– Ты замешкался. Может быть, разведен? – Тогда ты точно сгоришь! – закричал Кнут и зашевелил пальцами, изображая, по всей видимости, адское пламя. – Не разведен. Я заметил, как она исподтишка бросила на меня взгляд. – Одинокий охотник вдали от дома, вот, значит, как. А чем ты занимаешься? – Я продавец, – сказал я. Какое-то движение заставило меня посмотреть наверх, и за мгновение до того, как задернулись занавески, я увидел мужское лицо. – Но только что уволился. Постараюсь найти что-нибудь новое. – Что-нибудь новое, – повторила женщина и, как мне показалось, вздохнула. – А ты моешь полы? – спросил я больше для поддержания разговора. – Мама – звонарь и церковный служка, – вмешался Кнут. – Дедушка говорит, что она могла бы взять на себя и обязанности священника. Ну, если бы была мужчиной. – А разве уже не приняли закон, разрешающий женщинам становиться священниками? Она рассмеялась: – Женщина-священник в Косунде? Мальчик пальцами изобразил пламя. – Вот мы и пришли. – Она свернула к маленькому домику без занавесок. Во дворе на бетонных блоках стоял автомобиль «вольво» без колес, а рядом с ним приютилась тележка, в которой лежали два ржавых обода. – Это папина машина, – сказал Кнут. – А это – мамина. – Он указал на маленький горбатый «фольксваген» в темном гараже. Мы вошли в незапертый дом, и женщина проводила меня в гостиную, а сама отправилась искать ружье. Мы с Кнутом остались стоять. Обстановка была спартанской, но в доме было красиво, чисто и прибрано. Прочная мебель, но ни телевизора, ни стереоустановки, никаких домашних растений, из картинок на стенах только Иисус с ягненком на руках и свадебная фотография. Я подошел ближе. Это она, никаких сомнений. Она была хорошенькой, почти красавицей в своем белом платье. Рядом с ней стоял высокий широкоплечий мужчина. Взгляд на его улыбающееся, но одновременно суровое, замкнутое лицо по какой-то причине заставил меня задуматься о том, что я только что видел на улице, посмотрев в чужое окно. – Иди сюда, Ульф! Я пошел по коридору на голос и попал в помещение, похожее на мастерскую. Самодельная скамейка, заржавелые автомобильные запчасти на ней, поломанные детские игрушки, которые явно оказались здесь не вчера, и другие незавершенные проекты. Женщина нашла коробку патронов и указала на дробовик, висевший рядом с винтовкой на вбитых в стену гвоздях так высоко, что ей было не дотянуться. Я начал подозревать, что она держала меня в гостиной, чтобы немного прибраться в этой комнате. Я увидел отпечатки бутылочных донышек и отчетливо различил запах сивухи, спирта и табака. – А пули для винтовки у тебя есть? – спросил я. – Конечно, – ответила она. – Но ты вроде на куропаток собирался охотиться? – С винтовкой будет сложнее, но интереснее, – сказал я, потянулся и снял оружие со стены. Я выглянул на улицу. Занавеска в окне соседнего дома шевельнулась. – Да и дробь из дичи не придется выковыривать. Как заряжать? Она внимательно посмотрела на меня, совершенно серьезно раздумывая над тем, шучу я или нет, а потом показала как. Учитывая мою профессию, может сложиться впечатление, что я много знаю об оружии, но на самом деле я только слегка разбираюсь в пистолетах. Женщина вставила магазин, показала, как он заряжается, и объяснила, что винтовка полуавтоматическая, поэтому по закону при охоте в магазине должно находиться не более трех зарядов, плюс один в патроннике. – Ну ясное дело, – сказал я, повторяя за ней операцию по заряжанию винтовки. Что мне нравится в оружии, так это звук смазанного железа, звук точнейшего инженерного искусства. Но на этом все заканчивается. – Это тоже может тебе пригодиться, – сказала женщина. Я повернулся. Она протягивала мне бинокль. Модель Б-8, советский военный бинокль. Мой дед добыл такой благодаря своим связям, он пользовался им для изучения деталей церковных фасадов. Он рассказывал мне, что до и во время войны всю хорошую оптику делали в Германии, и, захватив восточную часть Германии, Советы первым делом похитили промышленные секреты и стали делать дешевые, но чертовски хорошие копии немецкого оборудования. Одному богу известно, как здесь оказался Б-8. Я отложил винтовку и посмотрел в бинокль на дом, где иногда появлялось лицо. Сейчас там никого не было. – Я, конечно, заплачу за аренду. – Глупости. – Она заменила патронташ другим и положила его передо мной. – Хуго наверняка посчитает, что будет достаточно платы за потраченные патроны. – А где он? – Ловит сайду. Возможно, спрашивать об этом было бесцеремонно, поскольку лицо ее нахмурилось. – У тебя есть еда и питье? – спросила она. Я покачал головой. Я даже не подумал об этом. Сколько же раз я ел после отъезда из Осло? – Могу сделать тебе бутерброды, а остальное купишь в магазине у Пирьо. Кнут тебя проводит. Мы снова вышли на крыльцо. Женщина посмотрела на часы, наверное, хотела убедиться, что я пробыл у нее совсем недолго и соседям не о чем будет сплетничать. Кнут носился взад-вперед по двору, как собака перед прогулкой. – До хижины около получаса, даже, скорее, час, – сказала женщина. – Все зависит от скорости ходьбы. – Хм. Я не знаю точно, когда прибудет мое ружье. – Я не спешу. Хуго не часто охотится. Я кивнул, подтянул ремень на винтовке и повесил ее через плечо. Боже мой. Я бросил взгляд на деревню и попытался придумать, что сказать на прощание. Женщина склонила голову набок, совсем как сын, и убрала несколько прядей со лба. – Не такая уж красота, по твоему мнению, правда? Наверное, вид у меня был смущенный, потому что она засмеялась и ее высокие скулы покраснели: – Косунд, я говорю о нем. О наших домах. Но здесь было красиво. До войны. Но когда в тысяча девятьсот сорок пятом пришли русские, а немцы бежали, при отступлении они сожгли все полностью. Все, кроме церкви. – Тактика выжженной земли. – Людям нужны дома. Мы построили их быстро. И некрасиво. – Не так уж и некрасиво, – соврал я. – Да ладно, – рассмеялась она. – Дома ужасные, чего нельзя сказать о людях, которые в них живут. Я посмотрел на ее шрам: – Верю тебе. Тогда мы пошли. Спасибо. Я протянул ей руку. На этот раз она ее пожала. Ее рука была твердой и теплой, как нагретый солнцем гладкий камень. – Благослови тебя Господь. Я посмотрел на нее. Похоже, она говорила совершенно искренне. Магазин Пирьо располагался в подвале одного из домов. Внутри было темно, а сама хозяйка не появилась, пока Кнут трижды не проорал: «Пирьо!» Она оказалась большой и круглой, на голове у нее был платок. Она произнесла писклявым голосом: – Jumalan terve. – Прошу прощения? – сказал я. Она повернулась в сторону Кнута. – Благослови тебя Господь, – перевел мальчик. – Пирьо говорит по-фински, но она знает, как ее товары называются по-норвежски. Товары располагались позади прилавка, Пирьо доставала их по мере того, как я заказывал. Мясные фрикадельки «Йойка» в банках, консервированные рыбные котлеты, колбаса, сыр, пшеничный хлеб грубого помола. Пирьо складывала стоимость товаров в уме, потому что, когда я закончил, она просто написала на бумажке цифру и показала ее мне. До меня дошло, что мне надо было достать несколько купюр из пояса с деньгами, прежде чем заходить в магазин, а поскольку в мои намерения не входило оповещать всех о том, что я разгуливаю здесь со значительной суммой денег, примерно со ста тринадцатью тысячами крон, я повернулся спиной к Пирьо и Кнуту, подошел к стене и расстегнул две нижние пуговицы на рубашке. – Здесь нельзя писать, Ульф, – сказал Кнут. Я повернул к нему голову и посмотрел на него. – Это я пошутил, – засмеялся он. Пирьо жестами показала, что не может дать сдачу со стокроновой бумажки, которую я ей протянул. – Все в порядке, – сказал я. – Оставь себе на чай. Она ответила что-то на своем жестком непонятном языке. – Она говорит, что ты можешь вернуться и взять что-нибудь еще, – перевел Кнут. – Тогда ей следовало бы записать сумму.