А когда ненастье установилось и в открытом море и шквалистый ветер трепал «Бигль», даже об изюме нечего было думать. Ветер погружал носовую часть корабля под бушующие волны, а напуганный Чарльз, теряя ориентацию, болтался в гамаке. Время от времени его рвало. Потом он выпивал немного воды, а то и глоточек глинтвейна. Бедствие достигло апогея, когда одна попытка немного помыться в положении лежа привела чуть не к обмороку. Офицеры на палубе, перекрикивая вой ветра, хрипло отдавали команды, а его мысли вертелись вокруг камней, лавы, магмы и окаменелостей. Да что же, ради всего святого, творит эта планета? Как только станет лучше, он еще основательнее займется науками о Земле, решил Чарльз. Ибо если горы почти незаметно, после бесчисленных толчков поднимаются из воды, неся наверх моллюсков, тогда его ключ к миру – огромные временные пространства, постепенность и постоянные перемены. А Библия – книга сказок. Застольная молитва с атеистами Когда 8 октября 1881 года, чуть раньше семи, Джозеф объявил ожидаемых гостей, Чарльз и Эмма догадывались, что ужин вряд ли пройдет в расслабленной атмосфере. Если бы зависело от нее, Эмма отказалась бы. Ужин со свободомыслящими? Какой кошмар. И главное – к чему эта жеманная этикетка? Такие люди мыслят отнюдь не свободно, они донельзя твердолобы! Вместо Бога верят в свой разум и почитают его превыше всего на свете. Примерно так говорила Эмма, когда в половине седьмого в сопровождении Джозефа инспектировала накрытый стол. Будем надеяться на плохой английский у немца, кажется какого-то врача из Гессена, тогда, по крайней мере, можно парировать его выпады чем-то туманным и высокопарным. На этом месте Джозеф еле заметно улыбнулся. Ему нравилось, как тонко миссис Дарвин умела укрощать нежелательных посетителей. У Эммы вошло в привычку перед каждым обедом и ужином обходить столовую, поправляя то стул, то подставку для приборов. Сегодня она распорядилась поставить сервиз с водяными лилиями. Хоть глаза порадовать, сказала урожденная Веджвуд. Взгляд Эммы зацепился за ветвистую серебряную люстру, плохо, по ее мнению, начищенную. Недовольно подняв брови и глубоко вздохнув, она выразила сожаление, что Чарльз, когда несколько дней назад некий Эдвард Биббинс Эвелинг телеграммой попросил его об этой встрече, не смог сказать нет. «Д-р Бюхнер из Германии сейчас в Лондоне. Может ли он иметь честь в среду или в четверг в любое удобное для Вас время удостоиться беседы? Простите краткость и дерзость просьбы. Э. Б. Эвелинг. PS. Если Ваш ответ будет положительным, может ли присоединиться мой тесть? Ему Вы также сделаете одолжение, поскольку он почитает Ваш труд». Так звучало нагловатое требование, и Дарвин ответил приглашением на ужин. Он чувствовал себя в известной степени обязанным рвущемуся наверх Эвелингу, который множеством статей и пылких лекций по всему королевству способствовал распространению теории эволюции. Они состояли в переписке. Эвелинг как раз закончил книгу «Дарвин для студентов». Пока Джозеф в серо-розовой ливрее, черных брюках и белой фрачной рубашке вводил гостей, Эмма, наклонившись к Чарльзу, прошептала, что, чем просвещаться и выслушивать спекуляции по поводу небытия Бога, она бы с бо́льшим удовольствием спокойно поужинала с ним вдвоем. Затем сняла с бороды ворсинку, свидетельствовавшую о недавнем сне под шерстяным пледом. Мистер Эвелинг так мило поздоровался с хозяйкой дома, что та ненадолго забыла о неприязни. Прекрасно одетый мужчина лет тридцати, вручив ей букет с красивой ленточкой и лучший шоколад, от всей души поблагодарил за приглашение. Поводом просить о встрече, как он объяснил, стал Международный конгресс свободомыслящих, который, как он уже сообщал, сейчас проходит в Лондоне. Эвелинг повернулся к доктору Бюхнеру, представив его как президента Конгресса и основателя атеистического Союза свободомыслящих Германии. Переведя взгляд с Эммы на Дарвина, он тепло прибавил, что доктор Бюхнер более двадцати лет пропагандирует материалистическое мировоззрение, прежде всего как автор широко, надо сказать, известных книг, и самым восторженным образом относится к английскому ученому, которого часто, даже очень часто, цитирует. Бюхнер поклонился – на вкус Эммы, слишком глубоко – и решил, что достиг цели. Он готов на все, перед отъездом в Англию уверял доктор уважаемых людей Дармштадта за своим привычным столиком в ресторане, дабы съездить из Лондона в Кент и пожать наконец руку великому старику Дарвину. И вот свершилось. Боясь опоздать, они выехали сразу после окончания интереснейшего доклада об истории атеизма, продолжал мистер Эвелинг. Дебаты вели, так сказать, втроем в экипаже, он расскажет после. Самому ему уже невероятно интересно мнение мистера Дарвина по этому вопросу. Кроме того, у него в данном отношении есть планы. Тоже нужно поговорить. Эмма тихо вздохнула. Чарльз без труда интерпретировал ее вздох и попытался успокоить взглядом. Мистер Эвелинг тем временем повернулся к тестю, человеку с таких внушительных размеров бородой, что она задвигала в тень даже бороду самого Дарвина. – Позвольте представить. Отец моей жены, Карл Маркс. Голова у Дарвина закружилась и набилась ватой. Сердце, и без того скакавшее целый день, пошло спотыкаться. Маркс «Капитала»? Новый пациент его врача? Он терпеть не мог сюрпризы. Особенно вечером. Они предвещали бессонную ночь. У него сильно запершило в горле, и пришлось как следует откашляться, что покоробило Эмму. Чарльз представлял себе тестя вообще, пожилого англичанина, которому захотели доставить радость, попотчевав такой компанией. Но теперь за стол сядут не два атеиста – немец и ретивый англичанин, но три, из них – два немца и как минимум один коммунист. Эмма была права. Ему тоже ничего так не хотелось, как провести вечер вдвоем с женой без потрясений. И он закончился бы партией в нарды. Тем более что в вечном списке, который они вели уже много лет, Чарльз начал отставать. Эмма видела, как ее Чарли пытается найти слова, и не понимала почему. Человек с белой бородой и черными, как вишни, глазами внушал ей надежду – примерно ее возраста, может, чуть моложе, и, наверно, найдет более приятную тему для разговора, чем тот, на кого ставил мистер Эвелинг – хорошо воспитанный господин, с идеальным пробором, но неверующий. Дарвин пожал Марксу руку, извинился за осипший голос и прохрипел приветствие. Маркс поблагодарил for invitation. Казалось, он немного нервничал. Почти бездвижно – наверно, у него болела и спина – поздоровался с Эммой, удостоившей его мимолетной улыбкой и тут же повернувшейся к священнику Дауна. Повысив голос и произнося каждый слог четче, чем то было необходимо для понимания, она представила его гостям: преподобный Томас Гудвилл. Именно она настояла на приглашении священника в противовес неверующим, и Чарльз, быстро все взвесив, уступил. Гудвилл пришел за несколько минут до остальных гостей, и Эмма таким образом достала из колоды джокер. На присутствие священника в самом деле не рассчитывал ни один из троих. – Каналья! – вырвалось у Маркса. Слава богу, очень тихо. Он сощурил близорукие глаза, однако не стал надевать монокль и закашлялся. Мистер Эвелинг с отсутствующим видом смотрел на священника и подкручивал усы, с которыми в минуты раздражения любил консультироваться при помощи длинных пальцев. Доктор Бюхнер тоже заметно удивился, хотя старался этого не показать. Гудвилл же, пожимая троим господам руки, пробормотал, что предвкушает оживленный вечер, на каких уже не раз присутствовал в доме. По знаку Эммы компания гуськом двинулась в столовую. Расселись. Дарвин попросил Джозефа подать аперитив. Едва очередь дошла до Гудвилла, тот сделал большой глоток, и дворецкий тут же налил ему еще. Тут друг друга знали. Дарвин поднял рюмку и поприветствовал гостей, а себя, посмотрев на мистера Эвелинга, спросил: что тот задумал? Намеренно подсунул ему этого Маркса? Может, и имя в телеграмме не назвал специально? Эмма чувствовала ответственность за начало разговора и была заинтересована в том, чтобы как можно дольше тянуть с отчетом о Конгрессе свободомыслящих. Вытянув шею и выпрямив спину, она обратилась к Марксу: – Мистер Эвелинг писал нам, что вы высокого мнения о труде моего мужа, мистер… Как ваше имя? Простите мою немолодую память. Хотя ваше имя показалось мне знакомым. Как будто я его уже слышала… Дарвин задумался, как бы остановить ни о чем не подозревавшую Эмму. Прежде чем он нашел решение, своего возмущенного тестя опередил мистер Эвелинг. – Позвольте представить, мистер Маркс – всемирно известный экономист. Он живет в Лондоне и написал в известном смысле самый важный труд об экономике, точнее о капитализме. Важный, поскольку речь в нем идет не только о понимании нашей экономической системы, но и о ее преодолении. Мистер Маркс даже пророчит это преодоление. Едва отзвучал гордый голос белокурого зятя, как доктор Бюхнер возвысил свой: – Уважаемая миссис Дарвин, мне хотелось бы добавить, что мистер Маркс – величайший революционер всех времен. Было не совсем понятно, чего в утверждении больше – восхищения или иронии. А может, такова манера Бюхнера выражаться, искажавшая английский на гессенский лад. – Вы сражаетесь на баррикадах? – поинтересовался у Маркса преподобный, явно заинтригованный, поскольку такое на мирных холмах Кента встречалось нечасто. Своим вопросом Гудвилл на долю секунды опередил Эмму, которая довольно колко добавила: – Боже милостивый, значит, я что-то недопоняла. Как по команде, все занялись аперитивом; кто-то, чтобы пересидеть наступившее молчание, буквально впился в рюмку. Эмма, не таясь, обвела компанию взглядом и попыталась составить представление о положении вещей. Чарльзу показалось, он заметил у нее бойцовский пыл, и принялся раздумывать, под каким бы предлогом уйти из-за стола. Комната будто наполнилась неловкостью или пробирками со взрывчатыми жидкостями. Но вместо этого Дарвин велел подавать суп. – Нет, я не человек баррикад, – сказал Маркс дребезжащим голосом, чье от природы металлическое звучание теперь дополнительно модулировали обида и борьба с чужим языком. Кроме того, он говорил слишком громко. – Я scientist и пишу books. Основное время провожу в читальном зале Британского музея. By the way, миссис Дарвин, «Капитал» стоит в библиотеке вашего мужа. Маркс произнес «бай се ве». Такого чудовищного «th» Эмма еще не слышала, было похоже на то, как ее внук Бернард пилит смычком на скрипке. Она задумалась: как давно ее гость живет в Лондоне? А Дарвин в этот момент думал: откуда автор знает о своем «Капитале» у него на книжной полке? Что ему рассказывал доктор Беккет? Или Маркс просто напомнил, как много лет назад послал ему книгу? Чарльзу стало не по себе. Он припоминал разговоры с доктором Беккетом и взвешивал шансы, что тот таким же образом говорит с Марксом о нем. – Ты знаешь мистера Маркса? У нас даже есть его книга? И о чем в ней идет речь? – обратилась Эмма к Чарльзу. Тот пробормотал, что в двух словах не объяснить. Ну почему же, возразил мистер Эвелинг и с радостью сообщил, что как раз работает над книгой «Маркс для студентов». – Если вам интересно мое мнение, мой тесть изучает структуры, когда одни вынуждены надрываться за гроши, в то время как другие неприлично на этом обогащаются, – довольно высокопарно добавил он. – И вы хотите покончить с такими отношениями? – поразилась Эмма. Маркс поворчал. Несколько слов, произнесенных им затем в той же ворчливой манере, остались непонятыми. Только Дарвин вроде расслышал, что Маркс лично не собирается ни с чем кончать. Экономист был уязвлен и не видел никаких оснований разъяснять свои воззрения невежественной даме и краснощекому священнику. Постепенно до Эммы дошло, кто сидит за ее столом. Слова «капитализм» и «революционер» вдруг спаялись. Она вспомнила разговор с Чарльзом об одиозной книге и дарственной надписи, когда в тот день доставала почту из мешка. Старший сын Уильям ее полистал, так как внимательно следил за проделками Первого интернационала. Будучи студентом, он даже прочел «Манифест коммунистической партии», что привело к спорам с соучениками, поскольку, желая стать крупным банкиром, младший Дарвин придерживался противоположных воззрений. Однако полезно понимать, что происходит в головах разрушителей. – Простите ради бога, мистер Маркс, что я забыла ваше имя. Теперь припоминаю, какую суматоху вы вызвали тогда в Лондоне с вашими коммунистами. Писала даже «Таймс». Когда это было? Мне кажется, прошло не меньше двадцати лет. Вы правы, ваша книга стоит в кабинете мужа. Однако не могу вспомнить, чтобы кто-то из нашей семьи ее читал, она показалась мне трудным немецким чтением. Написали ли вы с тех пор что-то новое, прошедшее мимо нас? Дарвин, мечтая провалиться сквозь землю, с мольбой посмотрел на Эмму. Маркс сильно закашлялся и обратился за помощью к салфетке. Мистер Эвелинг приготовился при необходимости выручить тестя. Только доктор Бюхнер имел довольный вид. А Томас Гудвилл выпил вторую рюмку и пробормотал, что, похоже, будет весело. Тогда Эмма со свойственной ей дерзостью, что так часто взбадривала скучную компанию – дар, кстати, в иных обстоятельствах высоко ценимый Чарльзом, – сказала: – Значит, вы тот самый, кто, убегая от пруссаков, нашел убежище у нас в Англии и в благодарность подстрекает наших рабочих на борьбу с фабриками? Я и мечтать не смела, что мы когда-нибудь будем угощать вас в нашем доме. – Что для меня, кстати, большая честь, мистер Маркс. Необязательно придерживаться одного мнения, чтобы вести интересные разговоры, – поторопился на помощь Марксу Дарвин. Мистер Эвелинг открыл и опять закрыл рот – как рыба. И остался нем. Сильно давила тишина, опустившаяся с люстры на стол. Дарвин, постоянно обращая взгляды на жену, просил ее о сдержанности. Она не понимала почему, ведь по политическим вопросам они обычно придерживались одного мнения. Эмма подняла брови и недовольно посмотрела на мужа. Почему она должна подбирать слова? Ей так часто хотелось, чтобы муж не уходил вечно от споров, не искал бесконечные примирительные формулировки. Ах, Чарли, подумала она, слегка вздохнув, спорить в этой жизни ты уже не научишься. А ведь сегодня такая прекрасная возможность. Дорогой мой, у тебя за столом сидит коммунист! Не ученый, с кем ты не хочешь портить отношения, а революционер, кого можно потрепать да кого в переносном смысле можно даже укоротить на голову! Она в последний раз пригубила аперитив и сочла за лучшее пока помолчать. Маркс быстро допил рюмку и дал Джозефу знак, который тот счел чрезмерным. Хотя, разумеется, выполнил желание гостя и налил еще. Тотчас же поднеся рюмку ко рту, Маркс решил не обращаться к миссис Дарвин. Зачем реагировать на клопиные укусы? И признаваться именно представительнице буржуазии, что он, к сожалению, до сих пор не продвинулся дальше первого тома «Капитала». У Маркса нервно задергалось левое веко, и ему понравилась мысль уделять обременительной супруге внимания не больше, чем воздуху. Как же ему повезло с женой! Однако при воспоминании о Женни у него кольнуло сердце, и он его отогнал. Последнее письмо жены вызывало тревогу. Карл боялся, как бы рак не победил ее до конца года. Но благодаря доктору Беккету он, по крайней мере, поправился сам и наконец собрался с духом поехать к ней в Париж. В понедельник в Дувре он поднимется на борт корабля, идущего в Кале, и скоро снова обнимет Женни, дочь и внуков. А теперь просто нужно набраться терпения и дождаться этого часа. Кроме как скоротать проклятое время ожидания, у него не имелось никаких причин для того, чтобы уступить настойчивости хлопотливого зятя, покинуть квартиру на Мейтленд-Парк-роуд и отправиться на Конгресс свободомыслящих. Сплошь говорильня посредственностей и недоумков! Он так и сказал Ленхен, которая принесла ему сюртук, заметив, что скоро понадобится новый, так как, во-первых, он похудел, а во-вторых, ткань уже изрядно засалена. Рюмка Маркса опять была пуста, а самочувствие прегадким. Он посмотрел на хозяина, реплику которого, видимо, пропустил, и проследил, как тот, развернув салфетку, элегантным жестом положил ее на колени. Маркса ужалила зависть. Доктор Беккет, вспомнилось ему, рассказывал о новой книге Дарвина, выходящей в свет в ближайшие недели. Как старику это удается? Десятилетиями писать книгу за книгой? Карл отчаянно тосковал по восхитительному чувству, когда держишь в руках свой новый труд. Даже если книга про дождевых червей. Нет, так далеко он все же не зашел бы. Суетливо жестикулируя, Маркс проигнорировал вопрос Эммы и решил, несмотря ни на что, не упускать шанс и присмотреться к Дарвину. Все-таки, надо с сожалением признать, знаменитый на весь мир человек, намного известнее, чем он сам. Тем не менее для прогресса человечества изучение истории природы куда менее важно, был убежден Карл, чем его анализ истории общества. Теперь доктор Бюхнер понял своего друга Эрнста Геккеля, который после визита в Даун-хаус говорил ему, что Дарвин – добрый и мягкий человек, а вот супруга весьма бойка на язык. И окоротить ее трудно, поскольку уверенность миссис Дарвин имеет истоком династию Веджвудов, обеспечившую даже своих женщин деньгами без меры и образованием. Не говоря уже о расставленных на столе тарелках и мисках. Мистер Эвелинг все еще изображал беззвучную рыбу, то открывая, то закрывая рот, но не зная, в каком направлении плыть. На такие бурные воды он не рассчитывал. Популяризатор воображал себе познавательную беседу о сложных отношениях религии, науки и политики, в ходе которой господа будут обмениваться мнениями, хозяйка будет помалкивать, а никаких священников вообще не будет. Кроме того, он толком не понимал, почему его обычно такой драчливый и весьма склонный к словесным грубостям тесть не осадил как следует миссис Дарвин. Впрочем, по соображениям учтивости он не возражал. Он видел, как бледен Маркс, и объяснял его молчание плохим самочувствием. Пока Джозеф обносил ароматным супом-пюре из артишоков, Маркс укрепился в упрямом намерении получить удовольствие от еды. Он никогда ничего не имел против ужина с несколькими сменами блюд в сопровождении разнообразных тонких напитков. Любил шампанское и аристократическое происхождение своей жены, урожденной фон Вестфален, провозглашаемое им при любой возможности. И ненавидел долгие годы лишений, когда Ленхен приходилось носить в ломбард фамильное серебро Женни, а еще посуду, лен и даже его сюртук. Преподобный Гудвилл тоже с явным удовольствием поглядывал на дымящийся суп. Маркс, как он это умел, собрался, и ему вдруг захотелось уесть миссис Дарвин, а заодно сидевшего с ней рядом священнослужителя. Он нацепил монокль на более близорукий глаз, прокашлялся и слишком громко сказал: – Миссис Дарвин, вы хотели знать мое мнение о труде вашего мужа. Я ценю его воззрения на природу за complete безбожие! Deus mortuus est. Просто потрясающе. Просто потрясающе.