– Она все помнит, – сказал Кнут. – Пошли. Кнут приплясывал на тропе передо мной. Вереск бился о наши брюки, вокруг наших голов летали комары. Тундра. – Ульф… – Да? – Почему у тебя такие длинные волосы? – Потому что их никто не подстриг. – А-а-а. Прошло двадцать секунд. – Ульф… – Мм? – Ты совсем ничего не знаешь по-фински? – Нет. – А по-саамски? – Ни слова. – Ты говоришь только по-норвежски? – И по-английски. – В Осло много англичан? Я сощурился на солнце. Если сейчас полдень, значит мы идем четко на запад. – В общем-то, нет, – ответил я. – Но это всемирный язык. – Ага, всемирный. Дедушка тоже так говорит. Он говорит, что норвежский – язык разума, а саамский – язык сердца. А финский – это святой язык. – Ну, раз он так говорит… – Ульф… – Да? – Я знаю один анекдот. – Хорошо. Он остановился, подождал меня и зашагал по вересковым зарослям рядом со мной: – Что это такое: ходит и ходит и никак не дойдет до дверей? – Это вроде бы загадка? – Сказать отгадку? – Да, придется. Мальчик заслонился ладонью от солнца и посмотрел на меня: – Ты врешь, Ульф. – Прости, что? – Ты знаешь ответ. – Правда? – Все знают ответ на эту загадку. Почему же вы всегда врете? Вы будете… – Гореть в аду? – Да! – А кто такие эти «вы»? – Папа. И дядя Уве. И мама. – Ну да? А мама-то про что врет? – Она говорит, что я не должен бояться папу. Теперь твоя очередь рассказывать анекдоты. – Я не очень-то умею рассказывать анекдоты. Кнут застонал, повесил голову и стал теребить руками вереск. – Ты не можешь ни во что попасть, ты ничего не знаешь о куропатках, и ты не помнишь анекдотов. А ты вообще что-нибудь можешь? – Ну… – произнес я и тут заметил одинокую птицу, летевшую высоко над нами. Она охотилась, выискивала добычу. Ее жесткие, застывшие в одном положении крылья напоминали военный самолет. – Я умею прятаться. – Да? – Голова его снова поднялась. – Давай поиграем в прятки. Кто водит? Эники-беники, ели… – Беги вперед и прячься. Он пробежал три шага и резко остановился. – Что случилось? – Ты сказал это, только чтобы от меня избавиться. – Избавиться от тебя? Да ты что! – Ты снова врешь! Я пожал плечами: – Можем поиграть в молчанку. Кто не будет молчать, получит пулю в голову. Он странно посмотрел на меня. – Понарошку, – уточнил я. – Хорошо? Он кивнул, плотно сжав губы. Мы шли и шли. Ландшафт, казавшийся на расстоянии совершенно монотонным, постоянно менялся: от мягкой волнистой поверхности, поросшей зеленым и коричневым вереском, до каменистого, растрескавшегося лунного пейзажа. С момента моего прибытия солнце сделало уже полоборота вокруг меня, и внезапно в его свете, в свете оранжевого диска, создалось ощущение, что весь пейзаж сияет, словно по пологим равнинам течет лава. И над всем этим – огромное широкое небо. Не знаю, почему здесь оно кажется таким огромным, почему мне почудилось, что земля изогнулась. Может быть, все дело в недостатке сна. Я читал о людях, которые после двух суток без сна становились психопатами. Кнут молча шагал, плохо скрывая ожесточение и готовность к борьбе на веснушчатом лице. Комариные рои налетали все чаще, и сейчас мы попали в один из них и никак не могли вырваться. Я перестал бить садящихся на меня насекомых. Они прокусывали кожу, применяя обезболивающее, и все происходило так мягко, что я позволил им продолжать свое занятие. Сейчас самым важным было то, что метр за метром, километр за километром расстояние между мной и цивилизацией увеличивалось. И все же вскоре мне предстояло составить план. «Рыбак всегда находит то, что ищет». До сих пор моим планом было не иметь никакого плана, потому что Рыбак способен разгадать любой логичный план, какой бы я ни придумал. Единственным моим шансом была непредсказуемость. Нужно было стать настолько нелогичным, чтобы даже самому не знать, каким будет мой следующий шаг. Но позже следовало что-то придумать. Если вообще будет какое-нибудь «позже». – Часы, – выпалил Кнут. – Разгадка – часы. Я кивнул. Это был лишь вопрос времени. – А теперь можешь прострелить мне голову, Ульф. – Хорошо. – Давай стреляй! – Зачем? – Чтобы не ждать. Нет ничего хуже, чем пуля, которая неизвестно когда прилетит.