал под лупой скелеты животных и семена растений. Целых восемь лет жизни просматривал себе глаза, потому что изучал под микроскопом тысячи и тысячи крошечных усоногих раков из всех океанов мира. Хотите знать, почему меня не удержали от этой каторги даже черные точки перед глазами? Даже когда они начинали плясать и я больше ничего не видел, к тому же регулярно терял сознание? Доктор не успел произнести ни звука, а Дарвин уже продолжил: – На берегу Чили я нашел необычного усоногого рака, который, как я заметил годы спустя, анализируя все свои привезенные образцы, существенно отличался от описанных на тот момент видов. Чтобы вы лучше могли себе представить – он был меньше булавочной головки. Сначала я решил, это маленькое чудище, выродок. Куда там! Рассказать вам, что такого особенного было в том животном? Он просверлил себе дырку в определенном моллюске и распрекрасно жил на нем паразитом. – Но, мистер Дарвин, вы отклоняетесь от… – Знаете, усоногие обычно гермафродиты. У каждого животного есть как женские, так и мужские половые органы. Но едва я начал ими заниматься, как, помимо этого сверлящего вида из Чили, встретил самцов, состоявших исключительно из крошечной головки и огромного полового члена. Куда же подевалась самка? Кроме того, я обнаружил очень малочисленный вид усоногих, которые намертво прикрепляются к телу самки и проводят так всю свою паразитическую жизнь, никуда не отлучаясь. А еще гермафродитов, мужские половые члены которых печально скукожились, то есть они, видимо, находились на пути превращения в самку. – Достойно сожаления. Но, мистер Дарвин, мне бы хотелось… – Это нужно было исследовать! За большие деньги я заказал новый микроскоп, чтобы разобраться в столь поразительном разнообразии. Я систематически просил присылать мне усоногих изо всех океанов, брал на время коллекции из музеев естествознания, сравнивал окаменелости с живыми экземплярами и в конце концов смог предъявить доказательство того, что гермафродиты мельчайшими, почти незаметными шагами превращаются в двуполых существ, иными словами, образуют новые виды из существующих. Через восемь лет мне больше не нужно было разгадывать тайну создания видов, я практически сам стал ее свидетелем. – Вообще-то я хотел… – Однако решающий вопрос: где начинается новый вид? А в каких случаях речь идет лишь о вариативности? Прошу вас, подумайте коротко об этом. Такие удивительные метаморфозы могут в самом деле свести с ума. На примере усоногих раков я смог доказать, что сегодняшние виды – вариант вчерашних. Я назвал их «зарождающимися видами». И могу заметить, до сих пор считаю определение точным. – Мистер Дарвин, если честно, мне… – Я исследовал, пока не начинал терять рассудок от запаха спирта и не мог больше подавлять рвотные позывы, потроша вонючие крошечные трупики. Желудок мой с тех пор сокрушен, но я разгадал тайну мелких чудовищ. – Карл Маркс считает… – Позвольте мне кратко довести историю до конца. Мои впервые описанные животные, разумеется, не имели названия. И поскольку я ненавижу латынь, мне было трудно его придумать. Но история, пожалуй, ведет еще дальше. – Не сомневаюсь. – Намного более важной проблемой была следующая: все требовало новой классификации этой большой группы животных. Ведь они не моллюски, как долго думали. Они родственники крабам, то есть близкая креветкам и лангустам группа раков. Удивительное открытие. Стало быть, я переместил усоногих в совершенно другой раздел царства животных. Потребовались новые роды, новые подвиды, вся систематика пошла прахом, и я написал самый толстый свой труд. – Поздравляю! Но давайте же наконец… – А почему вы все это должны сейчас выслушивать, дорогой Беккет? Поскольку я исхожу из того, что оба моих тома о сirripedia свыше тысячи страниц в совокупности вы штудировали примерно с таким же тщанием, как я «Капитал». Одно, по крайней мере, ясно как дважды два: прообразы коммунистических утопий за все эти годы ни разу не всплывали у меня под микроскопом. Нигде. Черт бы его побрал! – Вы имеете в виду бедного Маркса? – Почему бедный Маркс? Скорее уж бедный Дарвин. Разве вы не видите, что в угоду своей левой идеологии он злоупотребляет мной и моей теорией? – Но ведь именно вы предоставляете научно обоснованные доказательства развития растений и животных. И только что мне весьма наглядно это продемонстрировали. Речь не идет о Боге, который одному усоногому раку подарил чрезмерный половой орган, а у другого, наоборот, отобрал. Нравится вам или нет, вы даете материалистическое объяснение мира и тем самым играете на руку Марксу. Дарвин застонал. Не дав ему отдышаться, доктор Беккет продолжил: – Судя по всему, Маркс – в прочих отношениях скорее немецкий грубиян – прямо-таки с нежностью любит плоды ваших трудов: замену Божьей длани эволюцией. По его мнению, метафизике нельзя нанести более тяжкого удара, чем доказать, что природа уже миллионы лет пуляет вслепую. И опять доктор не дал собеседнику вставить ни слова. – Поскольку Создатель, полагает мой пациент, навсегда повержен, он с радостью может раскрыть истинный характер религии и разоблачить ее как придуманную для людей сказку. Что, конечно, утверждали и до него, но не имея за спиной вашего естественно-научного объяснения. Маркс тоже прежде называл религию «опиумом для народа». Разве не великолепный образ? – Опиум? Это что еще такое? – Он полагает, бедные, которым нечего особенно ждать в нашем мире, утешаются верой в вечную жизнь. Вера помогает им бежать от печальной реальности, как под воздействием опиума. Поэтому он называет религию вздохом угнетенной твари и сердцем бессердечного мира. Дарвин схватился за голову, как будто предупреждая своего доктора, что у него сейчас опять начнется мигрень. Но Беккета было не остановить. – Боюсь, вам придется согласиться с тем, что власть имущие используют религию для подавления людей. Держитесь! Не ропщите! Прилежно трудитесь! Вас наверняка ждет награда на небесах. – Возможно, и так. Но почему все набрасываются на то, чего я не писал и не говорил? Я никогда не сказал ни слова против религии. – Но лишь поскольку вы, будучи джентльменом и дипломатом, не хотели выносить на публику еретические мысли. Но тем не менее они, скажем так, притаились в ваших трудах. А по вашему признанию, когда мы беседовали с глазу на глаз, в ходе работы и вы утратили христианскую веру. Дарвин счел за лучшее промолчать. – Мне, студенту медицины, тоже думалось, что изучение эволюции повлияет на библейскую веру. Когда вышла ваша книга о видах, мне было двадцать лет. И от меня не укрылось, с какой предвзятостью профессора Кембриджа отнеслись к новым научным открытиям. Не мне вам объяснять. Кто-то поскребся в дверь. Дарвин встал и впустил Полли. Она дважды ткнулась ему носом в ногу и улеглась под бильярдным столом. Доктор сказал: – Маркс прекрасно может использовать вашу работу для своей. – Но мне он не нужен. – Дарвин опять сел. – Пару дней назад мне вдруг стало ясно, что связь между вашими теориями носит звучное название. А именно – рай. – Вы хотите меня помучить? – Нет, я ваш врач и хочу, чтобы вам было хорошо. Также не намерен сыпать соль на известные мне раны. Напротив, обещаю, вам тут же станет лучше, поскольку вы, по всей вероятности, найдете для этого Маркса вместе с его коммунизмом более точное место. Мне кажется, было бы очень интересно подумать, почему он с такой жадностью хватается за вашу теорию. Я попытаюсь объяснить, только, пожалуйста, не придавайте моим словам слишком большого значения. Дарвин покряхтел, а доктор с некоторой гордостью принялся излагать ему свои мысли по поводу Эдема. – Устранив библейского Создателя, который за шесть дней создал мир со всеми его обитателями, вы, мистер Дарвин, не пошевелив и мизинцем, покончили с остальными мифами Священного Писания. Ибо если главный акт творения разоблачен как сказка, почему же остальные библейские истории должны быть истинны? Зачем же кому-то после этого верить в потоп? Или в Моисеевы скрижали. Но прежде всего – почему по ту сторону смерти непременно должен быть рай? Дарвин, пошатнувшись, встал, опять натер кий мелом и, возобновляя игру, стал искать у стола выгодную позицию. Пытался так, пытался эдак, но никак не мог найти верное положение. Наконец решил ударить белым шаром о борт в надежде на то, что, откатившись, он разобьет неудачное скопление нескольких шаров и высвободит желтый. Чарльз низко наклонился, и борода коснулась борта. Последовавший удар не принес освобождения. Собравшиеся в одном месте шары улеглись еще хуже. Дарвин, недовольный, опять сел и, почти не шевеля губами, спросил: – И что дальше? – Вы, дорогой Дарвин, создали пустоту, которую теперь могут заполнить эти марксианцы. – Если мертв Бог Библии, это не значит, что мертв Бог вообще. Такой взгляд на мир представляется мне несколько упрощенным.