— Паша, зайди ко мне, — отбросил Андрей официоз. — У меня пара. — Опоздаешь, — отрезал он и дёрнул головой в сторону своего кабинета. Под пристальным немигающим взглядом секретарши прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Андрей широкой поступью обошёл стол и сел в его главе, указав мне рукой на стул с одной из сторон. — Чем обязан? — не спешил я садиться. — Сесть не хочешь? — Нет времени. — Паша, — начал декан и сложил руки перед собой на стол, вертя между пальцами дорогую ручку. — Я, да и другие, заметили, что ты взял себя в руки и это радует… — И? Радуйтесь молча. Хороший мальчик не просит гладить его по головке, — крутанулся на пятках и направился к выходу из кабинета декана. — Я хотел позвонить в опеку… — словно удар в спину. — Что? — остановился, едва коснувшись ручки двери, и снова повернулся к Андрею. — Что ты сказал? — На юбилее у Гены мы обсуждали твою… — пытался он подобрать слова. — …Ситуацию, и решили, что звонок в опеку будет приемлемым вариантом для того, чтобы вытащить хотя бы Катю из всего этого, — глухо пояснил он, продолжая разглядывать ручку в своих руках. — Но ты в понедельник пришел абсолютно трезвым и даже взялся за бумаги… — Ты хотел позвонить в опеку, чтобы у меня забрали дочь? — цедил я сквозь стиснутые зубы. Оперся ладонями о стол с противоположной стороны от Андрея, ожидая, когда он соизволит поднять взгляд и сказать мне всё это в глаза. — А что нам оставалось делать? — отбросил он ручку в сторону и, наконец, поднял на меня взгляд. — Ты год бухал, Паша. Год! Любой другой позвонил бы в опеку уже через месяца три-четыре. Ты хоть осознаешь, что подвергаешь свою дочь опасности? — И вы решили спасти ее, отправив в детский дом? Это благородство с твоей стороны? Со стороны всех тех, кто считает меня своим другом? — гремел гневно на весь кабинет. — Тогда не забудьте сразу после опеки позвонить в полицию. Потому что, уверяю, если хоть один из вас посмеет коснуться моей семьи, я не побоюсь сесть за чьё-нибудь убийство. — Ты бы сделал то же самое, если бы с одним из нас случилось что-то подобное! — повысил Андрей голос и тоже встал, оперевшись ладонями о стол. — У меня два сына. Два! И если бы я бухал так же, как это делаешь ты, то ты бы первый позвонил в опеку, чтобы их у меня забрали! Так что не строй из себя обиженку. Сколько раз мы пытались с тобой поговорить, обсудить случившееся, чем-то помочь? Дохрена, Паша! Дохрена раз. И каждый из них мы были посланы тобой в далёкое пешее. Кровь шумела в ушах. Неконтролируемо трясло от желания что-нибудь разбить. Например, лицо человека, стоящего с противоположной стороны стола. Этого человека я считал другом около двадцати лет. И ни в один из дней не мог предположить, что однажды дружба закончится именно вот так — грязным поступком за моей спиной. Опустил взгляд на пульсирующую болью руку. На следы проступившей крови на еще утром белом бинте. — Помнишь? — начал я тихо, продолжая смотреть на окровавленный бинт. — На третьем курсе университета тебя бросила девчонка? — Ну? — выплюнул он, тяжело дыша. — Ты тогда закрылся в комнате почти на месяц, бухал и горланил песни на всю общагу. Никого к себе не подпускал. Слал всех, кто посмеет хотя бы постучать в дверь. Тебя едва не выгнали из общежития и университета за подобные выходки. А потом я на веревке спустился с четвертого этажа на твой третий и выбил кулаком окно, чтобы попасть к тебе и распить с тобой бутылку армянского коньяка. — Помню, как мы потом стеклили это окно трясущимися от похмелья руками, — покачал он головой и улыбнулся. — Так вот, Андрей. Ты когда-то тоже не хотел никого видеть и подпускать к себе. Ради того, чтобы тебя вытянуть из той ямы, я спустился на старой веревке с четвертого на третий и выбил окно. Теперь, что сделал ты… Два раза позвонил в дверной звонок моей квартиры. И всё. Всё, Андрюха. Это были все твои «дохрена» раз. А теперь ты хочешь совершить третий звонок, но уже в опеку? Он опустил взгляд в стол. Кожа лица и шеи покрылась багрянцем. Сжал челюсти так, что зашевелились уши. — Если бы у тебя случилось что-то, что заставило бы тебя снова замкнуться, — продолжил я, не дождавшись ответа. — Я бы снова спустился к тебе по той дохлой веревке, не боясь того, что ты опять можешь выбить мне зуб. Он молчал. Шевеля ноздрями от глубоких вдохов и выдохов, гипнотизировал поверхность стола рядом с моей забинтованной рукой. — А ты звони, друг, звони, — бросил я ему напоследок и оттолкнулся от стола. Беспрепятственно вышел из кабинета. Тяжелыми шагами прошел в коридор, уговаривая себя от того, чтобы пустится во все тяжкие. В груди зудило от желания выпить и закурить. Но я понимал, что с моей стороны этот поступок будет расцениваться, как попытка обратить на себя внимание или же попросту, как подростковый бунт. Хоть подростки повально и не напивается до невменяемого состояния, но и такой мой поступок взрослым уже не назовешь. Особенно вкупе с тем, что я собираюсь сбежать с пар, ради того, чтобы всё это сделать. Бухать в начале рабочего дня — плохая идея, но покурить — можно себе позволить, пусть даже с опозданием на пару. Всё равно студенты не являются на нее вовремя. Внутренний двор университета подходил для этого идеально. Просто потому что, если я выйду из университета через главные двери, то уже ничто не удержит меня от того, чтобы сесть в машину и уехать, куда глаза глядят. Нужно попытаться удержать себя в рамках, удерживая себя в рамках учебного заведения. Зайдя под козырёк здания, в котором находились мастерские художников и репетиционные залы для танцоров, прижался спиной к стене. Глухо ударился затылком о кирпичную кладку и прикрыл на мгновение глаза, вдыхая и выдыхая морозный ноябрьский воздух. Нащупал в кармане пальто пачку сигарет и зажигалку. Из мятой картонки достал сигарету, подкурил её о трясущееся на ветру пламя. Спрятал руки в карманы пальто и, зажимаю сигаретный фильтр уголком губ, выпустил облако горького дыма. — Сука! — покачал головой и невесело сам себе усмехнулся. «Я хотел позвонить в опеку» — эти слова, сказанные человеком, которого я считал другом, ржавым гвоздём царапали грудную клетку изнутри и снаружи. Импульсивно хотелось вернуться обратно, подняться в кабинет и дать ему по роже, но какое-то странное чувство и раздражительно спокойный голос в голове, говорили о том, что это ничего мне не даст. Твою мать! Я познал дзен после собачьего укуса? Может, укол от бешенства — не такая уж и плохая идея? Хотя, с бешенством я, наверное, наоборот должен действовать куда более безумнее, чем просто курить, подпирая спиной стену. Но, отчего-то, мне захотелось спрятаться в бронированном коконе. Вернуться домой, закрыться в квартире и никого не видеть и не слышать несколько месяцев. Они обсуждали мою ситуацию… Иными словами: они обсуждали смерть моей жены, сидя за праздничным столом в обнимку со своими живыми и вполне здравствующими женами. Видимо, обсуждали так, словно хоть на йоту имеют представление о том, каково мне, что я чувствую и как со всем этим живу. — О чём пыхтите? — внезапно раздавшийся в стороне голос, заставил вздрогнуть. Опустил взгляд от свинцового неба и встретился с глазами, скрытыми за очками. — Жильцова, — выдохнул её фамилию вместе с дымом. — Вали на пары. Опоздаешь. — Пятнадцать минут — не опоздание, — ответила она в свойственной ей равнодушной манере и прислонилась спиной к стене рядом со мной. Стоя почти плечом к плечу, молча выпускали дым, окрашивая воздух сизым. — Катя постаралась? — спросила девушка. Повернул к ней голову и вопросительно посмотрел в глаза. — Борода, — указала она подбородком. — Судя по руке, вы сопротивлялись. А судя по лицу, Катя оказалась сильнее. — Собака укусила. — Вряд ли ваш мелкий пёс мог кого-то покусать до такой степени. — Это не он. — Вы изменили ему с другим псом? — Жильцова, — зажмурил глаза и устало выдохнул. — Что тебе от меня нужно? — От вас? — почти смеялась она. — Ничего. Просто озвучиваю вслух тот вопрос, который будет написан на лицах всех, кто увидит ваше гладкое лицо и окровавленный бинт на руке. Только и всего. Ну, так и? За что вас покусали? — За то, что спас одну девушку от стаи бездомных собак. Всё? Вопросов больше нет? — раздраженно затянулся так, что грозил обжечь пальцы. — Достойно, — проговорила Жильцова, глядя прямо перед собой. — Чего достойно? Молча пожала плечами, дернула головой и затянулась сигаретой. Выдохнула тонкую струйку дыма и, наконец, сказала: — А хрен его знает. Но чего-то же достоин ваш поступок? Настоящего мужчины, например, или отчаявшегося идиота. Смотря, с какой стороны посмотреть. Повисло молчание. Закинул в урну тлеющий фильтр и снова убрал руки в карманы пальто. В стенах университета раздался звонок, оповещающий о начале занятий. Бросил взгляд на Жильцову, которая продолжала курить, блуждая равнодушным взглядом по окнам. — Я сегодня понял, что у меня никогда не было друзей, — неожиданно сорвалось с губ, пока я разглядывал её профиль. — На эту ситуацию тоже можно посмотреть с двух сторон? — Странно, что вы поняли это только сегодня, — произнесла она, не изменившись в лице. — Дружба — это иллюзия, созданная людьми от одиночества. Не зря же детки порой создают себе выдуманного друга. С ним не так страшно и одиноко, чем без него. Просто ваш выдуманный друг, вернее тот, человек, которому вы придумали титул «друг», просуществовал с вами чуть дольше, чем у остальных. Только и всего… Я верю в любовь и ненависть, а дружба — это что-то среднее, промежуточное, подвешенное и совершенно нестабильное. А если отбросить мой каменный реализм и попытаться оценить ситуацию с двух сторон, то и друга вашего тоже можно понять: вы больше года отталкивали от себя всех. Так почему же вы не радуетесь тому, что у вас это, наконец, получилось? — повернулась она ко мне. — Простите, конечно, но и вы нихрена не душка. — Тогда какого черта ты цедишь свою философию и стоишь тут со мной? — Я стою тут, но я не с вами. Я просто курю, как и вы. Но, если хотите, то можете придумать, что мы дружим, — уголок ее тонких губ вяло дернулся, и она отвернулась от меня. Сделала еще одну затяжку и швырнула тлеющую сигарету в урну. Убрала пачку сигарет в объёмный рюкзак и снова повернулась ко мне, поправив криво сидящую шапку. — А если не хотите страдать херней, то сходите в ТЦ и купите себе зимние ботинки. Ваш балет у крыльца универа был увлекателен, но сомневаюсь, что он безопасен. Вряд ли, Катя мечтала убирать дерьмо из-под отца, который сломает себе что-нибудь важное, — изрекла она надменно и так быстро натянула на лицо маску веселости, что я не поверил в то, что это всё ещё она. — Ну, что, дружище? Покеда? Подняла руку, ожидая, что я ей шлепну по раскрытой ладони. — Иди уже, Жильцова, — вздохнул снисходительно и снова уперся затылком в стену. — Вот такая вот она — иллюзия дружбы, Паша. Пыф — и нету.