Ему снился сон, и он попытался, с трудом поднимая голову, удержать хотя бы обрывки. Все остальное испарилось. Перед глазами ясно стояла сцена, которую он видел за мгновение до того, как проснуться. Его отец приплыл на почтовом британском судне в бухту, где стоял на якоре «Бигль». Чарльз уже издалека увидел великолепный корабль с развевающимся британским флагом весьма внушительных размеров. Когда, сманеврировав, корабль бросил якорь в тесной бухте, отец на лодке отправился к «Биглю». Необычное было зрелище: с той стороны, где сидел дородный старик, маленькая лодка так накренилась, что в любую секунду могла перевернуться. Тощий матрос греб из последних сил. Стоило отцу подняться на борт, как он тут же начал крепко ругаться с капитаном. Речь шла о «выдаче сына», как выразился отец, поскольку у того куда более важные дела, чем ходить под парусом вокруг света. Капитан стоял перед ним и нахваливал Чарльза. Он попадает во все, что бы ни оказалось под прицелом, и в зависимости от того, какая добыча падает с неба, ее или жарят, или аккуратно набивают чучело. Вспомнив эту фразу, Чарльз расхохотался и окончательно проснулся. Пока вода стекала по горлу, он сел повыше, что в раскачивающемся гамаке требовало некоторой сноровки. Дарвин выглянул из каюты и увидел, что горизонт прям. Качка, тряска, болтанка закончились; судя по всему, все успокоилось. Шквальный ураган превратился в ровный ветер. Улеглась и тошнота. Она находила на него регулярно, с самого 27 декабря 1831 года, когда «Бигль» с десятью пушками на борту вышел из Девонпорта. С тех пор прошло больше трех лет, но в этом отношении он так и не смог привыкнуть к жизни в открытом море. Что для человека, совершающего кругосветное путешествие, не мелочь. Чарльз хотел бы иметь чуть больше от моряка. Сейчас корабль стоял в надежной гавани маленького острова у южных берегов Чили. С вялым желудком, который несколько дней кряду видел только воду и замоченный в бренди изюм (рецепт отца), Чарльз выбросил из гамака ноги, испытывая блаженство: ему и на сей раз удалось пережить морскую болезнь. К чему присоединилось облегчение: отец точно в Англии. Увидев на полу планшет с письмом и пером, он вспомнил, что, подавляя рвотные позывы, как раз сообщал глубоко чтимому им кембриджскому профессору ботаники Стивену Хенслоу о посылке картофеля. Пока тот сушился на бельевой веревке. Профессор сравнит чилийский картофель с английским и выяснит, в каком они состоят родстве. Пытаясь как можно точнее описать свою находку на участке земли, покрытом раздробленными останками моллюсков, Чарльз, наверно, заснул. Он вышел на палубу. После нескольких дней, проведенных в душной каюте, свежий воздух пьянил, а от вида на хребты Анд захватывало дух. Дымился вулкан Осорно, красивейшая гора, имеющая форму правильного конуса, вся белая от покрывшего ее снега. Вода вокруг «Бигля» пенилась, а по снастям свистел ветер. Чарльз, глубоко дыша, уселся с корабельными галетами в защищенном месте, возблагодарил Бога за то, что ураган закончился, и принялся следить за огромной полярной чайкой. Буревестник почти метр в длину охотился на мелкую гагару, которая, то взлетая, то заныривая, как могла старалась уйти от хищника. Но чайка покончила с ней одним ударом. Кембриджские профессора, вдруг пронеслось у Чарльза в голове, описывают в природе только прекрасное, хорошее, ну, или трогательное, дабы воздать хвалу Всевышнему. Каким буйством красок можно полюбоваться на весеннем лугу, как пчелы опыляют яблони, а дождевые черви разрыхляют землю! Но как же Бог сочетал убийства друг друга его созданиями с учением о мире и любви? Ему явно было нелегко расставить войска так, чтобы «съесть» и «быть съеденным» регулировались сами собой. Для чего, notabene, пришлось принять жесткие решения. Чарльз недоумевал, как он раньше не задумывался об этом противоречии? И что говорит подобная жестокость о его христианском Боге? Вдруг у него над головой пронеслись сотни тысяч северных буревестников. Никогда еще Чарльз не видел столько птиц, летящих вместе. Потом значительная часть стаи резко опустилась на воду, и та почернела. Гам стоял ужасный, Чарльз почти не слышал подошедшего офицера, который тепло с ним поздоровался, обрадовавшись его выздоровлению. Ближе к вечеру Чарльз сопровождал капитана Фиц-Роя, который тоже был рад, что ему стало лучше, в гидрографической экспедиции по глубокому узкому заливу, где они увидели поразительное количество тюленей: те во множестве лежали на плоских камнях, покрывая крупные участки берега, и, тесно прижавшись друг к другу, а попутно распространяя чудовищную вонь, крепко спали. Когда шлюпка проходила мимо скалы, пара тюленей плюхнулась в воду и поплыла за лодкой, с выражением неподдельного любопытства вытягивая шеи. Чарльз передразнил их – тоже вытянул шею, помотал головой, что очень развеселило офицеров, – и поговорил с одним тюленем, который, проявив отменную доброжелательность, рискнул подплыть совсем близко к шлюпке. Недалеко от элегантной пары черношейных лебедей офицеры пришвартовались и сошли на берег. Под строгим руководством капитана им нужно было измерить маленький мыс, неправильно помеченный на морской карте. Для Чарльза прекрасная возможность прогуляться и осмотреть растения и животных, еще не занесенных в его списки южноамериканских видов. Вдруг на скале он увидел лисицу, внимательно наблюдавшую за производящими замеры офицерами, и смог тихо подкрасться к ней сзади. Одним движением он достал геологический молоток и раскроил ей череп. Встретившиеся ему местные жители подтвердили, что данный вид лисиц встречается редко, и Чарльз отнес мертвое животное в шлюпку, чтобы потом препарировать и при следующей возможности в одном из больших грузовых ящиков отправить в Англию вместе с картофелем, кое-какими птицами, окаменелостями млекопитающих и разнообразными усоногими крабами. Вернувшись на «Бигль», Чарльз занялся корреспонденцией, зарисовал в блокноте перья и подробно описал лисицу, после чего испытал безмерную благодарность желудку, который благосклонно принял первый за несколько дней ужин. Он радостно предвкушал целительный сон. Однако вышло иначе. В середине ночи с 19 на 20 января вахтенный офицер, увидев разгоравшийся вдалеке свет, встревожился и разбудил Чарльза, просившего обращать его внимание на любое природное явление, будь то черепашье семейство, плывущее рядом с «Биглем», или осьминог, резко сменивший окраску на мелководье. Заспанный Чарльз вышел на палубу, поблагодарил офицера за сообщение и наладил подзорную трубу. Красные массы расплавленной материи взлетали в небо и разрывались в воздухе. Проснулся Осорно, перед глазами естествоиспытателя ярко пылал огонь Земли, отражавшийся в чернильной воде. Вулкан метал огонь, а Чарльз запоминал впечатления и записывал на бумажке то, что казалось ему важным. Замерял время, ставил пальцы, прикидывая высоту, и поражался размерам горных обломков, беспрестанно вылетающих вверх, в центр огромного ярко-красного зарева, а потом скатывающихся вниз. На следующее утро Осорно затих и курился. Только Чарльз не мог успокоиться. Ночное видение не выходило у него из головы и вызывало желание подняться в этот таинственный мир камней, производивший адский огонь. Подгоняемый страстью геолога, Чарльз шел по каменистой земле. Он почти не обращал внимания даже на могучих кондоров с белыми воротничками вокруг шеи, круживших над вершинами Анд и взмахивавших широкими белыми крыльями. Равнодушие странноватого англичанина озадачивало двух его спутников, которые с ангельским терпением беспрекословно водили его вместе с лошадью и десятком навьюченных лежанкой и несколькими мешками картофеля мулов практически по всем точкам, откуда открывались панорамные виды. Проводники переглянулись, ведь до сих пор Чарльз следил за каждой птицей и переворачивал каждый листочек. Однако по мере того, как обитателей становилось все меньше, а со скал начала исчезать и растительность, его интерес к живым существам угасал. Он стал немногословен и крайне внимательно, постоянно вертя головой, рассматривал переливающиеся всеми цветами радуги камни. Проводники поняли, что англичанин хочет побыть один, и молча держались чуть в стороне. Экспедиция медленно поднималась по долине, с обеих сторон окаймленной голыми отвесными горами. Матового пурпура горные породы заметно слоились. Повсюду с оглушительным шумом низвергались в долину ручьи. Чарльз замер и прислушался, как они тысячами бегут вниз и, сталкиваясь, булькают, журчат, рокочут, звенят. Возможно, шум ручья оказался слишком громким для мула, он забеспокоился и порывался идти. Чарльз погладил его по короткой гриве и, наклонившись, зашептал на ухо. Он просит немного терпения, горный ручей просто хочет побеседовать с геологом. Нужно все-таки понять, что говорит вода. Затем хлопнул животное, и они двинулись дальше. Обоз шел по земле с осыпью, что требовало изрядной ловкости даже от натренированных животных. Время от времени отколовшиеся камни с грохотом скатывались вниз по склону. Чарльз шел будто в трансе. Несмотря на прохладный воздух, на лбу у него выступил пот. Ничто в Южной Америке пока не заворожило его так, как эти террасы с грубыми наслоениями щебня. Он наклонился, прошелся взглядом по бесчисленным камням и поднял один. Безупречно округлый, гладкий, тот лежал в его руке, огрубевшей от ветра и непогоды. Дарвин сунул камень в карман брюк и продолжил путь. Несмотря на то что отходить от узкой тропы было опасно, Чарльз отделился от обоза, и его мул остановился как вкопанный. Все ждали, а он под обеспокоенными взглядами проводников поднялся на двести метров по склону горы и, не мешкая, приступил к работе: собирал зеленые и белые камни, прыгал среди скал как молодой гуанако, тут высекая немного красного гранита, там – слюдяного сланца. Сильно покрасневший, с дрожащими коленями и полным камней мешком, Чарльз спустился обратно. Сложив камни в коробку, он постоял еще какое-то время, поскольку открывшийся перед ним вид был невероятен: сияюще чистый воздух, ярко-голубое небо, пестрые камни на фоне безмолвных заснеженных гор – такую картину Чарльз раньше не мог и вообразить. Он вынул из кармана подобранный круглый камень. Сколько времени потребовалось, чтобы постоянные удары о другие камни, сила воды отшлифовали его до такой формы и размера? Он повертел камень между пальцами как сырое яйцо, наклонился, положил на землю и пожелал счастливого пути. Потому что путь у этих камней неблизкий. Они скатывались с гор к морю, оставляя позади изъеденный родной массив, а сами, преодолевая пространство и время, становились все меньше. Когда Чарльз выпрямился, у него потемнело в глазах. Он прислонился к мулу, который наклонил к нему голову и обнюхал. Один из проводников дал ему воды и похлопал по плечу. Не надо бояться вида их гор. По сравнению с небом даже они карлики. Улыбаясь, проводник поднял голову, перекрестился и добавил, что великолепные Анды подарил чилийцам Господь, Создатель. Проводник махал руками под носом у Чарльза и показывал на пальцах, поскольку так точно и не понял, насколько этот англичанин понимает его язык. Просто немного заболел живот, пробормотал Чарльз и вежливо кивнул. Помолчав, он дал проводнику знак идти дальше, а сам еще постоял, стараясь дышать спокойно и смотря на горные вершины. Сколько понадобилось времени, чтобы такой гигант Анд, как Аконкагуа, достиг своих почти семи тысяч метров? Сколько нужно было перемещаться земной коре, чтобы образовались такие вот складчатые Анды? Он попытался вспомнить, на сколько сантиметров поднялся берег после землетрясения, в грубом исчислении перенес цифры на горный массив – и у него ничего не получилось. Дабы хоть приблизительно определить время, требовалось нечто большее, чем умение считать в уме. Тем более что приходилось учитывать постоянное крошение, эрозию и снос грунта. Одно было несомненно: возраст Земли, указанный в Библии, не годился. Ни для подъема окружающих его белоснежных исполинов, ни для возникновения каменной террасы, на которой он стоял. Чарльз осторожно, чтобы опять не закружилась голова, нагнулся, решив все-таки взять талисман. Выбранный и помещенный в карман камень напомнил ему уменьшившийся в размерах, побитый бильярдный шар. Он слегка затосковал по дому. Меньше всего ему хотелось на такой опьяняющей высоте вспоминать имя старательного архиепископа, который в XVII веке вычислил возраст Земли. Богобоязненный клирик нашел в Священном Писании все указания на время, датировал потоп, прибавил годы жизни патриархов, прошел до истоков генеалогических древ множества родов и заключил, что Земля была создана 23 октября 4004 года до Рождества Христова. Высшее священство Англиканской церкви проверило расчеты и, весьма обрадовавшись расширению горизонтов, повелело печатать эту дату в Библиях. В частности, в том экземпляре, который лежал в каюте Чарльза. Стало быть, если Чарльз посчитал верно, через несколько месяцев Земле исполнится 5839 лет. Но этого времени наверняка не хватило бы даже на невысокое предгорье. Обоз двинулся дальше, за осыпью лежал вечный снег, лентой обвивавшийся вокруг огромного горного массива. Ветер стал пронзительно холодным. Втянув головы, участники экспедиции добрались до места, откуда могли увидеть, что же находится за горой. Призрачный ландшафт поразил Чарльза. Перед конусообразными горами из красного гранита высились причудливой формы сине-белые ледяные колонны, сформированные постоянным чередованием таяния и замерзания. Между этими обелисками двух-трех метров высотой, часто стоявшими вплотную друг к другу, навьюченным мулам было особенно трудно пробираться. А потом вдруг замерзшая лошадь! Задние ноги задраны вверх. Она, должно быть, провалилась в яму головой вперед. Шкура несчастного окаменевшего животного, покрытая отражавшими вечерний свет ледяными кристаллами, нереально блестела. Чарльз, шедший пешком, – о том, чтобы сесть верхом, в такой местности не могло быть и речи, – не проронил ни слова. Он рассмотрел красивую креольскую лошадь, обычно надежную и легкую, и испытал облегчение оттого, что ее глаза скрыты глубоко под снегом. При какой температуре замерзает внутриглазная жидкость? Чарльз остановился и отер пот с ледяного лба. Ему было трудно дышать. Некоторые колонны впереди рухнули, как будто их скосили. Сначала все в одном направлении, потом вперемешку – от неразберихи кружилась голова. Одна тонкая верхушка полетела прямо на него. Он машинально ухватился за заднюю ногу замерзшей лошади, но тут же отпрянул. Дальше опять были колонны, там, где они стояли всегда. Чарльз, страстный охотник, обычно не боявшийся мертвых глаз, не слабевший от окровавленных шкур, научившийся набивать животных, похолодел при виде лошади, оставившей свою жизнь в снежной яме. Он выпрямился, постарался дышать равномерно и решил, что причиной головокружительного ужаса стал разреженный воздух. Термометр опускался все ниже. С неба наплывали облака, начиненные крошечными ледяными иголками. Он низко надвинул меховую шапку и стал внимательно смотреть, куда ставить ноги. На следующий день они с трудом поднимались на перевал. Даже терпеливые мулы регулярно останавливались, пару секунд сопели и сами шли дальше. Местные, зная, что чужому не привыкнуть к такой высоте и за год, предлагали от одышки лук. В сухом ледяном воздухе, в котором перед ним магическим светом светились горы и пестрые камни, Чарльз набрался мужества, решив здесь, в стороне от крутой тропы, тоже снять пробы. Он показал проводникам на каменную стену и пошел к ней. Сердце билось сильно, после каждого шага он был вынужден останавливаться. Дойдя, Чарльз, открыв рот, прислонился к горе и помахал чилийцам, не выпускавшим его из вида. Чувствуя за спиной придающую уверенности стену, он поискал глазами камни, которые стоило сколоть. Вдруг в нескольких метрах увидел белый бордюр. Осторожно, придерживаясь за стену, Чарльз двинулся туда. Ему пришлось втянуть голову и согнуться, поскольку в каменной стене был выступ наподобие крыши. Такое положение тела сильно затрудняло дыхание. С широко открытым ртом он боролся за каждый сантиметр и наконец добрался до места, где, обнажая небо, открывалась гора. Когда он понял, что это за бордюр, сердце у него подпрыгнуло. В сверкающем свете мерцала известь окаменевших морских животных. С изумлением, благоговением он водил пальцами по цепочкам моллюсков, каймой украшавших грубую каменную стену. Стеснение в груди и голове? Да бог с ними! Ему не нужен лук, чтобы свободно дышать; древние моллюски помогли расширить сердце. Чарльз взял молоток и сколол с горы несколько фрагментов с окаменелостями. Едва он уложил улов в льняной мешочек, у него так сильно застучало во лбу и висках, что Чарльз испугался потерять сознание. На черном фоне вдруг заплясали звездочки. Шатаясь, он добрался до спасительного камня и сел на него, выронив при этом молоток, который с шумом скатился вниз. Проводники заторопились на склон, один, спасая англичанина с его мешочком, другой – молоток. На длительные передышки не оставалось времени. До вершины перевала и ночлега нужно было добраться до наступления темноты. Так медленно они еще не продвигались. Чарльз смотрел под ноги: один неверный шаг, и он свалится в пропасть. Легкие болели, голова отупела, мышцы ног горели. Хотя Чарльз полностью сосредоточился на опасной дороге, из головы не выходили моллюски. Если еще нужно подтверждение тому, что горы поднялись из воды, то оно у него в мешочке. А как иначе моллюски могли взобраться на такую высоту? Не было никакого Бога, который, радуясь своему творению, украсил горные склоны орнаментом из моллюсков. Когда экспедиция дошла до вершины, опустившиеся с неба облака заволокли арку, давшую перевалу его название – Портильо. Бело-серая мгла становилась все более непроницаемой, мулы утратили очертания. Ощупью Чарльз продвигался шаг за шагом и прошел сквозь арку с камнем в кармане и моллюсками в мешочке. Впереди не было видно ничего. Всего за пару минут туман стал таким плотным, что идти дальше представлялось невозможным. В укрытии за обломками скал они нашли ночлег. Пока чилийцы разводили огонь – непростая задача при такой погоде, – Чарльз как можно скорее разложил лежанку и при помощи всех имевшихся одеял смастерил себе теплое гнездо. Желание уснуть было необоримым. Но как спать, когда не хватает воздуха? Чилийцы настояли на том, чтобы он съел хотя бы одну луковицу, и зажарили ему две. Тяжело дыша, Чарльз сидел на лежанке и смотрел в огонь. Преодолев отвращение к мерзкому лекарству, он молча принялся грызть почерневшую кожуру поджаренной на палке луковицы и наконец осмелился съесть едкую сердцевину. Когда он с гадостным чувством глотал последний кусок, на него навалилась тоска по дому, лишь усилившая давление на грудину. Он увидел, как сидит с сестрами у камина; отец, по обыкновению, что-то пишет, готовясь к своим врачебным визитам, а сам он обмакнул кусочек торта с изюмом в рюмку шерри. Сьюзан теплым, проникновенным голосом читает Библию, что она делала часто и что Чарльзу, когда рот наполнился резким вкусом лука, показалось божественным. Огонь во влажном воздухе слабел. Один из чилийцев только подложил хворост и как следует перемешал жар, как другой потянул его за рукав и указал вверх. Они смотрели на небо и радовались как дети. Облака отступили. Образовались дыры, скоро появилась луна, постепенно освободились целые созвездия, и вот уже с небосвода на них опустился лютый мороз. Но это лучше, чем снег. Опасности больше нет, ничто не мешает мирной ночи, объяснили чилийцы и уснули. Безветренную тишину нарушали лишь треск костра, дыхание животных и отдельные шорохи. Чарльз лежал и завидовал местным, которым не нужен был лук и которые при необходимости могли соснуть даже стоя. Испытывая в теле дрожь после напряженного дня, он смотрел на звезды, светившие, как никогда в Англии. Мыслями Чарльз вернулся на то место, где нашел моллюски. Еще раз почувствовал под пальцами шершавую кайму. Нет, Анды не были в мановение ока сброшены Богом на землю, оставаясь с тех пор недвижимы. Нужно только с открытыми глазами пройтись по местности, и сразу увидишь: ничто не изменчиво так, как земная кора, даже ветер. Его открытия наверху плотно, без швов легли к впечатлениям на берегу, где после тряски поднялась земля. Или правильнее наоборот: поднимаясь, земля и тряслась? Чарльз пытался осознать, что эти несколько дней взбирался по обломкам истории Земли, громоздившейся в бесконечном течении времени, как вдруг под ним зашаталась лежанка. Земля, казалось, перекатывалась, как и тогда, когда он свалился на берегу вместе с лошадью. Он вскочил. По-видимому, начиналось новое землетрясение. Чарльз видел первые появившиеся на земле трещины и, кажется, слышал удары камней. Но кобыла, мулы, чилийцы – все мирно спали. Чарльз подумал, может, он тоже спит. Или тысячи метров у него под ногами постепенно повреждают рассудок. Пытаясь успокоиться, он вспомнил старика Гумбольдта, наблюдавшего в Венесуэле, как крокодилы, обычно лежавшие в Ориноко тихо, как ящерицы, при первых признаках землетрясения в панике галопом выскочили из реки и с ревом рванули в лес. Если бы под кобылой в самом деле затряслась земля, она бы так мирно не спала. Чарльз опять лег. У него сильно закружилась голова, и, опустив одну ногу на землю, он всеми силами постарался удержать коловращение, но летящие брусья, окаменевшие моллюски, волнистые листы шифера, ревущие крокодилы вели перед глазами дикий хоровод. И тут наконец ему вспомнилось имя архиепископа, который вычислил возраст Земли: Ашшер! Джеймс Ашшер. Чарльз замерз, у него застучали зубы. Он опять засунул ногу под одеяло, положил холодные руки под попу и предсказал себе по возвращении вероятное выяснение отношений со всеми, кто верит архиепископу. Ибо то, что он, Чарльз Роберт Дарвин, родившийся в Шрубери 12 февраля 1809 года, увидел и замерил в эти весенние дни 1835 года, противоречило Джеймсу Ашшеру и всему, чему будущего естествоиспытателя учили в школе и Кембриджском университете. Он высвободил руки и закрыл ими лицо. Пусть даже звезды не видят, как он плачет. В эти темные часы Чарльза удручало и то, что каменистый грунт, на котором стоит его лежанка, со временем бесследно эродирует. Когда он проснулся, на солнце сверкали горы, а потрескавшиеся каменные слои вершин напоминали корочку размазанного паштета. Чарльзу захотелось есть. После чашки чая вернулся интерес к одушевленной части мира, и он почесал длинные уши мула. Тот жевал сено и, кажется, был всем доволен. Чарльз решил, что пора выразить признательность к этим темно-коричневым, а то и почти черным существам с широким, полным тазом на тонких ногах, вообще не имеющих мускульной массы, которые умудряются таскать такие тяжести в столь негостеприимной местности. После завтрака начался спуск. К радости проводников, Чарльз, любуясь роскошными видами, ликовал. Красные, зеленые и совершенно белые осадочные горные породы перемешались с черной лавой. Но все перевешивало облегчение оттого, что они оставили позади обледеневшие высоты. Обнаружив окаменевшие стволы деревьев, Дарвин забыл про усталость. А мулы безропотно несли его сокровища в долину. Через несколько дней, когда «Бигль» поднял паруса, Чарльз понял, как устал. Четыре недели он не выходил из каюты. Голова была тяжелая, желудок бунтовал, на расстоянии вытянутой руки на всякий случай стояло ведро, а заодно баночка с изюмом. Он брал ягоды по одной, точно как велел отец, и медленно рассасывал на языке, от рвоты покрывшемся ссадинами.